нравов.
Другой случай исключения — когда судьба человека зависит от нас, — тут мы были бы виноваты перед собою, если б были невнимательны к нему, — но Лопухову не могло же представляться тогда, что он может играть важную роль в судьбе Кирсанова. Следовательно, ступай, мой друг, от меня, куда тебе угодно, какая мне надобность. — Но теперь не то: действия {судьба} Кирсанова представлялись в связи с интересами женщины, которую Лопухов любит, — он не мог не подумать о них внимательно, — а подумать внимательно о факте и понять его причины — это почти одно и то же для человека с тем образом мыслей, какой был у Лопухова, — в сам Лопухов находит, что его теория дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, — и я, признаюсь, согласен с ним в этом: в те долгие годы, как я считаю {дорожу} ее за истину, она ни разу не вводила меня в ошибку и ни разу не отказывалась легко открывать мне истину, как бы глубоко ни была затаена истина какого-нибудь человеческого дела.
Через какие-нибудь полчаса раздумья для Лопухова было ясно все в отношениях Кирсанова к нему и Вере Павловне. {Далее было: с той минуты} Но {Но это было так} он долго все сидел и думал все о том же, все о том, предмет был слишком занимателен; разъяснять было уже нечего, но открытие было так любопытно что довольно долго не давало уснуть.
Однако с чего ж, в самом деле, расстроивать свои нервы бессонницею, ведь уж три часа: если не спится, надобно принять морфию, — он и принял две сонные пилюли, «вот только взгляну еще на Верочку». Но вместо того чтобы подойти и взглянуть, Лопухов пододвинул кресла к ее постельке и уселся в них, — взял ее руку и поцаловал. «Миленький мой, ты заработался, — какой ты добрый, как я тебя люблю», проговорила она впросонках. Против морфия {Далее было: бессонница не} не устоит никакое крушение духа, — на этот раз двух пилюль оказалось достаточно, вот уже одолевает дремота. {вот ~ дремота вписано.} Следовательно, крушение сердца приблизительно равнялось, по материалистическому взгляду Лопухова, своею силою четырем стаканам крепкого кофе, против которых одной пилюли мало, трех уже много. {против которой ~ много вписано.} Он заснул, смеясь над этим сравнением.
На другой день Кирсанов только что лег читать для отдыха после своего довольно позднего обеда по возвращении из гопшиталя, как вошел Лопухов. {Против текста: На другой день ~ Лопухов. — дата: 31 янв}
— Не во-время гость хуже татарина, — сказал Лопухов шутливым тоном, но тон выходил не совсем удачно шутлив. — Я тревожу тебя, Александр, но есть чего потревожиться; мне надобно поговорить с тобою серьезно. — Эти слова были сказаны уж без шутки. «Что это значит? Неужели догадался?» думал Кирсанов. — Поговорим-ко. Погляди мне в глаза.
«Да, он говорит об {Да, он хочет говорить о} этом, нет никакого сомнения».
— Слушай, Дмитрий: — мы с тобою друзья. Но есть вещи, которых не должны позволять себе и друзья. Я прошу тебя прекратить разговор. Я не расположен теперь к серьезным разговорам. И никогда не бываю расположен. — Глаза Кирсанова как будто перед ним человек, которого он подозревает в намерении совершить злодейство.
— Нельзя не говорить, Александр, — продолжал Лопухов спокойным, но несколько глухим тоном: — Я понял твои маневры.
— Молчи. Я запрещаю тебе говорить, если ты не хочешь иметь меня своим вечным врагом, если не хочешь потерять моего уважения.
— Ты не боялся терять мое уважение, — помнишь? Теперь ведь это ясно. Я тогда не обратил внимания.
— Дмитрий, я прошу тебя уйти, или я ухожу.
— Не можешь уйти. Как ты полагаешь, твоими интересами я занят?
Кирсанов молчал.
— Мое положение выгодно. Твое в разговоре со мною — нет. Я представляюсь совершающим подвиг благородства, {Далее было: но ты знаешь} но это все вздор. Мне нельзя поступать иначе, по здравому смыслу. Я прошу тебя, Александр, прекратить эти маневры. Они ни к чему не ведут.
— Как? Неужели было уж поздно? Прости меня, — сказал Кирсанов и сам не отдать себе отчета, радость или огорчение волнует его душу от этих слов: «они ни к чему не ведут» — но лицо его вспыхнуло.
— Нет, ты не так меня понял. Вовсе не было поздно. До сих пор еще ничего нет; что будет, мы увидим. Но теперь видеть еще нечего, {Вместо: Вовсе ~ нечего, — было: Еще ничего нет, но удаление твое ни к чему не приведет} — и притом, Александр, я не знаю, о чем ты говоришь, — и ты точно так же не знаешь, о чем я говорю — правда? Мы не понимаем друг друга. Правда? Нам незачем понимать друг друга. Так? Тебе эти загадки, которых ты не понимаешь, неприятны. {Далее начато: Позволь, это разговор} Их не было. Я ничего не говорил. Я ничего не имею тебе сказать. Давай сигару: я забыл свои в рассеянности, — закурим и начнем рассуждать об ученых вопросах, — я только за этим к тебе и пришел — поболтать, от нечего делать, об этих странных опытах искусственного произведения белковины. Давай же сигару. — Лопухов закурил сигару, пододвинул кресла, чтобы положить ноги, разлегся поспокойнее и продолжал: — да, это великое открытие, если оправдается. {Далее было: я советовал} Ты повторяешь опыты?
— Нет еще, но надобно.
— Пожалуйста, повтори внимательнее. Ведь полный переворот всего вопроса о пище, — фабричное производство главного питательного вещества из неорганических элементов. Величайшее дело, — стоит {Далее начато: важнее} Ньютонова открытия. Ты согласен?
— Конечно, только сильно сомневаюсь в верности опытов; раньше зли позже мы до этого дойдем несомненно, — но теперь еще едва ли дошли.
— Ты так думаешь? И я точно так же. Значит, наш кончен. До свиданья, Александр. Но, прощаясь, я прошу тебя бывать у нас часто. До свиданья.
Глаза Кирсанова вспыхнули. — Ты, кажется, хочешь, Дмитрий, чтоб я предположил в тебе низкие мысли?
— Вовсе я этого не хочу. Но ты должен бывать у нас. Что тут особенного? Разве мы с тобою не приятели? Что особенного в моей просьбе?
— Я не могу, Дмитрий. Ты затеваешь дурное или безрассудное дело.
— Я не понимаю, о каком ты деле говоришь, и должен тебе сказать, что этот разговор мне вовсе теперь не нравится, как тебе не нравился он за две {за десять} минуты.
— Я требую объяснения, Дмитрий.
— Незачем. Ничего нет, и объяснять нечего, и понимать нечего. {Далее было: Надобно только наблюдать и я должен наблюдать.} Ты донимаешь.
— Нет, я не могу отпустить тебя. — Кирсанов взял Лопухова за руку. Садись. Ты начал говорить, когда не было нужно; ты требуешь от меня бог знает чего, — ты должен выслушать.
Лопухов сел. {Кирсанов сел.}
— Какое право имеешь ты требовать от меня того, что для меня тяжело? Чем я обязан перед тобою? И к чему это? Это нелепость. Постарайся выбить романические бредни из твоей головы. То, что мы с тобою признаем за нормальную жизнь, {Далее было: это при смене обы} будет так, когда переменятся понятия, обычаи общества. Его надобно перевоспитать, это так. Оно перевоспитывается развитием жизни. Но пока оно не перевоспиталось, не изменилось совершенно, мы не имеем права рисковать чужою судьбою. Ведь это страшная вещь, — ты понимаешь?
— Нет, я ничего не понимаю, Александр. Я не знаю, о чем ты хотел говорить. Тебе угодно видеть какой-то удивительный смысл в простой просьбе твоего приятеля, чтоб ты не забывал его, потому что ему приятно видеть тебя у себя. Я не вижу, отчего тут приходить в азарт.
— Нет, Дмитрий, в таких разговорах ты не отделаешься от меня шутками. Мало ли чего мы с тобою не признаем? Ты не видишь ничего оскорбительного в пощечине, — и я тоже. Но ведь ты был бы бесчестный человек, если бы дал кому-нибудь пощечину, потому что этим делом, в сущности пустым, ты отнял бы спокойствие у человека. {Далее было: и я это считаю обидою, потому} По-нашему, этот человек должен засмеяться и назвать обидчика глупцом, больше ничего. {Вместо: засмеяться ~ ничего. — было: улыбнуться и больше ничего} Но ведь он не в силах сохранить это благоразумие против общественного мнения, говорящего ему, что он смертельно обесчещен, — и ты сам, может быть, — я почти наверное — потерял бы спокойствие {Вместо: потерял бы спокойствие было: не смог бы спокойно того} от этой обиды, которую сам вовсе не считаю обидою. Ты понимаешь меня? Это такое же самое дело. Я, ты теперь знаем, что это — вздор. Но тот человек, — положим, женщина, — на кого обращаются укоризны, она не может оставаться спокойною, она мучится мелкими ежедневными неприятностями, гадкими преследованиями со стороны общества. {Далее было Это бесчестное дело} Подвергать им человека — положим, мы говорим о женщине бесчестно. Слышишь ли? Я говорю, что у тебя бесчестные мысли.
— Друг мой, ты говоришь совершенную правду, только я не знаю, к чему ты ее говоришь. Я ничего тебе говорил о своем намерении {Далее было: обидно} подвергать опасности или неприятностям со стороны общества или каким-то преследованиям какого-то человека, — которого ты еще вдобавок признаешь за женщину. Ты фантазируешь {Далее было: ты говоришь вздор} и больше ничего. Я прошу тебя, своего приятеля, не забывать меня, потому что мне, как твоему приятелю, приятно проводить время с тобою, — только. {Далее было: тут все. Что ты гор} Исполнишь ты мою приятельскую просьбу?
— Она бесчестна, я сказал тебе, я не делаю бесчестных дел.
— Это похвально. Но ты разгорячился из-за каких-то фантазий, которых я совершенно не понимаю. Поговорим об ученых предметах. Это успокоит нас обоих, и ты, может быть, взглянешь на мои слова, как следует рассудительному человеку. Очень полезно было бы повторить опыты Сегена, который в маленьком размере производит осуществление Лапласовой теории возникновения солнечной системы, — я советовал бы тебе похлопотать об этом и постараться упростить их, чтоб {Далее было: эти опыты} в гимназиях можно было {Далее было: делать это наглядное подтверждение} давать ученикам это наглядное подтверждение истины, очень важной.
— Ты бесишь меня, Дмитрий.
— Бешу, потому что ты хотел беситься. Но, видно, в самом деле ты стал фантазером, и надобно вразумлять {образум} тебя. А я сделаю тебе несколько вопросов. Если мы без неприятности себе можем доставить какое-нибудь удовольствие человеку,
