колебаний, уже в черновой рукописи. Первоначальная Наташа была заменена Надей; отец Георгий, Григорий, Иван, Василий – известным по окончательному тексту отцом Андреем; мать Нади Елизавета Ивановна – Ниной Ивановной. Имя Саша и Андрей (для жениха Нади) были даны сразу.

Но над самими образами, над деталями их характеристик, взаимоотношений Чехов много и пристально работал.

Это касается прежде всего Нади, ее переживаний, мотивов ее ухода из дома, ее отношений с Сашей, с женихом, с матерью.

Первоначально в поступке Нади гораздо большую роль играл Саша, его речи и призывы – вообще он очень много говорил. При первой встрече с Надей в окончательном тексте остались лишь слова Саши о нечистоте, в какой живет прислуга; о безделье матери, бабушки, жениха; о том, что ему молодости Надиной жалко.

В черновой рукописи Надя возражала: «Мой жених делает, только чем он занимается, никак не пойму» – и Саша разражался гневной тирадой: «Ничего он не делает. Он хороший человек, славный, спора нет, ну, и умный там, что ли, только такие, как он, никому в России не нужны». Первоначально было сказано еще сильнее: «такие, как он, достаточно зла принесли [себе и России] России». Чехов не внес эти слова уже в беловую рукопись. Здесь, как и во всем рассказе, была усилена самостоятельность, независимость, активность героини. В первой корректуре сделана вставка: Надя сама упрекает, прямо отчитывает Сашу – за невнимание к болезни (см. варианты, стр. 204, строки 12–13). Во второй корректуре строки вычеркнуты и заменены более спокойными: «Всё это старо и давно надоело, – сказала она и встала. – Вы бы придумали что-нибудь поновее».

В беловой рукописи снято наставление Саши (конец гл. I): «В молодые годы, в ваши годы учиться нужно! – сказал он хмурясь. – Да… В Петербург вам нужно».

Также сокращен в первых гранках весь обеденный спор Саши с бабушкой (гл. II) о «мертвом городе» и «мертвых людях», который должна была слышать Надя. Послеобеденный разговор с нею остался в окончательном тексте – но в сильно измененном виде. Уже в беловую рукопись не вошли слова Саши: «Удастся ли вам учение или нет, всё же вы увидите другую жизнь, кое-что поймете, кое-что новое откроется вам». Но восторженная чудаковатость Саши, его разговоры про «громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, чудесных людей» – остались; в беловой рукописи даже добавились «фонтаны необыкновенные». Так дошло до окончательного текста.

В последнем перед отъездом разговоре по мере авторской работы Саша и Надя как бы менялись ролями.

В рукописных (и черновом, и беловом) вариантах Саша предлагал Наде уехать с ним: «Значит, вам уехать надо…», а в черновике еще произносил восторженную речь (см. стр. 290). В беловой рукописи осталось лаконичное: «Увезу вас, будете учиться, а там пусть вас носит судьба» и радостное согласие Нади: «О да! Бога ради!» Так – и в первой корректуре. Но во второй корректуре Чехов заново написал весь эпизод – Надя первая говорит о том, что хочет уехать; подробно рассказано о ее возбужденном и решительном душевном состоянии (см. стр. 313 и 213–214).

Отвечая этому настроению Нади, Саша произносит (также вписано во второй корректуре): «Когда перевернете вашу жизнь, то всё изменится. Главное – перевернуть жизнь, а всё остальное не важно».

Это дошло и до окончательного текста.

Вересаев, таким образом, был неточен: и в первых вариантах рассказа прямых слов о том, что героиня уходит в революцию, сказано не было; цель ее ухода из дома остается неопределенной (при окончательной отделке рассказа эта неопределенность была даже подчеркнута). Но в последних корректурах Чехов не только не снизил пафос ее общего порыва к тому, чтобы «перевернуть» свою жизнь, а, напротив, усилил его.

Впрочем, у Вересаева были основания предполагать какую-то существенную правку в конце рассказа, устранившую некий намек на революционное движение. Но касалось это не образа Нади, а Саши (эпизод, когда Саша отказывался ехать с Надей на каникулы в родной их город – см. стр. 216–217, строки 37–17). Отрывок сохранялся, с небольшими вариациями, от черновика до первой корректуры; но во второй корректуре зачеркнут так, что текст теперь трудно прочитать. Та же судьба постигла и другую вставку (сделана была в беловой рукописи): «Отлично, превосходно, – говорил он, – я очень рад. Вы не пожалеете и не раскаетесь, клянусь вам. Ну, пусть вы будете жертвой, но ведь так надо, без жертв нельзя, без нижних ступеней лестниц не бывает. Зато внуки и правнуки скажут спасибо!» Вместо этого текста, напоминающего революционную фразеологию тогдашней молодежи, во второй корректуре появилось обращение Нади к больному Саше и его слова: «Я послезавтра на Волгу поеду, ну, а потом на кумыс. Хочу кумыса попить. А со мной едет один приятель с женой. Жена удивительный человек, всё сбиваю ее, уговариваю, чтоб она учиться пошла. Хочу, чтобы жизнь свою перевернула». Так осталось и в опубликованном рассказе.

Отношения Нади с Андреем Андреичем поначалу, в рукописях, не рисовались столь определенно тягостными. В черновике сказано: «Но почему-то теперь, когда до свадьбы осталось не больше месяца, она стала испытывать страх и беспокойство, и если бы почему-либо отложили свадьбу до осени или даже до зимы, то она имела бы время всё обдумать и, пожалуй, еще сильнее полюбила бы жениха и была бы счастлива». Слова «и была бы счастлива» вычеркнуты уже в черновой рукописи. В беловом автографе опущены предшествующие им: «и, пожалуй, еще сильнее полюбила бы жениха». В первой корректуре добавлено: «как будто ожидало ее что-то неопределенное, тяжелое, вроде сна с кошмарами», а в третьей – снята последняя фраза, как будто дававшая надежду: «Если бы отложили свадьбу до осени или даже до зимы!» После восторженных слов Андрея Андреича: «Дорогая моя, моя милая, прекрасная… Я безумствую от восторга» – о чувствах Нади в черновой рукописи сказано: «И ей казалось, что это она уже давно, давно слышала или читала где-то…» В последней корректуре Чехов добавил: «в романе, в старом, оборванном, давно уже заброшенном».

Весь эпизод с осмотром нового дома из черновика почти без изменений вошел в окончательный текст. Некоторые детали были все-таки изменены.

Усилены непривлекательные черты Андрея Андреича. В черновике: Надя «замечала только, что у жениха очень мягкие руки с короткими пальцами, что на нем очень новые, хорошо выглаженные брюки». В беловой рукописи эти слова вычеркнуты. В первой корректуре вписано: «и его рука, обнимавшая ее талию, казалась ей жесткой и холодной, как обруч». Так вошло в окончательный текст. Подчеркнута его рисовка, пустая высокопарность речи. Оправдываясь в своей праздности, он заканчивал восклицанием: «О матушка Россия, много носишь ты нас, праздных и бесполезных, многострадальная!» Фраза исправлялась в беловике и во всех корректурах. В результате стало: «О матушка Русь! О матушка Русь, как еще много ты носишь на себе праздных и бесполезных! Как много на тебе таких, как я, многострадальная!» Всё это Надя воспринимает острее.

Более жесткими, чем в первоначальных вариантах, выглядят отношения с Андреем Андреичем в конце, после приезда Нади в родной город. От черновика до второй корректуры сохранялся текст: «На другой день вечером приходил Андрей Андреич, всё такой же тихий, молчаливый, и играл на скрипке очень долго, с чувством, и Наде казалось, что ему больше уж ничего не оставалось на этом свете, как только игра на скрипке. Он робко говорил Наде вы, но всё еще, как было заметно, любил и как будто не верил тому, что произошло; вот, казалось ему, он вдруг проснется, и всё окажется сном…» Зачеркнув этот трогательный отрывок, Чехов написал: «Бабуля и Нина Ивановна не выходили на улицу из страха, чтобы им не встретились отец Андрей и Андрей Андреич».

Первые слова Нади о матери остались неизменными от черновика до печатного текста: «А я вот сижу и смотрю отсюда на маму. Она кажется отсюда такой молодой! Да и на самом деле она еще молода. У моей мамы, конечно, есть слабости, но она необыкновенная женщина». В корректуре была лишь вычеркнута фраза: «Да и на самом деле она еще молода».

Но над всеми эпизодами встреч, разговоров Нади с матерью Чехов работал много. Первоначальные варианты были, прежде всего, пространнее, в них больше разных деталей, не касающихся прямо отношений Нины Ивановны с дочерью. Например – о том, что Нина Ивановна «была любительницей театров, концертов, благотворительных балов, часто спорила о пользе театров и раз даже участвовала в спектакле, после которого тяжело дышала».

От варианта к варианту Чехов усиливал детали, рисующие равнодушие Нины Ивановны к дочери. На тревожный вопрос Нади, отчего ей так невесело, Нина Ивановна поначалу давала напрасный, но все-таки совет: «Я знаю, тебе скучно без занятий, ну да ведь – бабушку не убедишь. А ты бы рисовала, что ли. Или вышивай». Уже в беловой рукописи, вместо ответа, Нина Ивановна начинает говорить о себе: «А когда я не сплю ночью, то закрываю глаза крепко-крепко и рисую себе Анну Каренину, как она ходит и говорит, или рисую Лаврецкого, или кого-нибудь из истории». В корректуре было добавлено: «Не знаю, милая» и еще: «или решаю вопрос, зачем мы живем, какая цель нашего бытия». Наде ясно с самого начала, что мать не понимает и не может понять ее, но в первых вариантах после этого разговора она «тотчас же обняла мать, и обе пошли в дом и сели за рояль играть в четыре руки». Во второй корректуре вместо этого сказано: «почувствовала это первый раз в жизни; ей даже страшно стало, захотелось спрятаться, и она ушла к себе в комнату». Так вошло и в печатный текст.

Изменилась тональность IV главы – ночного разговора с матерью, когда Надя просит мать «спасти» ее – позволить уехать. Уже в рукописях – черновой и беловой – появился текст, очень близкий к окончательному. В корректуре Чехов сделал лишь одну замену – совсем снял момент ссоры, раздражения, обиды. Разговор стал добрее, хотя остался таким же безнадежным.

Сокращая текст, Чехов устранил эпизод в начале VI главы о приезде Нины Ивановны в Петербург (см. вариант к стр. 215, строка 40). Всё это зачеркнуто в первой же корректуре, и взамен появилось короткое сообщение: «Надя рассказала, как осенью приезжала к ней в Петербург Нина Ивановна; сильно похудевшая и какая-то странная, виноватая». Потом и это было изменено: «Мама приезжала ко мне осенью в Петербург, говорила, что бабушка не сердится, а только всё ходит в мою комнату и крестит стены».

Изменился и последний разговор Нади с матерью. Сначала в ответ на вопрос, довольна ли она, Надя рассказала