Мастерица варить кашу. Николай Гаврилович Чернышевский
Пастораль в одном действии
Действующие лица:
Агнеса Ростиславовна Карелина, урожденная Серпухова, богатая и красивая вдова 28 лет.
Андрей Дементьевич Городищев, управляющий Карелиной. Джентльмен 29 лет.
Сидор Иванович Иннокентиев, библиотекарь Карелиной, 57 лет.
Иван Саввич Румянцев, писарь Городищева 24 лет.
Надя, горничная Карелиной 22 лет.
Платон Алексеич Клементьев, человек без особенного звания и состояния 27 лет.
Действие происходит около 1856 г. на очень скромной, почти бедной даче неподалеку от Москвы.
Действие I
Сцена — маленький зал, меблированный с идиллической простотой.
Явление 1
Надя шьет, Клементьев тихо входит, останавливается подле двери, молча ждет, покуда Надя заметит его. Но она шьет, не поднимая глаз.
Клементьев. Надежда Всеволодовна!
Надя (слегка вздрагивает; дружески и с упреком). Платон Алексеич! Вы! Как вы здесь! (Между тем он подходит к ней и протягивает ей руку. Она берет ее.)
Клементьев. Я приехал чтобы опять поговорить с вами.
Надя. Боже мой, да вы смеетесь!
Клементьев. Нет, Надежда Всеволодовна.
Надя. Господи, — да как же это можно! В пять лет, чтобы молодой человек не забыл! Ни за что не поверю! Особенно, когда и в то время вы не могли думать этого серьезно.
Клементьев. Вы не могли тогда понимать серьезно, вы были слишком молоды, а теперь я хочу требовать решительного ответа. — Вы еще никому не давали слова? Да сядем же (садятся). Друг мой, Наденька, ты еще никого не любишь, тебе некого полюбить кроме меня, — ты будешь любить меня?
Надя (молчит — принимается шить).
Клементьев. Наденька, милая моя, единственная моя милая. — Кому полюбить тебя, кроме меня — полюби меня, моя добрая, ненаглядная (берет ее за руку).
Надя (вырывая руку). Стыдно вам, грех вам, Платон Алексеич, обнимать честную девушку (закрывает лицо руками и плачет).
Клементьев. Наденька, пять лет прошло с тех пор — и ты осталась прежняя! (Это с сожалением и тихим упреком.)
Надя (попрежнему). И вы не переменились! Как тогда хотели обольстить меня, так и теперь!
Клементьев. Наденька, не ко мне, а к тебе идут слова: не стыдно ли, не грех ли тебе обижать меня.
Надя (тверже прежнего). Нет! Я не обижаю вас, Платон Алексеич. Я только думаю о вас правду.
Клементьев. Тогда я хотел обольстить вас, Наденька! Когда ж? Когда бывало, по детской резвости, вы подбежите, и поцелуете меня, а я скажу: не хотите венчаться со мною, то не хочу и целовать вас, — бывало ли так, Наденька, или нет?
Надя (молчит).
Клементьев. То было ли хоть раз, что я заигрывал с вами? Как же это в то время я обольщал вас? А теперь? Или за границею мало девушек, некого было обольщать? Если бы мои мысли были об этом, некогда было бы мне и вспомнить про вас, расстаться с тою жизнью, чтобы ехать сюда. Там лучше жить, нежели у нас. Вы сама, Наденька, можете понимать это. Вы видите, самые лучшие вещи, какие у нас есть, едут к нам из-за границы. Зачем же бы мне ехать назад, если бы вы не были для меня милее всего на свете?
Надя (подпирается лицом на руки и сидит задумавшись, молча).
Клементьев. Что же вы скажете, Наденька, — все-таки я только обманываю вас?
Надя (молчит).
Клементьев (жмет ее руку, оставляя эту руку в прежнем положении, как она подпирает лицо). Что же, Наденька: обманываю?
Надя (опять закрывая лицо, но теперь не с рыданием, а только грустно). Я не знаю, что мне думать, Платон Алексеич.
Клементьев. Как вам кажется, Наденька: то, что я говорил вам?
Надя. В этом я не сомневаюсь, Платон Алексеич.
Клементьев. И все-таки я обольщаю вас?
Надя. Может быть, и обольщаете. Должно быть, что обольщаете.
Клементьев. Как же это сойдется одно с другим: я говорю от чистого сердца, и обольщаю.
Надя. Вот как, Платон Алексеич: вы думаете что это так будет, а этого не может быть, потому этого и не будет.
Клементьев. Чего не будет? Чтобы мы повенчались? Когда я одно только и говорю вам: повенчаемся.
Надя. Я не сомневаюсь, вы честный человек, Платон Алексеич. Я не умею говорить. Я сказала так, что мои слова вышли напрасной обидою для вас. Не то, что невозможно, чтобы вы повенчались со мною, — а только, это не хорошо.
Клементьев. Почему же не хорошо?
Надя. Вы дворянин, Платон Алексеич, а я мещанка.
Клементьев. Повенчаемся, и вы будете дворянка.
Надя. Этого не переменить никакой свадьбою, своего происхождения, Платон Алексеич.
Клементьев. Ваша правда, Наденька. Но умным людям нет дела до того чья кто дочь, — они смотрят на то, какая у нее душа.
Надя. У мещанки и душа мещанская, Платон Алексеич.
Клементьев. Это как, Наденька? Помилуйте, вы говорите бог знает что такое.
Надя. Это правда, Платон Алексеич, я сказала глупо, потому, что не умею говорить, как должно. Душа у мещанки разумеется такая же, — не в душе разница, конечно, а в мыслях, в понятиях, в разговоре, в поступках. У мещанки все это мещанское, не благородное. О чем мои мысли? Как угодить Агнесе Ростиславовне. У барышни нет таких мыслей.
Клементьев. Точно: вы думаете о том, как исполнять обязанности, а барышня о том, как вертопрашничать. Вы о деле, а она о безделье. Разница большая, только не в выгоду барышни.
Надя. Нет, Платон Алексеич, в выгоду. У нее мысли свободные, а у меня рабские. И понятия у нее поэтому хотя и пустые, а все лучше моих, потому, что у меня понятия подлые.
Клементьев. Наденька, побойтесь же бога. Что говорите? Я человек смирный; но вы меня выводите из терпения, — рассержусь. У вас подлые понятия! Что вы это? Помилуйте!
Надя (улыбается). В самом деле, какая у вас привязанность ко мне, Платон Алексеич! Если бы только было можно, ей-богу, следовало бы мне итти за вас. (Переходя к серьезности.) Разумеется не найдется другого человека такого доброго ко мне. Только этому не следует быть, Платон Алексеич,
Клементьев. Подумайте хорошенько, и увидите, что следует.
Надя. Какая же я вам жена, какая подруга жизни? Видите, я говорить с вами не умею. А куда же годилась бы я в благородном обществе? Для горничной держу себя хорошо, а благородною дамою, что была бы я? Посмешище для всех. Что шаг ступлю, что взгляну — все не по-благородному. Манер нет, поступки не те, разговор не такой, как требуется в хорошем обществе.
Клементьев. Что нам требования общества? Были бы мы хороши друг для друга, и довольно.
Надя. Не совсем довольно, Платон Алексеич. Для мужа не может быть приятно, когда его жена посмешище для всех, — да и для нее-то самой не легко переносить, если из-за нее все смеются над мужем, осуждают его, жалеют.
Клементьев. Пустяки, Наденька.
Надя. Нет, Платон Алексеич.
Клементьев. Ну, если бы и нет, этой беде не мудрено помочь. Возьмете несколько уроков у какой-нибудь доброй, молодой дамы из знакомых, какие тогда будут у вас, — выучитесь ходить и глядеть по-светски — наука не трудная, поверьте.
Надя. Положим, что я и поверю вам, что манеры — это пустое. Но то не пустое, о чем вы не дали говорить, Платон Алексеич: какие понятия у человека. Благородная, если у нее есть совесть, обо всем судит по своей совести, что хорошо, что худо. А у меня, Платон Алексеич, вместо совести — госпожа. Что хвалит Агнеса Ростиславовна, то и хорошо; как же это не рабские понятия, не подлые? Нет, Платон Алексеич, вам не годится так меня любить. Не могу я согласиться на то, в чем вы стали бы потом раскаяват… (взглядывается и прислушивается). Кто-то идет, — а у меня глаза заплаканные, — увидят, будут расспрашивать! (Между тем встает.) Уйду (уходит).
Явление 2
Клементьев. Входит Городищев.
Городищев (входя). Где ты, Надень… (обрывает речь, видя Клементьева). Monsieur, je suis tout etonne.
Клементьев (протягивает ему руку). Опасаетесь, не хочу ли я волочиться за Агнесою Ростиславовною? Да я и в то время не думал. Напрасно подозревали.
Городищев (кашляет принужденно, и смотрит дипломатически). Да… но… Впрочем… Как честный человек, я понимаю вас, Клементьев, и верю вам. После об этом. Прежде всего я должен исполнить поручение, которое мне дала Агнеса Ростиславовна, исполнения которого она ждет. (Оборачиваясь к двери, громко.) Наденька, пойди сюда.
Явление 3
Те же, Надя.
Городищев (милостиво). Агнеса Ростиславовна присылает тебе, Наденька, приказание и подарок. Вот подарок (вынимает из бокового кармана бумажку, развертывает и протягивает в сторону, где у дверей стоит Надя). Конфетка, — и как видишь (Надя между тем подходит взять) откушенная, — это откушено самою Агнесою Ростиславовною (все чувствительнее и внимательнее). Ты понимаешь, Наденька: она дарит тебе ту самую конфетку, которую кушала сама.
Надя (берет). Покорно благодарю, Андрей Дементьич. (Отходит на прежнее место.)
Городищев. Мне нравится твое чувство, Наденька. Но положи в рот эту конфетку, и будет сладко. Что же ты не ешь?
Надя. До обеда не стану есть ее, Андрей Дементьич. Съем после обеда.
Городищев (слегка приложив руку ко лбу). Да, это сообразно с правилами диэтетики. (Отнимая руку ото лба.) Я одобряю твою мысль, Наденька (едва договаривает, торопливо хватаясь опять за лоб — молчит. По размышлении опуская руку). Я нашел средство примирить ее интересы. Видишь ли, милая Надя. Какое затруднение представилось мне. Что, если Агнеса Ростиславовна спросит меня, понравилась ли тебе конфетка? Как сказать ей, что ты еще не съела. Быть может, она была бы огорчена мыслью, что ты не спешила воспользоваться ее подарком. Я не хочу стеснять твои намерения, Наденька, не хочу мешать твоим диэтетическим удобствам. Но еще менее могу я допустить огорчение до сердца Агнесы Ростиславовны. И так, не принуждаю тебя съесть эту конфетку сейчас же; но скажу Агнесе Ростиславовне, что она уже съедена тобою. Ты понимаешь меня, милая Надя? Скажи, как ты понимаешь мою мысль?
Надя. Это значит, если Агнеса Ростиславовна спросит меня о конфетке, я должна сказать ей, что я уже ее съела.
Городищев. Именно так, милая Надя. (К Клементьеву, дипломатически улыбаясь.) Вам быть может, кажется, что я мелочен в моих предосторожностях. Но прошу вас вспомнить, как деликатны чувства Агнесы Ростиславовны, и вы согласитесь, что вопрос, повидимому довольно индиферентный, может иметь свою важность для человека, который обязан отвращать всякие огорчения от этого ангельского сердца.
Клементьев. Агнеса Ростиславовна добрая женщина, согласен; согласен и в том, что она всегда была сентиментальна до смеш…
Городищев (хватая его за руку). Ради бога! (Наде.) Оставь нас одних. Через минуту я позову тебя. (Надя уходит.)
Явление 4
Городищев, Клементьев.
Городищев (с деликатным упреком). Клементьев, можно ли так говорить при Наде? Развитый ум знает, что каждый человек имеет свои недостатки, или слабости, и видя их, не перестает ценить то, что есть прекрасного и возвышенного. Но для грубого простонародного воззрения нет средины между слепым обожанием и кощунством.
