я сделал предложение…
Иннокентиев (перебивая с изумлением). Вы сделали предложение? Как вы отважились, Платон Алексеич? Вы, и посмели сделать предложение Агнесе Ростиславовне!
Клементьев. Вовсе не Агнесе Ростиславовне.
Иннокентиев (разевает рот — хлопает глазами). Как не Агнесе Ростиславовне? Так кому же? О какой-же другой женщине можно думать, когда видишь Агнесу Ростиславовну?
Клементьев. Это правда. Но мой дурной вкус извиняется тем, что я пять лет не видал Агнесу Ростиславовну и теперь дожидаюсь увидеть Агнесу Ростиславовну, а не вижу ее.
Иннокентиев (успокаиваясь). Да, ну разве что так. Это точно, вы не видели Агнесу Ростиславовну пять лет, так, та-ак. Вы обратили внимание на другую потому что там, где вы жили, вы не имели перед глазами Агнесу Ростиславовну. Та-ак. Ну, хорошо; вы сделали предложение, так отчего же Наде было плакать? От ревности, что ли? Да не могла же она вообразить, что выйдет за вас?
Клементьев. Могла воображать, или не могла, но выходит.
Иннокентиев (разевая рот). Как, выходит?
Клементьев. Так.
Иннокентиев. Да помилуйте, неужели же предложение-то ваше вы сделали ей?
Клементьев. Ей.
Иннокентиев. Ну-у!
Клементьев. Для кого другого, Сидор Иванович, это еще могло бы быть неожиданностью, а для вас-то не должно бы тут быть ничего непредвиденного.
Иннокентиев. Как же я-то мог предвидеть?
Клементьев. Да когда я в своем письме спрашивал вас, где Надежда Всеволодовна, что с нею, вышла ли она замуж, или нет ли у нее жениха.
Иннокентиев. Да-а-а! Так в этих вопросах надобно было видеть такой смысл, а не простое любопытство, — та-а-ак!
Клементьев. Конечно, Сидор Иванович. Разве мало было у меня занятий, или мало на что смотреть, или о чем думать, чтобы любопытствовать через пять лет о ком-нибудь, кто не был бы очень дорог мне?
Иннокентиев. Та-а-ак! Теперь понимаю. Та-а-ак.
Клементьев. Но когда вы не видели ничего серьезного в моих вопросах о Надежде Всеволодовне, тем больше я должен благодарить вас за внимательность, что вы потрудились отвечать на вопросы, которым не придавали никакой важности.
Иннокентиев. Полноте, свой своему всегда друг, — мы оба граждане царства наук.
Клементьев. Не отрекайтесь от права на мою благодарность, добрый друг, надобно мне крепко пожать вашу руку — да кстати же мы еще и не здоровались хорошенько. (Хочет снять альбом с рук Иннокентиева.) Давайте-ка освобожу вас от ноши, и поздороваемся.
Иннокентиев (отстраняя руки с альбомом). Тише, тише! этого нельзя так хватать.
Клементьев. Да что ж это за святыня? Реймское евангелие, что ли? Или подлинник Илиады, рукопись самого Гомера?
Иннокентиев. Альбом рисунков Агнесы Ростиславовны. Вот я вам покажу.
Клементьев (удерживая). После когда-нибудь, Сидор Иваныч. А скоро прийдет она сама?
Иннокентиев. Сию минуту будет здесь. Набросала два-три куплета элегии, покормила рыбок, села, набросала два-три эскиза в этот альбом и встала итти сюда, попросила Андрея Дементьича вести ее под руку, а меня попросила взять нести альбом. Они отстали от меня, потому что она очень нежного сложения, но сию минуту будут здесь. Да-а, да-а, так вы хотите жениться на милой нашей Наденьке, — да-а, да-а (помолчав). Да-а, та-ак (помолчав). Но только это совершенная неожиданность для меня. (Помолчав.) Платон Алексеич, послушайте совет искреннего вашего друга, человека пожилого, смотрящего на вещи хладнокровно: подумайте, как же это можно?
Клементьев. Об этом напрасно говорить, Сидор Иваныч.
Иннокентиев (вздыхает). Неблагоразумно, Платон Алексеич; безрассудно.
Клементьев. Будем говорить о чем-нибудь другом. Пожалуй, хоть о ваших ученых трудах. Что вы теперь пишете?
Иннокентиев. Находя вас неблагоразумным мечтателем и жизни, Платон Алексеич, дорожу вашим мнением в ученых делах. С удовольствием представлю на вашу оценку мой слабый труд, прочту главные места (хочет итти).
Клементьев (удерживая). Читать некогда, Сидор Иваныч; расскажите лучше на словах, покороче. О чем ваше сочинение?
Иннокентиев. Труд мой имеет предметом историю Серпуховых-Карелиных, это мысль Агнесы Ростиславовны, Платон Алексеич. Женщина гениального ума. Я очень много обязан ей в ученом отношении; видя во мне желание заняться этим исследованием, она доставила мне и все нужные для того материалы, открывши для меня фамильный архив, — я привез и сюда три большие кипы документов; она же и руководит меня своими указаниями в объяснении смысла фактов. Важна также и помощь Андрея Дементьича. Благодаря его и в особенности ее просвещенному и гениальному содействию, надеюсь, труд мой будет не бесполезным для прогресса науки.
Клементьев. Добрый Сидор Иваныч, понимаете ли вы, чего она ждет, и понимает ли она, что выйдет? История Серпуховых — то есть предков Агнесы Ростиславовны, — и Карелиных — то есть фамилии, в которую вступила она через замужество — это, просто-напросто ваш труд должен быть пьедесталом для величия самой Агнесы Ростиславовны. Но, Сидор Иваныч, вы должны предупредить ее, что она хочет невозможного и ошибается в расчете. Вместо панегирика, у вас непременно выйдет смесь обвинительного акта с пасквилем.
Иннокентиев. Бог с вами, Платон Алексеич; как это можно.
Клементьев. Да не может выйти иначе, Сидор Иваныч; — только потрудитесь перебрать в уме главные факты. Предки Агнесы Ростиславовны были темные воры по мелочи, пока, наконец, род Серпуховых прославился подвигами двух братьев. Старший ограбил целую губернию и по мерзкому скряжничеству оставлял единственного сына умирать с голоду. Сын и умер. Тогда другой братец, — отец Агнесы Ростиславовны — мелкий негодяй, живший чуть ли не лакеем у брата, угостил его мышьяком и взял его наследство. Хороша история Серпуховых, предков Агнесы Ростиславовны! А фамилия Карелиных — все глупцы и трактирные герои, такие же как муж Агнесы Ростиславовны, пошлый гуляка, убитый бутылкою в пьяной драке. Пасквиль и обвинительный акт — ничем не может быть история Серпуховых и Карелиных. Вы должны растолковать Агнесе Ростиславовне, она добрая женщина, и вам, человеку честному, следует удерживать ее от фантазии, из которой не выйдет для нее ничего, кроме стыда и огорчения.
Иннокентиев. По обязанности ученого, я терпеливо выслушал ваши замечания, мой собрат-ученый. Но вы смотрите на предмет поверхностно. Глубокое истолкование фактов бросает на них совершенно иной свет, и открывает в них идеи, внесение которых в развитие человечества будет содействовать возрождению одряхлевшей цивилизации запада: смирение и любовь, простоту разума и мудрость сердца. Вы говорите, например, что муж Агнесы Ростиславовны убит в ссоре бутылкою, и видите только эту материальную сторону факта. Но вникните в подробности и побуждения, вам откроется иной, высокий смысл. Было тридцать человек в комнате, — это была беседа шумная, но выражающая идею славянского братства. Двое из них начали драться. Другие приняли участие в ссоре, — почему? — не потому, чтобы имели собственные, эгоистические причины драться между собою, — нет! — но по бескорыстному влечению помогать поссорившимся, — это идея самоотверженной любви к ближним, в славянском духе — и если муж Агнесы Ростиславовны пал в этой борьбе, он пал страдальцем за высокую идею славянского братства.
Клементьев. Вы, как я вижу, стали немножко славянофилом, Сидор Иваныч.
Иннокентиев. Благодаря влиянию Агнесы Ростиславовны, Платон Алексеич. Но если вы, как я предполагаю по вашему замечанию, остались чужды этому стремлению века, объединяющему всех славян в объятиях нашей любви, то можете вместо термина «славянская идея» подставить «наша национальная идея». Все истины — одна и та же единая истина. Славянство — истина и патриотизм — истина. Поэтому быть славянином или патриотом, это одно и то же. Славянские ручьи должны слиться в нашем море, но предсказанию нашего великого поэта.
Клементьев. Прекрасно сказано, Сидор Иваныч.
Иннокентиев. Вы убеждены, Платон Алексеич?
Клементьев. Совершенно.
Иннокентиев. Душевно рад, Платон Алексеич, и надеюсь теперь, что если уже суждено вам сделать это безрассудство, жениться на милой Наденьке, то вы будете правильно понимать отношения Наденьки и через Наденьку ваши собственные к Агнесе Ростиславовне.
Клементьев. Надеюсь, добрый Сидор Иваныч.
Иннокентиев. Но прошу вас, скажите, как вы будете понимать, чтобы я мог быть спокоен в том смысле, что вы не нанесете удара сердцу Агнесы Ростиславовны заблуждением в ваших понятиях.
Клементьев. Извольте. Из уважения к вашему искреннему добродушию скажу, какие понятия у меня об этом. Надежда Всеволодовна лишилась матери, когда была еще грудным ребенком…
Иннокентиев. Точнее сказать: через пять дней по рождении.
Клементьев. Отец Агнесы Ростиславовны не выбросил сироту на улицу, а позволил прислуге воспитывать девочку, — в жизни такого мерзавца это надобно считать подвигом необыкновенной добродетели.
Иннокентиев. Платон Алексеич, прошу вас, не забывайте, что он был отец Агнесы Ростиславовны, и что поэтому я благоговею перед его памятью и понимаю его характер как совершенно благородный. Потому, умоляю вас, воздерживайтесь от иронических суждений о нем. Привыкнуть говорить о нем почтительно будет тем полезнее для вас, что малейшая неосторожность ваша в этом предмете оскорбила бы Агнесу Ростиславовну. Сделав это замечание, прошу вас продолжать.
Клементьев. Девочка подросла — была красива, ловка, умна. Ее сделали горничною Агнесы Ростиславовны. Барышня, потом барыня, была не зла от природы, горничная служила усердно, — потому не имела особенных неприятностей. Обыкновенно была более или менее сыта, — если и голодала, то изредка, чего же требовать больше? Надобно назвать Агнесу Ростиславовну хорошею госпожою. Пусть моя жена остается благодарна ей, если хочет, — я не имею против этого никаких возражений, и даже сам готов, если моя жена будет требовать того от меня, — готов выражать мою признательность Агнесе Ростиславовне за то, что она была хорошею госпожою для моей жены.
Иннокентиев. Продолжайте, Платон Алексеич.
Клементьев. Я кончил.
Иннокентиев. Этого недостаточно.
Клементьев. Не могу ничего прибавить.
Иннокентиев. Как не можете? Зачем умалчивать о самом главном факте отношений Агнесы Ростиславовны к Наде, — о факте, который должен наполнять ваше сердце беспредельным уважением к ангельской деликатности, кротости, нежности души Агнесы Ростиславовны?
Клементьев. О каком же факте?
Иннокентиев. О родстве.
Клеме-нтьев. О родстве? Как, что такое?
Иннокентиев. А я думал, вы давно знаете. Неужели же Андрей Дементьич не сказал еще тогда, как вы ходили заниматься в нашей библиотеке? Как же он не говорил вам? Он был так дружен с вами.
Клементьев. Он был дружен со мною! Добрый Сидор Иваныч, он готов был тогда задушить меня. Он воображал, что я хочу волочиться за Агнесою Ростиславовною.
Иннокентиев. Так он ничего не говорил вам? Так вы не знали этого родства? Значит я проговорился перед вами! Эх! как же это я опростоволосился! (Качает головою.) Но, впрочем, что же за беда? Перед своим собратом, не важность и сказать лишнее. Даже все к лучшему. Теперь вы больше будете понимать благородство Агнесы Ростиславовны, и даже понятия о ее отце переменятся у вас. Видите ли… (молчит).
Клементьев. Ну, что же?
Иннокентиев. Да признаться, поусомнился, следует ли говорить.
Клементьев. Теперь поздно недоговаривать, Сидор Иваныч. Не скажете вы, буду разузнавать от других. Спрошу саму Надежду Всеволодовну.
Иннокентиев. Ну, от нее-то не узнаете, я спокоен в этом. Она сама ничего не знает.
Иннокентиев. Нечему тут не
