виде напечатано в книге: Памяти В. Г. Белинского. Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899, стр. 164—167. Подпись: Антон Чехов. Автограф рассказа, подготовленного Чеховым для сборника, хранится в ИРЛИ.
Вошло в издание А. Ф. Маркса.
Печатается по тексту: Чехов, т. II, стр. 243—247.
Рассказ был закончен 8 февраля 1887 г. (см. письмо к Н. А. Лейкину от 8 февраля 1887 г.: «Ну, посылаю Вам ‹…› рассказ»). В № 7 «Осколков» «Неосторожность» не поместили из-за обилия «масленичного материала» (письмо Н. А. Лейкина от 14 февраля — ГБЛ).
Чехов собирался включить рассказ в сборник, проектировавшийся в 1898 г. В. А. Гольцевым в помощь голодающим, и 28 марта из Ниццы просил М. П. Чехову: «У меня в столе справа, в среднем ящике, есть вырезка из „Осколков“, рассказ „Ошибка“ (кажется). Речь идет о чиновнике, который по ошибке вместо водки выпил керосину. Этот же рассказ напечатан на машине Ремингтона. Так вот вырезку из „Осколков“ или же рассказ, напечатанный Ремингтоном, поскорее пришли мне сюда в Ниццу…». Мария Павловна отвечала 8 апреля: «Этого рассказа, напечатанного Ремингтоном, я не нашла» (Письма к брату, стр. 71). 4 июня (месяц установлен по почт. штемпелю на секретке) Гольцев известил Чехова, что «сборник не состоялся» (ГБЛ).
24 июня того же года Чехов отдал рассказ со значительными изменениями и сокращениями в сборник «Памяти В. Г. Белинского». В журнальном варианте юмор в известной мере строился на внешней ситуации: на описании манер и действий аптекаря; в новой редакции он приобрел скорее драматический оттенок.
В собрании сочинений рассказ был набран по тексту сборника «Памяти В. Г. Белинского». В корректуре Чехов внес только единичные исправления.
По поводу «Неосторожности» Н. А. Лейкин писал Чехову 27 февраля 1887 г.: «Последняя Ваша вещичка в „Осколках“ опять премиленькая…» (ГБЛ). В. В. Билибин, похваливший рассказ в письме без даты (6—7 марта), все-таки советовал Чехову писать большие и «серьезные» произведения: «Два последние рассказа в „О‹сколка›х“ (отравившийся и беззащитное существо) недурны; я хулил предыдущие. Но не в таких рассказах Ваша слава, Ваш будущий гонорар, Ваше всё: Вы сами это отлично понимаете» (ГБЛ).
Толстой прочитал своей семье рассказ в сборнике, о чем Т. Л. Толстая сообщала Чехову 30 марта 1899 г., подчеркнув: «Особенно хорош „Керосин“» (ЛН, т. 68, стр. 872). А. Басаргин в рецензии на том II сочинений говорил о «тоне безобидного юмора», которым проникнут рассказ «Неосторожность» («Московские ведомости», 1900, № 270, 30 сентября).
При жизни Чехова рассказ был переведен на немецкий, польский, словацкий, сербскохорватский и чешский языки.
Верочка
Впервые — «Новое время», 1887, № 3944, 21 февраля, стр. 2—3. Подпись: Ан. Чехов.
Включено в сборник «В сумерках», СПб., 1887; перепечатывалось в последующих изданиях сборника.
В 1889 г. рассказ был напечатан во Львове: А. П. Чехов. Верочка (Рассказ). «Русская библиотека». Львов, изд. И. Н. Пелеха, 1889. Книга хранится в ДМЧ.
Вошло в издание А. Ф. Маркса.
Печатается по тексту: Чехов, т. III, стр. 271—286, с исправлениями по «Новому времени» и сб. «В сумерках».
10 февраля 1887 г. Чехов уведомил А. С. Суворина об окончании работы над рассказом и об отсылке ему рукописи.
Несмотря на многочисленные переиздания, рассказ почти не правился. 17 марта 1887 г. Чехов сообщал М. В. Киселевой, что отправит его «завтра» в Петербург для сборника «В сумерках». В 1-м издании сборника выправлены некоторые стилистические просчеты газетной публикации. Незначительные разночтения наблюдаются во 2-м, 3-м и 5-м изданиях.
При подготовке собрания сочинений была упорядочена пунктуация и сделано небольшое сокращение.
По предположению В. В. Билибина, высказанному, впрочем, в шутливой форме, в письме около 21—28? февраля 1887 г., Чехов использовал в рассказе материал, сообщенный ему Билибиным: «Какое Вы имели полное право выставить мою Олену героиней рассказа „Верочка“? Вот, смотрите, я Вас опишу под названием „Антоша“» (ГБЛ). М. П. Чехов утверждал, что «описанный в „Верочке“ сад при лунном свете с переползавшими через него клочьями тумана — это сад в Бабкине» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 33). «Городок» — очевидно, Воскресенск, находившийся в пяти верстах от Бабкина. Детали одежды героя воскрешают в памяти облик Чехова той поры: «Высокий, в черной крылатке, широкополой шляпе», — таким запомнил старшего брата Михаил Павлович, когда Антон «студентом последнего курса» приехал на лето в Воскресенск (Вокруг Чехова, стр. 137). Молодая компания в рассказе напоминает компанию, образовавшуюся вокруг П. А. Архангельского, заведовавшего Чикинской больницей. На квартире Архангельского «создавались вечеринки, на которых говорилось много либерального и обсуждались литературные новинки. Много говорили о Щедрине, Тургеневым зачитывались взапой. Пели хором народные песни, „Укажи мне такую обитель“, со смаком декламировали Некрасова» (там же, стр. 138). М. П. Чехов описывает и прогулку в Саввинский монастырь (26 верст), подобную той, которую совершил Огнев (стр. 146).
«Верочка» принадлежала к числу любимых произведений Чехова. Ал. П. Чехов сообщал ему из Петербурга 28 февраля: «Твою „Верочку“ очень хвалят ‹…›» (Письма Ал. Чехова, стр. 158).
Однако некоторые сотрудники малой прессы остались недовольны Чеховым, написавшим лирический рассказ. Лейкин в письме к Чехову от 27 февраля 1887 г. называл «Верочку» «неудачной вещичкой», противопоставляя ее юмористическим: «Вам маленькие рассказы лучше удаются. Это говорю не я один. Во вторник на первой неделе поста я был у Михневича на кислой капусте, там было много пишущей братии, зашел разговор о Вас, и говорили то же самое» (ГБЛ). В. В. Билибин подчеркнул этапное значение рассказа в развитии творчества Чехова. Советуя ему бросить «мелочь», Билибин писал 6 марта 1887 г.: «Разумеется, и рассказы в „Нов‹ом› вр‹емени›“, несмотря на их относительную величину, представляют слишком узкую рамку для Вашей артистической физиономии. Отсюда часто происходит неясность, незаконченность и т. п. Возьмем „Верочку“. Она, наверное, не понята ни „критиками“, ни обыкновенным читателем. Мне кажется, что Вы не хотели ограничиться живописанием столь обычного и нередко трактованного сюжета: „она“ случайно полюбила „его“, но „он“ случайно не любит „ее“, и что из этого произошло. Л‹ейки›н, напр‹имер›, так понял и вправе упрекать Вас за заезженность сюжета.
Я понял рассказ иначе. Быть может, я ошибся.
Мне кажется, Вы хотели изобразить не частичный случай, выше описанный, но особый разряд современных людей, у которых, по обстоятельствам сложившейся жизни, сердце засохло, как цветок в латинском лексиконе. Они жаждут любить, но не могут. Это очень печально. Тут драма.
Если это так, то — рассказ но выяснил, и именно потому, что такая тема (вполне, кажется, новая и „современная“) не поддавалась изложению в рассказе, а требовала романа, который ярко очертил бы прежнюю жизнь героя, его предыдущие, между прочим, встречи с женщинами и, в виде финала, что ли, с „Верочкой“, которую следовало бы также написать поярче, еще более оттенить весь жар ее любви, который, однако, не мог поджечь сухую лепешку сердца героя… ‹…›
Рассказ имеет и в настоящем виде большие технические достоинства исполнения. Какая же разница с рассказами „о‹сколоч›ными“!» (ГБЛ).
Новизна воплощения сложного сюжета в небольшом рассказе вызвала на первых порах неодобрение и в прессе. Так, В. А. Гольцев (подпись: Ав-в) в отзыве на сборник «В сумерках» утверждал, что «„Верочка“ составляет совсем оборванный эпизод» («Русские ведомости», 1887, № 240, 1 сентября. — «Библиографические заметки»). И. А. Белоусов, прочитав «Русские ведомости», возражал Гольцеву в письме к Чехову от 1 сентября 1887 г.: «Но по мне все рассказы очень хороши, — особенно те, в которых описано то, что я, бедный жизнью, пережил и перечувствовал; наприм‹ер›, рассказ „Верочка“ я нахожу вполне законченным; сужу по тому, что со мной случилась такая же история, как и с моим тезкой Огневым; от таких историй нечего ждать конца, — так и должно случиться. Огнева наука заставит позабыть разлуку, а Верочку — разлука заставит позабыть любовь…» (ГБЛ).
С оценкой Гольцева полемизировал В. Буренин: «Вникая в эти маленькие, краткие по форме, но очень полные по содержанию и очень выработанные вещи, удивляешься оригинальному искусству автора, да еще тому, что приходско-журнальная критика в таких законченных вещах усматривает неполноту и поверхностность» («Новое время», 1887, № 4157, 25 сентября).
К. К. Арсеньев, как и Гольцев, находил рассказ отрывочным: «Чтó заставило Веру порвать с обычаем, чтó помешало ей заранее предвидеть отказ Огнева, чтó удержало последнего от увлечения, бывшего столь близким и столь возможным — все это едва намечено автором или не намечено вовсе. Чтобы понять и Веру, и Огнева, чтобы пережить вместе с ними решительную минуту, мы должны были бы знать их обоих гораздо ближе» («Вестник Европы», 1887, № 12, стр. 771). Арсеньев относил к недостаткам сходство с уже известными в литературе мотивами: «Положения и характеры то слишком знакомы („Верочка“, например, напоминает „Асю“), то слишком смутны и неопределенны» (там же).
А. Ф. Бычков, уделивший много места «Верочке» в отзыве о сборнике «В сумерках», недоумевал, почему Чехов не изобразил предысторию события: «Единственно, в чем можно упрекнуть автора, так это в том, что он совершенно не коснулся отношений Огнева к Вере Гавриловне, предшествовавших ее признанию, которое таким образом является совершенною неожиданностию. Вследствие этого и весь рассказ представляется эпизодом, заимствованным из целой бытовой эпопеи, к которому как-то искусственно приставлено вступление» (Бычков, стр. 49). Вместе с тем Бычков обратил внимание на глубину психологического анализа в рассказе, изложенном автором «просто, тепло и психологически верно: он сумел проникнуть в тайник душевных движений двух выведенных им действующих лиц и, надо сказать, с большим искусством и в высшей степени правдоподобно — а в этом заключается мастерство художника — изобразил борьбу, которая происходила в душе девушки, пока она не произнесла роковых для нее слов: „Я вас люблю“» (там же).
Д. В. Григорович в письме из Ниццы от 30 декабря 1887/11 января 1888 г. отмечал глубокий психологизм первых крупных произведений Чехова: «Рассказы „Несчастье“, „Верочка“, „Дома“, „На пути“ доказывают мне только то, что я уже давно знаю, т. е.: что Ваш горизонт отлично захватывает мотив любви во всех ее тончайших и сокровенных проявлениях» (ГБЛ; Слово, сб. 2, стр. 208).
Другие современные критики тоже оценили художественное мастерство Чехова и видели в нем продолжателя пушкинско-тургеневского направления в русской литературе. В анонимной рецензии на сборник «В сумерках» говорилось: «‹…› г. Чехов является не только психологом и тонким наблюдателем, но и настоящим художником. Его описания природы довольно картинны, поэтичны и несколько напоминают манеру Тургенева» («Наблюдатель», 1887, № 12, отдел «Современное обозрение», Новые книги, стр. 69).
А. Дистерло характеризовал Огнева как «засохшего для поэзии, для счастья любви русского интеллигента, всю жизнь погруженного в книжные занятия ‹…›» (Р. Д. Новое литературное поколение. — «Неделя», 1888, № 15, 10 апреля,
