— он приходил к вам и говорил: «Мне нужно познакомиться с вами: Если у вас теперь нет времени для разговора, то назначьте». На мелкие ваши дела он не обращал никакого внимания, хотя бы вы были ближайшим его знакомым и упрашивали его вникнуть в какое-нибудь ваше затруднение. «Мне некогда», говорил он и отворачивался; но в важные дела, когда было нужно, {Далее было: он вмешивался} по его мнению, он вмешивался без всяких околичностей, хотя бы никто этого не желал. «Я должен», говорил он. {хотя бы никто ~ он. вписано.} Какие вещи он делал и говорил в этих случаях, уму непостижимо. Да вот, например, мое знакомство с ним. Я в первый раз увидел его у Кирсанова. Прежде я не слышал его фамилии — он только что вернулся тогда в Петербург из своего странствия. Он мою фамилию знал. {Далее было: я [едва] лишь только обменялся} Он вошел после меня. Я был единственный незнакомый ему человек в обществе. Он, как вошел, отвел Кирсанова в сторону и, указав глазами, сказал несколько слов. Кирсанов отвечал тоже несколько слов и был отпущен. Через минуту Рахметов сел прямо против меня и начал смотреть мне в лицо. Я был раздосадован — он рассматривал меня без церемонии, как {как кусок} будто перед ним не человек, а портрет; я нахмурился, — ему не было никакого дела, {Далее было: я собирался} — так прошло минуты две. После того он сказал мне: «Г-н N, мне нужно с вами познакомиться. Я вас знаю, вы меня нет. Прошу вас спросить обо мне у хозяина и у других, кому вы наиболее доверяете из этой компании». Встал и ушел в другую комнату. {из комнаты} «Что это за чудак?» — «Это Рахметов, он хочет, чтоб вы спросили, заслуживает ли он доверия, безусловно; и стоит ли внимания, — он поважнее всех нас здесь вместе взятых», сказал Кирсанов; другие подтвердили. Через пять минут он опять вернулся в комнату, где сидели все мы. В весь вечер не сказал со мною ни слова, да и с другими не говорил почти ничего — разговор шел не ученый и не важный. — «Десять часов? В десять часов у меня есть дело в другом месте. Мне пора уйти. {Вместо: В десять часов ~ уйти. — было: Десять часов, мне пора [сказал он] уйти.} N, — он обратился ко мне, — я должен сказать вам несколько слов. {Далее начато: я спросил} Когда я отвел Кирсанова {хозяина} в сторону спросить его, кто вы, я указал на вас глазами, потому что ведь вы и без того должны были бы заметить, что я спрашиваю о вас, кто этот один; следовательно, не делать жестов, натуральных при таком вопросе, было бы напрасно. Когда вы будете дома, чтоб я мог зайти к вам?» Я тогда не любил новых знакомств, а эта навязчивость уж вовсе не правилась мне. «Я только ночую дома, весь день мой занят», сказал я. «Но ночуете дома? так можно в то время, как вы воротитесь ночевать». — «Я возвращаюсь поздно». — «Например?» — «Часа в два, в три». — «Это все равно, назначьте время». — «Если вам непременно угодно, завтра в половине четвертого». — «Конечно, я должен принимать ваши слова за насмешку и грубость, но это все равно; а может быть и то, что у вас есть свои причины, может быть даже заслуживающие одобрения. Хорошо, я буду у вас завтра в половине четвертого». Я пришел в трепет. «Нет, уж если вы так решительны, то я завтра весь день дома. Заходите когда вам удобнее». — «Хорошо. Например, в десять часов утра вы будете один?» — «Да». — «Я зайду». Он пришел и точно так же без околичностей приступил прямо к делу, по которому почел нужным познакомиться со мною. Мы поговорили с полчаса; о чем мы говорили — это неважно для читателя, довольно того, что он говорил «да», я говорил «нет», он говорил «вы обязаны», я говорил «нисколько». Через полчаса он сказал: «Вижу, что продолжать бесполезно. Ведь вы сами знаете, что я человек, заслуживающий безусловного доверия?» — «Да, мне это сказали и это я сам вижу теперь». — «И вы все-таки остаетесь при своем?» — «Остаюсь». — «Знаете вы, что из этого следует? — то, что вы или лжец, или дрянь». Что бы вы сделали с другим за такие слова? А он говорил таким тоном судебного приговора, без всякого личного чувства, да и сам был так странен, что смешно было обижаться. «Да, одно из двух, может быть то и другое вместе», отвечал я, засмеявшись. «Нет, только одно из двух. Если вы говорили искренно, — вы дрянь; но я полагаю, что у вас {Было: что вы сказали не искренно} на душе не то, что на языке, — и что вы фальшивый человек». {Вместо: фальшивый человек — было: лжец После: человек — было: Да [это может быть] это хорошо. Прощайте.} — «Как вам угодно». — «Прощайте. В том и в другом случае знайте, что я совершенно доверяю и когда вы найдете нужным, я готов возобновить наш разговор».

А между тем он был чрезвычайно деликатен, и свои ужасные вещи говорил так, что {Далее было: нельзя действительно} рассудительный человек действительно никак не мог ими обижаться. Например, всякое щекотливое объяснение он начинал так: «Вам известно, что я буду говорить без всякого личного чувства; если мои слова будут неприятны, вперед прошу извинить их; но я сам не обижаюсь ничем, что говорится добросовестно, по убеждению, с желанием пользы, без намерения оскорблять; требую {советую} того же и от других. Впрочем, как скоро {Текст: но я сам ~ как скоро — вписан.} вам покажется бесполезно продолжать слышать мои слова, я остановлюсь: мое правило — предлагать мое мнение, не навязывать его никому» — и действительно, он не навязывал: никак нельзя было спастись от того, чтоб он, когда ему казалось нужным, не высказал вам своего мнения настолько, чтоб вы могли понять, о чем и в каком смысле он хочет говорить. Но он делал это в двух-трех словах не более и после того {он делал ~ после того вписано.} спрашивал: {Далее было начато: Угодно} «Теперь вы знаете, каково было бы содержание разговора. Угодно вам иметь его?» Если вы говорили «нет», он кланялся и уходил.

Года через два после того, как мы видим Рахметова сидящим у Веры Павловны, читающим Ньютоново толкование на Апокалипсис, он уехал из Петербурга, сказав нескольким ближайшим из своих знакомых, что ему здесь нечего больше делать. {Далее было: что он сделал все что мог и [по] [нас оставляет] [узнали, что он покидает своих знакомых] уехал за границу} Он продал свою землю, получил за нее около 35000, заехал в Казань {в Москву} и Петербург, роздал около 5000 своим семи стипендиатам, чтобы они имели средства для окончания курса. {Далее было: и потом скрылся неизвестно куда} Тем и кончается его достоверная история. Куда он девался из Москвы неизвестно. Когда {Но когда} прошло несколько месяцев и не было никаких слухов о нем, {Далее начато: а. люди Рахметова, знавшие б. Начато: стипендиаты начали раскрываться} люди, знавшие о нем что-нибудь, кроме известного всем, перестали скрывать эти вещи, {Далее было: скрывать которые не должен был никто} о которых по его просьбе молчали, пока он жил между нами. Тогда-то мы узнали {Вместо: мы узнали — было: заговорили} и то, что у него были стипендиаты, {Далее было: узнали и многое другое, о чем рассказывать было бы долго, о чем довольно было рассказать один-два анекдота} и вообще многое из того {Вместо: многое из того — было: много подробностей} об его личных {домашних} отношениях и домашней жизни, что рассказано {Далее было начато: мной до того времени как он исчез, мы знали только его манеры в} мной; узнали и множество другого, поразившего нас своей чрезвычайностью или несоответственностью с нашим прежним мнением о Рахметове как о человеке чрезвычайно сухом. Рассказывать все было бы здесь неуместно, довольно будет двух анекдотов, открытых нам Кирсановым. {узнали и множество ~ Кирсановым, вписано.}

За год перед тем, как исчезнуть, Рахметов сказал Кирсанову: {Вместо: сказал Кирсанову — было: пришел спросить у Кирсанова} «дайте мне порядочное количество {Вместо: порядочное количество — было: большую банку} мази для заживления ран от острых орудий», {острых орудий», вписано.} Кирсанов дал огромную банку, {огромную банку, вписано.} думая, что Рахметов хочет отнести это лекарство в какую-нибудь артель плотников {плотничью артель} или других рабочих, которые часто подвергаются порезам. На другое утро хозяйка Рахметова в страшном испуге прибежала к Кирсанову. «Батюшка лекарь, не знаю, что с моим жильцом сделалось, — вся кровать в крови, а он говорит: «ничего», — спаси, батюшка, {спаси, батюшка, вписано.} боюсь смертного случая. Ведь он такой до себя безжалостный». Кирсанов поскакал. Рахметов отпер дверь без противоречия, — и Кирсанов {Рахметов ~ и Кирсанов вписано.} увидел удивительную вещь. {Далее начато: Войлок} Спина и бока рубахи Рахметова были облиты кровью, войлок, на котором он спал, тоже, — в войлоке были натыканы сотни мелких гвоздей остриями вверх, высовываясь из него на полвершка: Рахметов пролежал на них ночь. «Что это вы делаете?» — «Так, пробую. Нужно. Неправдоподобно, но на всякий случай нужно. Вижу — могу». Из этого видно, что хозяйка могла бы тоже кое-что порассказать о Рахметове, — но в качестве простодушной и простоплатной старуха была без ума от него, и уж конечно от нее нельзя было ничего добиться. Она и в этот-то раз побежала к Кирсанову только потому, что сам Рахметов позволил ей это для ее успокоения: она слишком плакала, думая, что он хочет убить себя.

Месяца через два после этого, — дело было в мае, — Рахметов пропадал на неделю, этого тогда никто не заметил, {Далее было начато: Но заме Против текста: спина и бока ~ не заметил, — дата: 9 февр} потому что так бывало нередко. Но заметили после того, что он довольно долго был угрюм, — не раздражался против себя напоминаниями о гнусной его слабости, о сигарах, и даже не улыбался широко и сладко при имени Никитушки Ломова. {Далее было: а. Дело объяснилось тем, что у него была л б. Начато: Конечно, тогда никому из нас не было охоты заниматься