— думает Марья Алексеевна, когда через другие бутылки дошла очередь до мараскину. — Каждый день, Мишка-дурак, штоф подавай! Что сладкая {французская} водка? Никакого вкусу не имеет против этого. Давай на день по штофу, Мишка-дурак». {Текст: («Нет ~ дурак») вписан.})

И таким образом идет весь обед. Подают кондитерский пирог.

— Милая Матрена Саввишна, а что к этому следует?

— Сейчас, Дмитрий Сергеевич, сейчас. — Матрена возвращается с бутылкою шампанского.

— Вера Павловна, вы не пили, и я не пил. Теперь выпьем и мы. Здоровье моей невесты и вашего жениха!

(«Да?» «Так?» «Так ли?» думает Верочка.)

— Дай бог вашей невесте и верочкину жениху счастья! — говорит Марья Алексеевна: — а нам, старикам, дай бог поскорее верочкиной свадьбы дождаться.

— Ничего, скоро дождетесь, Марья Алексеевна. Да, Вера Павловна?

— Да?

(«Неужели он это говорит? А если не это? Что мне сказать?» {Что он говорит?})

— Да, Вера Павловна? — разумеется, да, — говорите же «да».

— Да, — говорит Верочка.

— Так, Вера Павловна, — что понапрасну время тянуть у маменьки? {Вместо: время ~ у маменьки? — было: маменьку огорчать?} Да, и только. Так теперь надобно {можно} второй тост. За скорую свадьбу Веры Павловны! Пейте, {Было начато: Куш} Вера Павловна, ничего, хорошо будет. Чокнемтесь. За вашу скорую свадьбу! — Чокаются. {Текст: Да и только. ~ Чокаются. — вписан.}

— Дай бог, дай бог! Благодарю тебя, Верочка, утешаешь ты меня, Верочка, на старости лет! — говорит Марья Алексеевна и утирает глаза. {и утирает глаза, вписано.} Ель и в особености мараскин привели ее в чувствительное настроение духа. {Далее начато: она отира}

— Дай бог, дай бог, — повторяет Павел Константинович.

— Как мы довольны вами, Дмитрий Сергеевич, — уж как довольны,_ говорит Марья Алексеевна по окончании обеда: {по окончании обеда: вписано.} — у нас да нас угостили, — вот уж, можно сказать, праздник сделали!

— Это что за праздник, Марья Алексеевна, {Далее начато: еще почище празд} — вот скоро, при свадьбе Веры Павловны, — тогда настоящий праздник будет.

— Конечно, Дмитрий Сергеевич. — Глаза ее смотрят уже более приятно, нежели бодро.

Не все то так хитро делается, как хитро выходит. Лопухов не рассчитывал на этот результат, когда покупал вино: он хотел только дать взятку Марье Алексеевне, чтобы не потерять ее благосклонности тем, что назвался на обед. Он думал, {опасался,} что не станет же она напиваться допьяна при постороннем человеке, которому — кто ж ее знает? — может быть, и не совсем доверяет, — даже прямо можно ждать: не доверяет, потому что кому же она может доверять? Да и Марья Алексеевна не ждала такого быстрого образа действия от себя, — она располагала отложить окончательное наслаждение до после-чаю. Но слаб каждый человек, — против водки, даже той сладкой, {сладкой, французской,} которая была у нее лакомством, {лучшим лакомством,} — против мадеры и хересу она устояла бы; но прелесть незнакомых ей вкусных вещей {Вместо: незнакомых со вещей — было: неведомых лакомств} соблазнила ее. Притом же, этот предательский мараскин так обманчив.

Обед {Так обед} вышел совершенно парадный и барский, потому Марья Алексеевна распорядилась, чтобы и Матрена поставила самовар, как следует {делают} после барского обеда. Но этою {Было начато: а. Верочка б. Но сим} деликатностью барских обедов суждено было воспользоваться только Марье Алексеевне и Лопухову: Верочка сказала, что она не хочет чаю, и ушла в свою комнату; Павел Константинович, человек необразованный, тоже не стал ждать чаю, отправился прилечь прямо {тотчас} после последнего блюда, как всегда; Марья Алексеевна едва-едва могла дождаться. Дмитрий Сергеевич пил медленно и, выпив чашку, спросил другую. — Тут Марья Алексеевна спасовала {Было: а. уже спасовала и, извинившись, ушла спать. Гость остался один, — он отпустил б. спасовала и не дождавшись, пока принесет ее Матрена} и стала извиняться тем, что чувствует себя не совсем хорошо — с самого утра, должно быть простудилась, шедши из церкви. Гость просил не церемониться и остался один. Он выпил вторую чашку и все сидел, — так что уже Матрена не вытерпела: «Еще угодно?» — «Да, еще». Выпил третью чашку, посидел еще, «должно быть, не вздремнул ли?» по рассуждению Матрены, «должно быть, тоже нализался, как это золото, что храпит в спальной», — верно, этот храп и разбудил Дмитрия Сергеевича: он подозвал Матрену взять чашку, {Далее было: подал ей полтинник, — «за труды, что она для него бегала нынче по лавкам». «А вы, когда пойдете, заприт} посидел еще, но долго ли, этого Матрена уже не видала, поспешив убрать посуду, чтобы успеть, по обычаю, посетить мелочную и зайти в полпивную, пока храпит «ее золото».

— Простите меня, Вера Павловна, — сказал Лопухов, входя в ее комнату. («Как дрожит его голос! А какой смелый был он за обедом? И не «друг мой», а «Вера Павловна»». {Далее начато: как и}) — Простите меня, что я был дерзок, — вы знаете, что я говорил, — да, жену и мужа не могут разлучить. Тогда {Тогда никто} вы свободны. {Далее было: — Милый мой! — она бросилась к нему на шею: Ты видишь, я плакала, это от радости. ([Ах] Что это? что это? как же это?) [Он] Ты меня останавливаешь? Ты не хочешь, чтоб я обняла тебя?

Он выпустил ее руки, которые взял, не допустив их обнять себя, поднес к своим губам и цаловал. («Да, это уж слишком грубо! Как будто оттолкнуть! В такую минуту! [Ведь это оскорбление] Оскорбление святейшего порыва!»)

— Верочка, прости меня, прости меня. Ты видишь, какой я дурной, какой я холодный. Я педант, Верочка, жалкий педант. Нет, этого нельзя простить! Но бери меня, каков я есть, — лучшего ты не встретила. Встретишь.}

— Милый мой, ты видел, я плакала, когда ты вошел, — это от счастия.

— Дайте вашу руку. — Он взял и цаловал {Было: Он взял ее руку, стал ц} ее руку. — Нам не нужно было говорить, что мы любим друг друга? — Да и говорили. — И все цаловал ее руку. {Далее было: — Да поцалуй же наконец, — сказала и покраснела и засмеялась. Он поцаловал ее в лоб, взял ее волоса и начал цаловать их. [- Да ведь ты жених? Ведь женихи и невесты]

— Ну, и я тебя не поцалую, если так.

— В церкви, Верочка. [Не]

— С твоими понятиями? С понятиями, которыми ты уже и мне набил половину моей простенькой головы! Ах, какой ты смешной! — И она расхохоталась.

— Смешной, Верочка. — И он засмеялся.

[- И все это] — Это так твоя невеста велит?

— Так она велит.

— Да [ведь] ты разве то говорил? Ведь ты говорил все: никаких стеснений, никаких условий, никаких форм, — все это вредно, безнравственно [а сам]

— Так и будет, Верочка. Но [мы] пока этого нет, будем показывать, Верочка, что мы требуем этого для других, не для себя. Мы требуем богатства людям, — мы сами должны оставаться бедны. Мы требуем…}

— Мой милый, давно ты это вздумал? {Далее было: [А ты когда?] — Я-то давно, — а ты когда?

— Я не знаю, — только я знаю, что нынче во сне я видела твою ту, страшную, как ты говоришь, — мне она была добрая — [и сказала] она спросила меня, кого я выбрала, — тут я и заметила, что выбрала тебя.

— А раньше?

— Не знаю.

— А что ты мне сказала на свои именины?

— Ах, мой }

— Давно, Верочка, с тех пор, как в первый раз говорил с тобой.

— Ах, мой милый, — вот ты меня выпускаешь на волю из подвала, — только как же это будет, мой миленький? {Вместо: Ах ~ миленький? — было: Ну, как же мы будем жить?}

— А вот как, Верочка: теперь уж конец апреля, — в начале июля кончатся мои работы для определения себе места в обществе, — я получу должность врача, — жалованье небольшое, но так и быть, буду иметь несколько практики настолько, насколько будет необходимо, — и будем жить.

— Ах, мой милый, нам очень, очень мало нужно, {Далее было: почти не больше} — но только я не хочу так, — я не хочу жить на твои деньги, — я ведь и теперь имею уроки, — я их потеряю, когда выйду за тебя, — маменька всем им расскажет, что я злодейка, — но найдутся другие уроки, да? Ведь мне не должно жить на твои деньги?

— Кто это тебе сказал, мой милый друг Верочка?

— Ах, еще спрашивает, кто сказал? Да не ты ли сам толковал все об этом? А в твоих книгах — целая половина их была об этом написана.

— Я тебе говорил это? Да когда же, Верочка, бог с тобой!

— Ах, когда? А кто говорил, что все основано на деньгах? Кто это говорил, Дмитрий Сергеевич?

— Ну, так что же?

— А ты думаешь, я уже такая глупенькая, что не могу, как в ваших книгах говорится, вывесть заключения из посылки?

— Да какое же заключение?

— Ах хитрец, он хочет быть деспотом, хочет, чтобы я была его слепой рабой, — нет, этого не будет, Дмитрий Сергеевич, — понимаете?

— Да ты скажи, я и пойму.

— Все основано на деньгах, говорите вы, Дмитрий Сергеевич, — у кого деньги, у того власть и право, говорят ваши книги, — значит, пока женщина живет на счет мужчины, она в зависимости от него, — так-с, Дмитрий Сергеевич? Вы полагали, что я этого не понимаю, что я буду вашей рабой, нет-с, Дмитрий Сергеевич, я не дозволю вам деспотом над, {Так в рукописи.} — вы хотите быть добрым, благодетельным деспотом, — я этого не хочу, Дмитрий Сергеевич. — Ну, мой миленький, а еще как мы будем жить? Ты будешь резать руки и ноги людям, поить их гадкими микстурами, а я буду {Вместо: резать ~ а я буду — было: резать людей, я буду} давать уроки на фортепьяно, — ну, а еще как мы будем жить?

— Так, так, Верочка. Всякий {Кто может, всякий Против этого текста дата: 31 дек} пусть охраняет свою независимость всеми силами от всякого, как бы ни любил его, как бы ни верил. Правда твоя, Верочка; старайся быть независима от меня, — дай опять поцалую твою руку за это. А ведь какие мы смешные люди, Верочка: ты мне говоришь: «не хочу жить на твой счет», а я с похвалою принимаю