стлб. 484).
По мнению В. Л. Кигна, беды современной интеллигенции объясняются внутренними причинами — душевной бедностью; он остановился на специфике формы рассказа: «Это соединение психологической и внешней манеры и составляет, по-моему, оригинальность и прелесть молодого автора» («Книжки Недели», 1891, № 5, стр. 217).
В. Альбов писал о внутренней несостоятельности чеховского героя: бывает, что внешние условия для проявления прекрасного человеческого чувства налицо. «И однако полезное, гуманное дело не выполняется или выполняется другими людьми, прекрасное человеческое чувство не проявляется, прекрасный, прямо редкий человек теряет человеческий образ ‹…› „Очевидно, Огнев просто дряблая натура, пораженная нравственным маразмом“ (В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова (Критический очерк). — «Мир божий», 1903, № 1, стр. 95).
Спустя семь лет после рецензии в «Русских ведомостях» В. А. Гольцев иначе оценил рассказ; он заметил в «Верочке» мотив пушкинской грусти об уходящей молодости: «Тот контраст, который так удивительно изображен Пушкиным в элегии „Брожу ли я вдоль улиц шумных“, часто останавливает на себе внимание Чехова». «Для понимания произведений Чехова я считаю очень важным эту точку зрения», — писал Гольцев и приводил лирическое отступление из рассказа «о том, как часто приходится в жизни встречаться с хорошими людьми» («Русская мысль», 1894, № 5, стр. 47, 48).
Толстой отнес «Верочку» к понравившимся ему рассказам «2-го сорта».
При жизни Чехова рассказ был переведен на венгерский, немецкий, румынский, сербскохорватский, словацкий и чешский языки.
Накануне поста
Впервые — «Петербургская газета», 1887, № 52, 23 февраля, отдел «Летучие заметки», стр. 3. Подпись: А. Чехонте.
Вошло в издание А. Ф. Маркса.
Печатается по тексту: Чехов, т. II, стр. 177—182.
Просматривая рассказ для включения его в собрание сочинений, Чехов значительно сократил речь Павла Васильевича, ввел новое лицо, принимающее участие в чаепитии (глухонемая тетенька), дописал конец и внес стилистические поправки.
Беззащитное существо
Впервые — «Осколки», 1887, № 9, 28 февраля (ценз. разр. 27 февраля), стр. 4. Подпись: А. Чехонте.
Вошло в издание А. Ф. Маркса.
Печатается по тексту: Чехов, т. I, стр. 347—352, с исправлениями по «Осколкам».
Рассказ был закончен 24 февраля 1887 г, (см. письмо Чехова к Н. А. Лейкину от 25 февраля).
Текст рассказа в собрании сочинений отличается от текста в «Осколках». Действие перенесено в банк (раньше учреждение относилось к ведомству путей сообщения), что в какой-то мере оправдывает приход туда просительницы. Персонажи получили иные наименования; сделано много вставок, усиливших комизм образа Щукиной.
В 1891 г. на материале рассказа «Беззащитное существо» Чехов написал водевиль «Юбилей».
При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, венгерский, немецкий и сербскохорватский языки.
Недоброе дело
Впервые — «Петербургская газета», 1887, № 59, 2 марта, отдел «Летучие заметки», стр. 3. Подпись: А. Чехонте.
Включено в сборник «В сумерках», СПб, 1887; перепечатывалось во всех последующих изданиях сборника.
Вошло в издание А. Ф. Маркса.
Печатается по тексту: Чехов, т. III, стр. 237—243, с исправлением по «Петербургской газете» и сб. «В сумерках», изд. 1—4:
Стр. 95, строки 22—23: Странник ты, а вижу, любишь шутки шутить… — вместо: Странник, ты, я вижу, любишь шутки шутить…
Рассказ не перерабатывался. Разночтения изданий касаются в основном пунктуации. Две стилистические поправки сделаны в первом издании «В сумерках» и одна — во втором.
В рассказе описана Полевщинская церковь, близ Дарагановского леса, недалеко от Бабкина.
Рассказ вызвал противоречивые оценки современников.
Д. В. Григорович сообщал Чехову в марте 1887 г.: «На днях меня, больного, посетил Маслов (Бежецкий) и передал мне с восторгом рассказ Ваш, напечатанный в „Петерб‹ургских› ведомост‹ях›“. (Дело происходит ночью на кладбище.) Обидно, что не читал его; но сколько можно судить по рассказу Маслова, — должно быть очень хорошо» (Слово, сб. 2, стр. 205). Прочитав потом «Недоброе дело» в сборнике «В сумерках», Григорович писал Чехову из Ниццы 30 декабря 1887/11 января 1888 г.: «По целости аккорда, по выдержке общего сумрачного тона рассказ „Недоброе дело“ — просто образцовый; с первых страниц не знаешь еще, что будет — а уже невольно становится жутко и душою овладевает предчувствие чего-то недоброго» (Слово, сб. 2, стр. 208). В. А. Гольцев причислил «Недоброе дело» к рассказам, которые «очень хороши» («Русские ведомости», 1887, № 240, 1 сентября). В анонимной рецензии «Недоброе дело» определялось как простой анекдот, «но очень живо» рассказанный («Наблюдатель», 1887, № 12, стр. 69). К. К. Арсеньев обратил внимание на особенность композиции рассказа, в котором событие не играет решающей роли, а главная задача — создать настроение: «…в основании „Недоброго дела“, бесспорно, лежит анекдот, но он вставлен в красивую оправу непроглядно темной ночи, и центром тяжести его служит не столько „происшествие“ — ловкий обман, жертвой которого сделался кладбищенский сторож, — сколько мрачный юмор, звучащий в речах обманщика» («Вестник Европы», 1887, № 12, стр. 770).
Необычность изображенной ситуации дала повод А. Дистерло назвать «Недоброе дело» «казусом», а Чехова «пантеистом-художником», задача которого сводится только к тому, чтобы «передать художественными средствами подмеченный случай жизни», «с одинаковым спокойствием» описывая разных людей и разные явления («Неделя», 1888, № 13, 27 марта, стлб. 422 и № 15, 10 апреля, стлб. 484). Расценивая «Недоброе дело» с точки зрения внешней, событийной стороны как «простой анекдот», В. Л. Кигн не находил в нем смысла («Книжки Недели», 1891, № 5, стр. 201).
При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, венгерский, немецкий, румынский, сербскохорватский и словацкий языки.
На немецкий язык рассказ перевела Э. Голлер (см. ЛН, т. 68, стр. 749).
Впервые — «Новое время», 1887, № 3958, 7 марта, стр. 2, отдел «Субботники». Подпись: Ан. Чехов.
Включено в сборник «В сумерках». СПб., 1887; перепечатывалось в последующих изданиях сборника.
Напечатано в сборнике «Детвора. Рассказы Антона Чехова». СПб., 1889; перепечатывалось во 2-м и 3-м изданиях сборника.
Вошло в издание А. Ф. Маркса.
Печатается по тексту: Чехов, т. III, стр. 244—255.
Время завершения рассказа устанавливается по письму Чехова к брату Александру от 22 или 23 февраля 1887 г.: «‹…› завтра посылаю субботник. Субботние очень „вумный“! В нем много не ума, а „вума“».
При переизданиях рассказ почти не перерабатывался. Готовя его для сборника «В сумерках», Чехов исправил опечатки, бывшие в «Новом времени»; внес небольшие поправки во 2-е, 3-е и 9-е издания. В сборнике «Детвора» рассказ набирался, очевидно, по 2-му изданию «В сумерках», но в текст вкрались опечатки. При подготовке собрания сочинений многие погрешности были устранены.
Современники в связи с рассказом «Дома» единодушно отмечали умение Чехова проникнуть в глубины детской психологии. 7 марта 1887 г. В. В. Билибин сообщал автору: «Сегодня читал Ваш субботник. Дети Вам всегда очень удаются» (ГБЛ). М. В. Киселева в письме от 8—9 сентября 1887 г. останавливалась на этом свойстве чеховского таланта: «‹…› знаете, что Вам особенно удается? — это дети. Они выходят у Вас необыкновенно живые, рельефные и забавно, но мило глупые. Их всех хочется любить, а Сережа (куритель) мне особенно мил» (ГБЛ). О знании Чеховым «тончайших проявлений» человеческой психики, обнаружившемся в этом рассказе, писал Д. В. Григорович. Та же мысль содержится и в письме к Чехову В. А. Тихонова от 8 марта 1890 г.: «Психолог и „На пути“ и „Дома“ проследит за каждым извивом души человеческой» (Записки ГБЛ, вып. 8, 1941, стр. 67). И. Л. Леонтьев (Щеглов) в письме к Чехову от 25 марта 1890 г. называя «Дома» в числе тех его произведений, которые, благодаря верности натуре, описаниям природы, искренности, навсегда останутся «перлами» (ГБЛ).
И. И. Горбунов-Посадов расценил рассказ «Дома» как «один из серьезнейших» «по мысли» и просил в письме от 16 мая 1893 г. дать его для предполагавшегося в издании «Посредник» сборника рассказов Чехова «Действительность». Он видел мастерство автора в противопоставлении двух мировоззрений: «Встреча этих двух миров — детского, чистого, человечного, и нашего, спутанного, искалеченного, лицемерного — изображена в маленькой простенькой вещице превосходно» (ГБЛ) М. Ветковская желала включить сказку о царе и его сыне в свой детский рассказ «Папироска», предназначавшийся для «Иллюстрированной хрестоматии» (письмо к Чехову от 20 февраля 1894 г. — ГБЛ).
В журнале «Наблюдатель» «Дома» охарактеризован как рассказ, отличающийся «сжатостью и типичностью» («Наблюдатель», 1887, № 12, стр. 68).
К. К. Арсеньев обратил внимание на глубокое знание Чеховым детской психология: «‹…› в этой области г. Чехов также чувствует себя как дома». Лучшим из «детских» рассказов по заключенной в нем идее Арсеньев считал «Дома»: «Автору удалась здесь не только фигура Сережи, но и фигура отца, блуждающего в потемках педагогии и торжествующего там, где всего меньше ожидал победы. Все усилия Быковского доказать семилетнему мальчику вред и безнравственность куренья остаются тщетными — но к желанной цели внезапно приводит сказка, самому рассказчику казавшаяся наивною и смешною…» Критик подчеркнул своеобразный характер лирических отступлений у Чехова: они «…проникнуты почти всегда тем же настроением, как и самый рассказ, и не режут слух читателей». Процитировав отрывок о «легких и расплывчатых мыслях», Арсеньев заключал: «Это подмечено столь же верно, как и мило выражено» («Вестник Европы», 1887, № 12, стр. 773, 774, 775).
Определяя Чехова как писателя аполитичного, П. Перцов считал, что его рассказы о детях, где не требуется социального анализа, «поникания сложной ‹…› общественной жизни», лучше его рассказов о взрослых: «…чтобы войти в детский мир в качестве верного и понимающего наблюдателя, в качестве „своего человека“, и вынести оттуда цельные и законченные впечатления, достаточно быть тонким психологом». «Дома» Перцов называл одним из «прелестных» детских рассказов Чехова, стоящих «в первом ряду этой отрасли нашей литературы» («Русское богатство», 1893, № 1, стр. 49).
Критика видела в рассказе отражение одного из основных моментов мировоззрения писателя. В. А. Гольцев по этому поводу замечал: «…встречаются у него картины общественной жизни, полные глубокого смысла, вызывающие у автора скорбные мысли. Прокурор, например, в рассказе „Дома“ ‹…› не может не признать, что наказание очень часто приносит гораздо больше зла, чем само преступление» («Русская мысль», 1894, № 5, стр. 48). Это положение развито в статье Ф. Е. Пактовского: Чехов «дает понять современному читателю, что с этой душой ‹душой ребенка› надо обращаться умеючи, что только серьезное знание детской души, разумная любовь к ребенку могут воспитать в нем все добрые начала, а потому воспитание детей должно явиться одною из самых важных обязанностей родителей, которые должны подготовляться к этому делу едва ли менее, чем к обязанностям прокурора, судьи, доктора и т. д. Если во всякой работе требуется любовь к делу, то в педагогической любовь к детям является основанием всего дела; нигде сухой педантизм и формализм ‹…› не принесут столько вреда, как в деле воспитания.
Рассказ Чехова „Дома“ всего ярче выдает взгляд автора на указанный вопрос. ‹…› Мысль, что „наказание очень часто приносит
