что… Но Михаила Ивановича уже не было в комнате при этих словах: он уже накидывал шинель.
— Держи его, Петр, держи его! — закричала Анна Петровна. Петр разинул рот и остолбенел от такого странного распоряжения, — а Сторешников {Было начато: Михаил} уже сбегал по лестнице.
— Ну что? — спросила Марья Алексеевна входящего мужа.
— Отлично, матушка. {Далее начато: Гово} Она уж узнала и говорит: как вы смеете? А я говорю: мы не осмеливаемся, ваше превосходительство, и Верочка отказала.
— Что? что? как? ты так сдуру-то и бухнул, осел?
— Матушка…
— Осел, подлец, убил, зарезал! Вот же тебе! {Далее было.- вот} — муж получил пощечину, — вот же тебе! — другая пощечина. — Нет, так тебя не проймешь, — вот как тебя надобно учить, — она схватила его за волосы и начала таскать. Надобно полагать, что урок продолжался немало времени, потому что Сторешников, {Было начато: Михаил} после всех долгих пауз и длинных назиданий матери вбежавший в комнату, еще застал учительницу в полном жару преподавания.
— Осел, и дверь-то не запер! {забыл зак} в каком виде чужие люди застают! стыдился бы, свинья ты этакая, — только и нашлась сказать Марья Алексеевна.
— Где Вера Павловна? Мне нужно видеть Веру сейчас же, — неужели она отказывает?
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексеевна только махнула рукой, — таков был Наполеон после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константинович, {Вместо: маршал Груши ~ Константинович, — было: Виллингтон и Блюхер стояли под Парижем} а Лафайетт начал буянить, как Верочка, {Вместо: начал буянить, как Верочка — было: ораторствовал в национальном собрании. После: Верочка — было: А любимец Марьи Алексеевны уподоблялся этому любимцу} — он тоже бился, бился, совершал чудеса искусства и остался не при чем, и мог только махнуть рукою и сказать: «отказываюсь от всего, — делай кто хочет что хочет, и с собою, и со мною».
— Вера Павловна! Вы отказываете мне?
— Судите сами, могу ли я не отказать вам.
— Вера Павловна! Я жестоко оскорбил вас, я виноват, достоин казни, но я не могу перенести вашего отказа, — и так дальше, и так дальше, — Верочка слушала несколько минут, остановила его.
— Нет, Михаил Иванович, я не могу согласиться, перестаньте, все будет напрасно; я не могу.
— Но если так, прошу у вас одной пощады: {Далее было: моя вина перед вами слишком еще} вы теперь еще слишком живо чувствуете мое оскорбление, не давайте мне теперь ответа, дайте мне время заслужить ваше прощение, — я кажусь вам легкомыслен, низок, подл, — посмотрите на меня: быть может, я исправлюсь, — я употреблю все силы на то, чтобы исправиться, — помогите мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, {Далее было: я заслужу ваше уважение} — я буду исправляться, я буду во всем слушаться вас, — вы увидите, как я покорен, быть может, вы увидите, что во мне есть и хорошее, — любовь совершает чудеса — быть может, она изменит меня… дайте мне время.
— Мне жалко вас. Я вижу искренность вашей любви («Верочка, это еще {ты еще} не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь не то: не всякий тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, {Вместо: кому со отказ, — было: кто готов себе пустить, пулю в лоб, получив отказ,} любовь не то».) {Против текста: Мне жалко вас ~ не то»). — дата: 21 декабр.} Вы говорите, чтобы я не давала вам ответа, — извольте. Но поверьте, что отсрочка ни к чему не поведет, — я никогда не дам вам другого ответа, кроме того, какой давала ныне.
— Заслужу, заслужу другой ответ! Вы спасаете меня! — Он схватил ее руку и начал цаловать.
Марья Алексеевна вошла в комнату и уже готовилась благословить милых детей без формальности, в порыве чувства, потом позвать Павла Константиновича, чтобы благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив ей с поцалуями, что Верочка не дала согласия, а только отложила ответ. — Плохо, но все-таки хорошо сравнительно с тем, что было.
Сторешников возвратился {отправился} домой с победою и объявил матери, что она обманулась: его невеста не отказывает ему, а только просит повременить, — это очень натурально, потому что она очень молода. Опять явился на сцену дом, и опять Анна Петровна должна была пасовать.
Марья Алексеевна не замедлила сообразить, что ее дочь, как «хитрая девка, вся в меня, только еще половчее», отлагает согласие по расчету. Нетрудно было догадаться, в чем и заключается расчет: она хочет совершенно вышколить Мишку-дурака, забрать его в свои руки так, чтобы он без нее дохнуть не смел, вынудить покорность у матери Мишки-дурака. Молодец девка!
Предположения Марьи Алексеевны оправдывались делом: Мишка-дурак был шелковый, мать Мишки-дурака боролась недели три, но сын побивал {надирал} ее домом, и она стала смиряться. Выразила желание познакомиться с Верочкой, Верочка не отправилась к ней, — Марья Алексеевна была приведена в восторг этою хитрою выдумкою; {Далее было: дочери} недели через две Анна Петровна зашла сама, под предлогом осмотреть новую отделку квартиры, — была холодна, язвительно любезна, — Верочка после двух-трех колких ее фраз ушла в свою комнату и этой новой тонкостью хитрого расчета привела в новый восторг Марью Алексеевну; {Далее начато: ну, да уже} недели еще через две Анна Петровна опять зашла {Вместо: опять зашла — было: прислала записку, что} и уже не выставляла предлогов для посещения, а просто сказала, что пришла навестить, и уже почти не говорила колкостей, — еще через несколько времени {Далее начато: устроила небо} и вовсе не говорила колкостей при Верочке. С Марьею Алексеевною она была зуб за зуб, они любезничали и деликатничали так, что от каждого слова на два ногтя {на полвершка} входила булавка в тело, но кожа {шкура} у Марьи Алексеевны была погрубее, и булавки {эти булавки} Анны Петровны только приятно щекотали ее, а Анна Петровна от ее булавок при ней коробилась, {стонала} а наедине (то есть и с старшего горничною) стонала и выла истошным голосом, — это все передавалось Марье Алексеевне прямо же от старшей горничной, которая уже видела, чья сторона берет верх, и много радовало Марью Алексеевну и было счастливейшим временем ее жизни. Счастью, конечно, много помогало и то, что Мишка-дурак — теперь она не звала его Мишка-дурак, а называла {называла за глаза} Михаилом Ивановичем — делал подарки и ей, и Верочке, — подарки его Верочке шли через руки Марьи Алексеевны и оставались в них, подобно часам Анны Петровны, — впрочем, не все: иные, которые были подешевле, Марья Алексеевна через несколько времени отдавала Верочке — дарила, как вещи, оставшиеся у нее в залоге невыкупленными, — нельзя же, надобно, чтобы Михаил Иванович видел некоторые из своих вещей на Верочке. Он видел и убеждался, {Было начато: успо} что Верочка решилась согласиться, — иначе она не стала бы принимать его подарков, — и понимал, в чем штука: {Далее было: оттого, что Верочка} он не разделял мысли Марьи Алексеевны, что Верочка медлит для полнейшего подчинения его себе, — таких мыслей об отношениях другого к себе {Вместо: таких мыслей ~ к себе — начато: таких мыслей о себе никто не} никто не делает, — но понимал не хуже Марьи Алексеевны, что Верочка медлит в ожидании, пока совершенно обуздается и перестанет брыкать Анна Петровна; от этого он с удвоенным усердием гонял на корде свою родительницу, получая немалое удовольствие от этого занятия.
Верочке было гадко то, что она замечала; но она не замечала и половины упражнений Марьи Алексеевны и Михаила Ивановича над Анною Петровною. А ее оставляли в покое, смотрели ей в глаза; {Далее начато: ухажив} это собачье угождение тоже было гадко, но она старалась как можно реже быть с матерью, которая перестала осмеливаться входить в ее {В рукописи ошибочно: в свою} комнату, а в своей комнате — то есть почти целые сутки — Верочка была спокойна. К Михаилу Ивановичу она стала привыкать, — с нею он был как ребенок; она заставила его читать, — он читал очень усердно, будто готовился к экзамену, — толку извлекал мало, но все кое-какой толк извлекал; она старалась помочь его развитию разговорами, {своими разговорами} — разговоры были ему несколько понятнее книг, и кто посмотрел бы со стороны на его успехи — правда медленные и очень неширокого {невысокого} умственного размаха, — тот сказал бы, что со временем сделается он человеком сносным. Он уже даже начинал приличнее {несколько приличнее} прежнего обращаться с матерью — стал предпочитать гонянью на корде простое держанье в узде.
Глава вторая
Неизвестно, чем кончилось бы это положение, если бы развивалось из одних прежних своих элементов, без появления нового случая, перевернувшего все вверх дном. Очень может быть, что, когда напоследок {наконец} стали бы {Далее было: тешить Верочку, она повторила бы} говорить Верочке, что уже пора решить, она вновь сказала бы «не пойду» и подверглась бы новой опале, судя по прежнему, это очень вероятно; но чуть ли не вероятнее то, что она попривыкла бы {Далее было: к мысли} иметь Сторешникова под своею командою, стала бы находить, что из двух зол — такого мужа и такой матери — муж меньшее зло, и осчастливила бы своего поклонника; сначала ей стало бы {Далее было: спать} гадко, когда она испытала бы, что такое значит осчастливливать без любви, — но он был бы послушен, и понемногу {Далее было: дело стало бы} она обратилась бы в обыкновенную хорошую даму, — а может быть, даже и в плохую даму, — мало ли женщин начинали тем, {Далее начато: чем на} что были очень хорошими людьми, {Далее начато: а становились как} но постепенно освоивались с пошлостью? — Так чаще всего бывало и с женщинами, и с мужчинами в прежние времена; но теперь все чаще и чаще стало случаться другое — что в эпоху, когда определяется {решается} характер жизни на весь век, порядочные люди встречаются, находят поддержку друг в друге и навсегда укрепляются в человеческом образе мыслей и жизни. Да и как этому не случаться чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? Скоро это будет самым обыкновенным случаем. Хорошо тогда будет жить на свете! Впрочем, мы с Верочкою не можем жаловаться, — нам
