Москва.
4 май.
Дорогой Николай Михайлович, посылаю Вам письмо, которое я получил от Епифанова. Пожалуйста, вместе со свидетельством выдайте ему теперь 15 р., а через 5 дней еще 10 р.; деньги эти можете получить у меня когда угодно. Я оставлю их у себя на столе в конверте, на случай, если Вы меня не застанете. Я бы и сам написал Епифанову, но у меня буквально вертится голова от массы суеты, от массы посетителей, которые толкутся у меня с утра до ночи.
Уеду в пятницу.
Большое Вам спасибо за хлопоты.
Ваш А. Чехов.
2742. Г. И. РОССОЛИМО
4 мая 1899 г. Москва.
4 май.
Дорогой Григорий Иванович, я буду у Вас в среду вечером.
Крепко жму руку.
Ваш А. Чехов.
2743. И. Я. ПАВЛОВСКОМУ
5 мая 1899 г. Москва.
5 май.
Дорогой Иван Яковлевич,
Судя по тому, что напечатана Ваша корреспонденция, Вы теперь в Париже. С Сытиным я виделся, но о Вас с ним не говорил, так как нам мешали говорить, да и он все время находился в каком-то беспокойно-возбужденном состоянии. Он на сих днях уезжает или уже уехал в Париж, по своим делам; я дал ему адрес Мерперта. Повидайтесь с ним, если хотите, познакомьтесь и поговорите; он простой человек. Если же Вы или он будете не в настроении говорить, то напишите мне, — и я исполню Ваше поручение, т. е. переговорю с Сытиным в конце мая или в июне, когда он вернется из Парижа.
Напишите мне, виделись ли в Киеве с Янковской, купили ли имение и проч. и проч. Напишите поподробнее. Бойкотирование «Нового времени» продолжается; в редакции уныние. Но все это ни к чему, все бесполезно, так как «Новое время» продолжает гнуть свою линию и будет гнуть. Я недавно послал Суворину длинное письмо, в котором вполне искренно, без обиняков написал, в чем общество главным образом обвиняет нововременцев; писал про субсидию, которую якобы «Н в » получает от правительства и от генер штаба французской армии, писал про каннибальцев и проч. Послал это письмо и теперь жалею, так как оно бесполезно; оно как бульканье камешка, падающего в воду.
Газета Амфитеатрова плоха.
Пишите мне по адресу: Лопасня Моск. губ.
Приезжайте.
Крепко жму руку и желаю всего, всего хорошего.
Поклонитесь Вашей жене и детям.
Ваш А. Чехов.
2744. Г. И. РОССОЛИМО
7 мая 1899 г. Москва.
7 май.
Дорогой Григорий Иванович, никак нельзя остаться, нужно уезжать. Фотографии не посылаю, потому что у меня ее нет; неделю назад я снимался, карточки будут готовы через 10 дней — тогда пришлю вместе с автобиографией.
Если за обедом затеете какое-нибудь доброе дело, то примите и меня в компанию.
Крепко жму руку. Будьте здоровы и благополучны.
Ваш А. Чехов.
Очень рад, что побывал у Вас. На обороте:
Доктору
Григорию Ивановичу Россолимо.
Скатертный пер., 34.
Москва.
2745. И. М. КОНДРАТЬЕВУ
9 мая 1899 г. Мелихово.
9 мая 1899 г.
Иван Максимович!
Будьте добры, сделайте распоряжение о высылке мне гонорара за пьесы по адресу: Лопасня Моск. губ. Кстати сообщаю Вам, что пьесу свою «Дядя Ваня» я отдал Вл. Ив. Немировичу-Данченко для Художественного общедоступного театра (сезон 1899-1900).
Желаю Вам всего хорошего.
Искренно Вас уважающий
Лопасня Моск. губ.
А. Чехов.
2746. Е. З. КОНОВИЦЕРУ
9 мая 1899 г. Мелихово.
Дорогой Ефим Зиновьевич, сегодня, одновременно с этим письмом, я посылаю корректуру в редакцию «Курьер». Будьте добры, скажите, чтобы мне прислали оттиск рассказа (в исправленном виде) теперь же — это для Маркса.
Желаю Вам всего хорошего, крепко жму руку.
Ваш А. Чехов.
9 май.
В Мелихове очень хорошо. На обороте:
Москва.
Его высокоблагородию
Ефиму Зиновьевичу Коновицеру.
Пименовский пер., д. Коровина.
2747. Я. С. МЕРПЕРТУ
9 мая 1899 г. Мелихово.
9 май.
Многоуважаемый Яков Семенович!
На этих днях в Париже будет известный московский издатель И. Д. Сытин; он зайдет к Вам с моим письмом. Это — раз.
Во-вторых, при случае скажите, чтобы мне выслали те выпуски географич атласа Larousse’a, которых у меня еще нет. У меня уже есть 36 выпусков; стало быть, пришлите с 37-го. И, ради небес, простите меня за беспокойство.
Мой адрес: Лопасня Моск. губ.
Крепко жму руку и желаю всего хорошего.
Ваш А. Чехов.
2748. А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)
9 мая 1899 г. Мелихово.
Лопасня Моск. г.
9 май.
Драгоценный Алексей Максимович, посылаю Вам пьесу Стринберга «Графиня Юлия». Прочтите ее и возвратите по принадлежности: Петербург, Елене Михайловне Юст, Пантелеймоновская, 13/15.
Охоту с ружьем когда-то любил, теперь же равнодушен к ней. «Чайку» видел без декораций; судить о пьесе не могу хладнокровно, потому что сама Чайка играла отвратительно, все время рыдала навзрыд, а Тригорин (беллетрист) ходил по сцене и говорил, как паралитик; у него «нет своей воли», и исполнитель понял это так, что мне было тошно смотреть. Но в общем ничего, захватило. Местами даже не верилось, что это я написал.
Буду очень рад познакомиться со свящ Петровым. Я о нем уже читал. Если он будет в Алуште в начале июля, то устроить свидание будет не трудно. Книги его я не видел.
Живу у себя в Мелихове. Жарко, кричат грачи, приходят мужики. Пока не скучно.
Я купил себе часы золотые, но банальные.
Когда Вы в Лопасню?
Ну, будьте здоровы, благополучны, веселы. Не забывайте, пишите хотя изредка.
Если вздумаете писать пьесу, то пишите и потом пришлите прочесть. Пишите и держите в секрете, пока не кончите, иначе собьют Вас, перешибут настроение.
Крепко жму руку.
Ваш А. Чехов.
2749. Е. М. ШАВРОВОЙ-ЮСТ
9 мая 1899 г. Мелихово.
9 май.
Многоуважаемая коллега, «Графиню Юлию» я читал еще в восьмидесятых годах (или в начале девяностых), она мне знакома, но все же я прочел ее теперь с большим удовольствием. Спасибо Вам, необыкновенное спасибо.
Простите, я, не испросив предварительно позволения, послал пьесу беллетристу Горькому. Он прочтет и вышлет Вам.
Мне грустно, что Вам живется невесело, что Вы называете себя неудачницей.
Я дома, в Лопасне. В конце мая буду в Петербурге.
Крепко жму руку и желаю всего хорошего.
Кто перевел «Юлию»? Вот если бы Вы перевели рассказы Стринберга и выпустили бы в свет целый томик!
Это замечательный писатель. Сила не совсем обыкновенная.
Ваш А. Чехов.
Я посылаю письмо в «Пантелеймоновская 13/15».
Если я ошибся, то пришлите Ваш настоящий адрес.
2750. Е. П. ГОСЛАВСКОМУ
11 мая 1899 г. Мелихово.
11 май.
Я прочитал Вашу пьесу, многоуважаемый Евгений Петрович, большое Вам спасибо. В самом деле, пять актов — это много. Я начал бы прямо со второго, как у Вас, это вышло бы эффектно, и то, что Вам кажется особенно ценным в первом, я перенес бы во второй. У Вас много и актов, и действующих лиц, и разговоров; это не недостаток, а свойство дарования. Как бы ни было, пьеса выиграла бы, если бы Вы кое-кого из действующих лиц устранили вовсе, например, Надю, которая неизвестно зачем 18 лет и неизвестно зачем она поэтесса. И ее жених лишний. И Софи лишняя. Преподавателя и Качедыкина (профессора) из экономии можно было бы слить в одно лицо. Чем теснее, чем компактнее, тем выразительное и ярче. Любовь у Вас в пьесе недостаточно интимна; она болтлива, потому что женщины много говорят и даже резонируют, даже грубят (гадюка, мерзавка светская, «во мне произошла какая-то реакция»), и рискуют показаться неприятными тем более еще, что они не молоды… Любовь не интимна, женщины не поэтичны, у художников нет вдохновения и религиозного настроения, точно все это бухгалтеры, за их спинами не чувствуется ни русская природа, ни русское искусство с Толстым и Васнецовым. И это, главным образом, оттого, что Вы, быть может умышленно, пишете языком, каким вообще пишутся пьесы, языком театральным, в котором нет поэзии. Компактность, выразительность, пластичность фразы, именно то, что составляет Вашу авторскую индивидуальность, у Вас на заднем плане, а на переднем — mise en scиne с ее шумихой, явления и уходы, роли; Вас, очевидно, так увлекает этот передний план, что Вы не замечаете, как у Вас говорят: «и по поводу этого обвиняемого в воровстве мальчика», не замечаете, что Ваш преподаватель и профессор держат себя и выражаются, как идеалисты в пьесах Потапенко, -короче, Вы не замечаете, что Вы не свободны, что Вы не поэт и не художник прежде всего, а профессиональный драматург. Пишу все сие для того, чтобы еще раз повторить то, что я сказал Вам на бульваре; не бросайте беллетристики. Вы, по натуре своей (насколько я Вас понимаю) и по силе дарования, художник; Вам надо сидеть в кабинете и писать и писать, лет пять без передышки, подальше от влияний, которые губительны для индивидуальности, как саркома; Вам надо писать по 20-30 печатных листов в год, чтобы понять себя, развернуться, возмужать, чтобы на свободе расправить крылья — и тогда Вы подчините себе сцену, а не она Вас.
Все это я давно уже думал о Вас, и пьеса была только предлогом, чтобы высказаться. Вы не спрашивали моего мнения или совета, я как будто навязываюсь, но Вы не будете особенно сердиться, потому что знаете мое отношение к Вам и Вашему дарованию, которое я ценю и за развитием которого слежу — насколько это возможно при Вашей скупости. То, что я пишу теперь, пишу по поводу пьесы, но не о самой пьесе, которая произвела на меня отрадное впечатление; ее можно критиковать только в мелочах, но не в общем, и я разделяю настроение Вл. И. Нем -Данченко, которому она нравится. Жаль, что я не увижу ее на сцене, и вообще жаль, что приходится редко встречаться с Вами. Вы принадлежите к числу тех приятных авторов, с которыми хочется говорить об их произведениях.
Будьте здоровы. Крепко жму руку и еще раз благодарю.
Ваш А. Чехов.
Лопасня Моск. губ.
2751. Ал. П. ЧЕХОВУ 11 мая 1899 г. Мелихово.
11 май.
Бедный, неимущий Саша! Во-первых, я в Мелихове, пробуду здесь, вероятно, все лето или его большую часть; во-вторых, в «Русских ведомостях» нет никакого секретаря, там такие же хорошие порядки, как и в «Новом времени», у редакторов карманы с дырами, рукописи исчезают бесследно. Впрочем, когда буду в Москве, наведу справки. Тем более, что я с редактором Соболевским часто обедаю.
В-третьих, рассказ для «Курьера» пошли по адресу: Москва, Пименовский пер., д. Коровина, Ефиму Зиновьевичу Коновицеру. Это муж РавЕ-ХавЕ (Дуня Эфрос). Ихние родители за все заплотють. Посылая рассказ, напиши, что делаешь это, побуждаемый настойчивыми просьбами своего брата благодетеля.
В конце мая я буду в Петербурге. Нашивай лубок.
У нас в доме пока все благополучно. Здравствуют. Бывают у нас в гостях аристократы, например Малкиели. Чай у нас подают, как в хороших домах, с салфеточками. Тебя бы, наверное, вывели из-за стола, так как вонять не позволяется.
Чтобы в беллетристике терпеть возможно меньше неудач или чтобы последние не так резко чувствовались, нужно побольше писать, по 100-200 рассказов в год. В этом секрет.
Напиши, все ли еще вас бойкотируют и правда ли,
