глупостями!
Гуров. Гм, в самом деле.
Анна. Пойдемте, а то разберут извозчиков.
Гуров. Потом был городской сад. И казино, где я немного пустил пыль в глаза… глупо, не спорю… оставил приличную сумму. Она вела себя… благоразумно. А в пятницу мы пошли на мол встречать пароход из Феодосии, весь в огнях, сулящих бог знает какие надежды.
Анна. Почему я решила, что он странный? Вовсе нет. Нормальный… Внимательный. Щедрый. А смешной! Скажет что-нибудь, ну, ни в какие ворота не лезет, а лицо такое серьезное. Я уж и не помню, когда последний раз столько смеялась. Но иногда он уходил в себя, и я чувствовала… не знаю, как сказать… от него веяло таким одиночеством.
Гуров. В тот вечер на набережной… она была так раскованна, так счастлива. И удивительно хороша той красотой, которой награждает молодость. Мы поцеловались прямо на глазах у шумной публики, хлынувшей на пристань. Да. Нисколько не смущаясь. А затем я взял ее за руку, и мы пошли к ней в номер. (Пауза.) Здесь можно отметить, что свою собачонку она заперла в стенной шкаф, и эта дрянь всю ночь скреблась под дверью. Отметим также, что утро выдалось… бурным. Слезы. Раскаяние. Покаянные речи. Все, что полагается. Вплоть до классической фразы «Я навсегда потеряла ваше уважение». Ложка дегтя в бочке меда.
Анна (в слезах). Зачем? Как вы могли? Нашли жертву — тогда, на площади!
Гуров. Анна, ты сама не знаешь, что говоришь.
Анна. Кто я для вас? Уличная женщина. Сколько их у вас было здесь до меня?
Гуров. Я не стал меньше уважать тебя.
Анна. Ты ведь ничего не знаешь, и тебе нет до этого никакого дела, а мой муж, может быть, честный, хороший человек, который во мне души не чает.
Гуров. Я ни минуты не сомневаюсь.
Анна. И этого достойнейшего человека я предала, я пала так низко, как только можно пасть.
Гуров. Анна…
Анна. То, что я сделала, это гадко… хуже, низко. Я стала пошлой, дурной женщиной…
Гуров. Шшш.
Анна. Если бы вы себя могли сейчас видеть! Вы меня презираете, и правильно делаете. Боже мой, зачем я приехала в этот вертеп!
Гуров. Все это говорилось с настоящим жаром. Разве что немного… театрально. Но она не наигрывала. Бедняжка в самом деле считала себя, — хотя она и не произнесла вслух этих слов, — «падшей женщиной». Да, да. Удивительно.
Анна (спокойно). Передо мной стояли глаза Николая, его прекрасные честные глаза. В них не было обвинительного приговора или даже упрека. В них стоял немой вопрос: «Анна, почему?»
Гуров. Неожиданно она обвила меня руками, прижалась ко мне с такой силой, словно надеялась, что я могу спасти ее от нее самой. У нее опустились, завяли черты, и по сторонам лица печально висели длинные волосы. Я вдруг понял, что она не многим старше моей дочери.
Анна. Мне надо было, чтобы он обнял меня и повторял мне тихо и ласково: «Анна, девочка моя, ну что ты…» Без этих слов я бы не выдержала.
Гуров. Это утро мы как-то пережили. Я говорил ей, что люблю ее, и говорил искренне. Наконец слезы высохли, ушел этот страх, стоявший в глазах, к ней вернулась прежняя веселость. Мы позавтракали «У Вернера». Оба заказали мидии с чесноком и белое вино. И то, и другое было превосходно. Потом мы вышли на набережную. Похоже, буря миновала.
Она берет его под руку и, наклонившись, шепчет как заговорщица.
Анна. Видишь эту парочку? Не смотри так!
Гуров. Это моя роль.
Анна. Где его левая рука?
Гуров. В каком смысле?
Анна. Куда он ее дел? Расскажи, что ты видишь.
Гуров. Я вижу степенную пару, которая…
Анна. Ну, не бесстыдник? Средь бела дня!
Гуров. Ты о чем…?
Анна. Она пытается идти как ни в чем не бывало, но когда мужская рука лежит у тебя на… Нет, ну каков!
Гуров. Ты хочешь сказать, что он…
Она что-то быстро шепчет ему на ухо, после чего разражается смехом. Он тоже смеется с таким видом, будто шокирован.
И не стыдно?
Анна. Это ему должно быть стыдно!
Гуров. Совсем мы расшалились.
Анна. Ты хочешь сказать, что я не права?
Гуров. Права. На все сто!
Анна. У нее все на лице написано. Ну и тип! Думает, если он глядит в другую сторону, никто не догадается, что он в это время вытворяет! (Собирается еще что-то шепнуть ему на ухо, как вдруг в панике спохватывается.) Ялта?! О боже! Дмитрий…
Гуров. Что такое?
Анна. Где Ялта?
Гуров. Я только что…
Анна. Она исчезла!
Гуров. Полно тебе. Через две минуты она…
Анна. Моя бесценная, мое сокровище! (Мечется по сцене.) Ялта! Ялта! Где ты, девочка моя? Дмитрий, ее украли, она потерялась, она убежала! Ялта! Почему вы за ней не смотрели?
Гуров. Анна, здесь невозможно потеряться.
Анна. Тогда где она? Ялта! Ялта!
Гуров. Где-нибудь поблизости.
Анна. Вы говорите это, чтобы меня успокоить. Лучше бы вы за ней присмотрели. Ялта! Она умница, она прибежит в гостиницу. Ну, что ты стоишь! Беги в тот конец, а я в этот! Господи, если она не найдется, что я скажу Николаю?
Гуров. Эта дурында в самом деле ждала нас в гостинице. Сидела на кровати, как королева.
Анна (прижимает «собачку» к груди). Ты моя радость, ты мое счастье! Поцелуй свою мамочку! Еще, еще! (Гурову.) Смотри, как она глазки опускает. (Собаке.) Стыдно, да? Ну всё, всё. Я тебя простила. (Гурову.) Поцелуй ее. (Собаке.) Поцелуй Митю. Больше никогда не убегай, ты меня поняла? Никогда! (Гурову.) Ты погляди, что она хвостом выделывает! Ну, не красавица?
Гуров (любуясь Анной). Красавица, да. Она и все вокруг дышало счастьем. Мы опустили шторы и до ужина не выходили из номера. На этот раз запирать собачонку в стенной шкаф мы не стали…
Анна. Что так рано? Я ждала вас не раньше, чем через час.
Гуров. Внизу ждет извозчик. Мы едем в Алушту смотреть старую византийскую церковь.
Анна. Я получила от Николая телеграмму.
Гуров. От кого?
Анна. От Николая, моего мужа. Его кладут в больницу с глазной инфекцией. Дело серьезное. Он просит меня немедленно приехать. Кажется, он встревожен не на шутку.
Гуров. Вот как.
Анна. Я еду ночным поездом.
Гуров. Ммм.
Анна. Сегодня.
Гуров. Понимаю.
Анна. Удачно, не правда ли?
Гуров. Что ты этим хочешь сказать?
Анна. Больница, именно сейчас. Это сама судьба! Вы меня проводите?
Анна. В половине восьмого.
Гуров. Разумеется, я тебя провожу.
Анна. Так будет лучше, правда?
Гуров (в купе, деловито). Очень неплохо. Мягкая постель. Теплое купе. Чемоданы наверху. А где шляпная коробка? (Анна поднимает воображаемую коробку.) Отлично. Ялта может спать на коврике. Смотри, кофейник и круассаны. Если среди ночи тебе расхочется в твое Парголово… ты правда это не выдумала?
Анна. Что?
Гуров. Парголово?
Анна. Я там живу.
Гуров. Допустим. В любом случае это в Италии, так что ты едешь в обратную сторону.
Анна. Это в пяти верстах к северу от Петербурга.
Гуров. Прошу прощения, но это в трех верстах к югу от Рима. Приедешь — увидишь. Одним словом, если среди ночи ты передумаешь ехать в Италию, дерни за этот шнур и…
Анна. Дайте я погляжу на вас еще раз. (Пауза.) Не целуйте меня, ради бога. Мы больше не увидимся.
Гуров. Анна…
Анна. Но я всегда буду любить вас.
Гуров. И я буду всегда…
Анна. Шшш. Не надо признаний. Нам не следовало вовсе встречаться, но так уж случилось, и теперь прежнюю жизнь не вернешь. Слышите, второй гонг! Иди, Митя. (Он подается к ней.) Нет, нет, дорогой! Я тебя умоляю. Прощай. (Отворачивается.)
Гуров. Вечер был холодный, платформа быстро опустела, но я не мог уйти, пока поезд не скрылся из глаз. Вы замечали, как медленно разгоняется курьерский? Я забыл дома перчатки, и руки у меня озябли. Да и ноги тоже. Осень! Курортный сезон закончился.
Было такое чувство, будто только что проснулся после сладкого забытья. Еще одно похождение. Или, лучше сказать, легкое приключение. С чудной попутчицей. Вдвойне приятное, оттого что оно вовремя закончилось… без осложнений и всего такого. Идеальный вариант.
И само приключение как бы перешло в другое качество. То, что было таким реальным целых семь дней, — или десять? — быстро теряло свою осязаемость и переходило в разряд… фантазии. Впрочем, с самого начала в этой истории было много тумана. А может, ничего и не было? Может, я все это придумал?
В таком случае она ничем не отличается от вымышленных биографий, которыми я наделял незнакомых людей в кафе на площади. (Увлеченный этой мыслью.) А что, разве не изощренная игра? Этот серебряный водопад в Ореанде…
А что такое?
Нет в Ореанде никакого водопада. И гостиницы «Марино» в Ялте — тоже нет.
Ты шутишь.
И этот корабль-призрак, весь в огнях, из Феодосии. Ничего нет. Ни парка, ни набережной, ни площади.
Как? И площади не было?
Ни-че-го. Игра воображения.
Вот тебе раз!
Ну, разве могла в реальной жизни, даже в самой изощренной любовной игре, появиться такая Анна?
Дмитрий, побойся бога, что ты говоришь!
Разве это возможно?
Ты несправедлив. И к ней, и к себе.
То есть она была?
Анна? Ну, разумеется, была. Чудная Анна, прелестная Анна, хотя… чтобы мысленно увидеть ее прелести, требуется небольшое усилие. А разве это справедливо? Что-что, а их-то ты, точно, не забыл. Ведь не забыл? Так к чему эта глупая и недостойная игра!
В самом деле.
Прожженный циник, вот ты кто.
Я?
Молчи!
Молчу.
И все же кое-что, согласимся, относится к области воображения. Эта мерзкая собачонка Ялта. Вот кого, точно, не было.
Анна. Не успел Николай выписаться, как подхватил инфекцию другого глаза и снова очутился в больнице. Больше двух месяцев я была одна, если не считать нашей горничной Сони. Это было тяжелое время. Снег выпал рано. Каждый день я ходила пешком в больницу, около часа в один конец. Меня беспокоило состояние Николая. Он боялся потерять место, боялся оставить нас без средств к существованию, но больше всего он боялся потерять зрение. Приходилось постоянно его успокаивать. Он уже не мог без меня. Каждый мой уход сопровождался слезами. Мы словно поменялись ролями.
Дмитрий все время был со мной. То он звал меня откуда-то издалека, и приходилось напрягаться, чтобы разобрать слова. То рядом раздавалось: «А в пятницу мы будем встречать пароход из Феодосии». Или подзывал официанта: «Можно еще чашечку кофе?» Иногда, заслышав наверху его шаги, я подходила к лестнице и ждала, когда он спустится. Бывало, подсев к печке с романом или своим банковским гроссбухом, он на мгновение отрывался от чтения и одаривал меня рассеянной улыбкой. А иногда, бесшумно подойдя ко мне сзади, он вдруг заключал меня в объятья и что-то шептал мне в шею. В эти мгновения меня переполняло такое невообразимое счастье, что у меня подгибались ноги, и я бы, наверно, упала, не держи он меня крепко в руках.
