могли сказать: там только обедал, а здесь и ужинать хочет. Карандаш подчеркивает славно, и это меня радует.
7-го [августа], 77Ѵг утра. — Думаю с тоскою о том, что если Над. Er. в самом деле не такова, как мне казалось, а такая, как Вас. Петровичу, и если, как вообще я с первого раза принимаю людей обыкновенных лучше, чем они есть, и только после разбираю, что это люди не необыкновенные, так и здесь.
Сижу, как обыкновенно, за Нестором.
6 часов. — После обеда в 4 часа пришел Вас. Петр.; сидел 1Ѵ4. «Я, — говорит, — человек неспособный к семейной жизни». Я говорю, что часто бывает, что именно того-то мы в себе и предполагаем недостаток, чего в нас весьма много. — «Нет, — говорит, — например, приходит тесть, говорит — собирайся; я смотрю на него: «что же собираться, да куда?» — «К тетке на Крестовский», — и был весьма изумлен, что я сказал, что не пойду; в са-72 *мом деле, — вообще это-тр именно и раздражает нас: человек ничего, только совершенно различным образом от нашего смотрит на* вещи, чем мы, и через это делается нам несносным, между тем как мы ему сами также делаемся чудны. А она прекапризная, — вчера, до 11 ч. не говорила со мной из-за того, что я не пошел по другим улицам, — я говорил это спокойно, как обыкновенно, — я тоже; наконец, сама же подошла и стала играть и говорить». (Эти слова подействовали на меня хорошо: в самом деле, сердце мягкое весьма.) Я сказал, что он сам неправ и что с ее стороны это естественно и другого нельзя ожидать и так вообще не должно делать. — «И странно, — говорит, — что не читала Лермонтова». Я сказал: «Напротив, при мне читала, и когда я вошел, была положена карта на 130-й странице; ведь это положили не вы?» — «Нет». — «Так она перестала читать с этого места. Да, должно быть осторожным в таких случаях, — сказал я: — как давеча я: вижу, Любинька сидит, не читает «Отеч. записки», — и осудил в душе и приписал это опошлению строго и серьезно. После прихожу — лежат «Отеч. записки» перед нею, на открытой странице таблицы, гляжу — статистика Петербурга Веселовского. — Разве ты все повести прочитала? — Все. — Итак, я глубоко виноват перед, нею». — «Семейная жизнь, — говорит он, — начинает несколько надоедать, что-то кажется пошловато», — это выражение в первый раз я слышу, — «и я не создан для семейной жизни; никогда не было у меня времени счастливее того, как когда я путешествовал, и на следующее лето я, если бог даст, выеду отсюда; скажу, что в Ригу на две недели, а сяду на петергофский пароход, оттуда пешком в Варшаву». Довольно грустно для меня это, но чувствую головою, тоски нет.
Вас. Петр, не думает, чтобы Гоголь был православный в душе, я, напротив, думаю, т.-е. не о православии, а о том деле, верующий ли он в откровение и проч., или только человек, как все великие люди, крепко верующий в промысл, или христианин в старом смбісле.
Кажется, В. П. по себе судит о других: я нет, следовательно, и другой нет, — мысль, от которой не удерживаюсь и я, только в другом приложении: я верю в прогресс и то, что мы питаемся крохами Запада и дети перед ним, следовательно, и все люди умные тоже, и Иннокентий лжет, если говорит: «С нами бог, а кто с вами — не знаю» 26.
93Л. — Вас. Петр, говорил еще о Воскресенском, профессоре химии: «Пошлый, грубый человек; жаль, что вышел из университета и негде будет его встречать, а хотелось бы чаще смущать его и припоминать ему его подлость; когда я вошел в первый раз в его аудиторию, он смутился заметно и смешался, я не сводил с него глаз».
Думаю я теперь о папеньке по поводу приписки в письмен «Пусть холера идет туда, где не жалеют жизни, режутся»: человек, чуждый партий и даже не знающий их, — что было бы, если по
*его мнению, конечно глубоко беспристрастному, устраивать дела? Мог ли бы он отказывать в droit du travail[36], над которым так безжалостно смеются и которое истинная причина переворотов (т.-е. пауперизм)?
Когда я говорил о Над. Ег., что не читает Лермонтова и пр., что читает «Иллюстрацию» и проч. против него, и сказал: «Это так — естественно по степени ее развития; это вещи такие, что вы не вправе огорчаться», или что-нибудь в этом роде, он сказал: «Да огорчаюсь-то вовсе не я, а вы». Не знаю [как] первое, а последнее верно: если он сказал это не нечаянно и не в шутку, то трудновато обманываться ему и в другом, — в самом деле, это как бы личное мое дело, так я говорю об этом и думаю всегда, и когда расположен — чувствую. «Меня удивляет, — говорит он, — мое совершенное равнодушие к ней: я думаю, что я люблю ее как одну мою двоюродную сестру, которую весьма люблю, — нет, менее».
10.40. — Дописал ДѢтій — Землям и написал И до конца 104-й стр.; часто работу прерывал на несколько минут разговорами с Терсинскими. Спина устала, грудь нет.
8-го [августа], воскресенье. — День ничего, несколько получше других дней. Утром был Ив. Вас., звал к себе, после Лл. Фед., с которым условился идти ныне в 4 (после, в 6, я хотел идти к В. П.); сначала я отказывался идти ныне, потому что Ив. Вас. звал на завтрашний день, но Ал. Фед. сказал, что ему должно будет быть у вечерни, чтобы отслужить панихиду, которую не успеет, как думал, отслужить в обедню, но успел, и поэтому теперь можно идти. Ему хотелось ныне, и я согласился, только сказал, что долго ше могу сидеть, должен уйти. — «Куда?» — Я сказал, что к Славинскому, потому что из деликатности (что нужды было говорить, как понимаю свои чувства — где хорошо — хорошо, где маниловщина — маниловщина, где худо — худо) стараюсь не дать ему заметить, что я с Вас. Петр, более близок и чаще вижусь, чем с ним: конечно, глупость, но мне кажется, что это могло бы огорчить его, и поэтому я старался скрыть.
В 4Ѵ4 пошли к Ив. Вас. на новую квартиру. Он уже напился чаю, но тотчас же велел поставить еще. — Признаюсь, это гостеприимство, — во-первых, напился уже, во-вторых, теперь это было еще рано, и мы собственно должны бы ждать или уйти так, — это понравилось и даже как-то хорошо расположило меня в его пользу и вообще придало хорошее расположение духа и вместе с этим, когда я сравнивал это с тем, как бывало в подобных случаях поступали у нас дома и теперь поступают Терсинские: что «кормить всех, не накормить», — то я как-то отдал ему и Ал. Фед. и друг гим, им и мне подобным, [предпочтение] перед этими господами семейными людьми, и это расположило меня на час или два смотреть идиллически на такую жизнь холостую, открытую, весьма радушную и почти никогда [не] скряжническую.
Пошел к В. П. в 6 ч., предчувствовал как бы, что опаздывать не годится, и как бы предчувствовал, что они, т.-е. Ив. Вас. и Ал. Фед. это узнают, куда я, а между тем, когда сидели за чаем, Ал. Фед. спросил: «Это что за картинка? Ваша или их?» (То был женский портрет, висевший над чайным столиком, верно какая-нибудь знаменитость или какой-нибудь идеал, скорее первое.) Ив. Вас. отвечал на это, обращаясь ко мне: «Посмотрите, есть сходство с Лободовскою». Я, когда это имя услышал, как-то вздрогнул сердцем, как это всегда бывает, когда услышу, что заговорят о том, что задевает за живое, — впрочем, таких предметов весьма мало, — но сердце вздрогнуло. Я поглядел: точно, есть — нос и части около носа, что я мельком заметил и раньше, когда посматривал так мимоходом.
Странно, что я всегда вздрагиваю, когда что-нибудь подобное относительно ее, иапр., раз, когда показалось, что навстречу мне идет она, — и вот в этот же раз, когда я ныне [был] у Ив. Вас. и смотрел в окно, и мне показалось, что она t Пелаг. Вас. прогуливается и т. п. Значит, я этим сильйо интересуюсь? Я думаю, подобным образом вздрогнул бы я при встрече у кого-нибудь с Кра-евским или при начале знакомства с Гоголем, или, в другом роде, при свидании с попечителем, — мне неприятно однако сближать его и Над. Ег. А между тем, когда я бываю у них, ничего, решительно ничего; иногда и довольно часто я радуюсь и наслаждаюсь; когда руки наши дотронутся, снова решительно таким образом ничего, все равно, мои и ее или мои и Вас. Петр, руки встретились, да и вообще никакого смущения.
Когда я пришел к ним, он сказал, — когда она вышла из комнаты, — кажется от неудовольствия, — что она сердится оттого, что он не пошел гулять (потому что ждал меня) и сказал, что болит голова. Я стал уговаривать его идти, он — нет. Я сказал, что если так, я уйду. «Хорошо, я спрошу, хочет ли она». Вышел, воротился— «не хочет». Я подумал: или он ей не говорил, или она в ‘Неудовольствии сказала это: в самом деле это неприятно, и он нехорошо это делает, и это меня как-то стесняет. Я его заставил идти снова, она сказала: да, и он стал одеваться. Пошли; он сказал, что устал; гуляли мало; они шли не под ручку, и дорогой, особенно на возвратном пути, он говорил (что мне было неприятно) со мною и шел подле меня, а она часто отставала, или он шел от нее довольно далеко, потому что я шел не по панели, а подле нее, и он, приближаясь ко мне, должен был отдаляться от Над. Ег. Но все-таки, когда мы воротились, она перестала быть в неприятном расположении, развеселилась, играла с ним и с котенком, и проч.
Да, как мы вышли, встретились нам — мы шли по проспекту на Обуховский — Ал. Фед. и Ив. Вас., которые шли; это мне было неприятно: и так открылось, что я солгал перед ними. Хорошо еще, если Ал. Фед. заговорит об этом: я скажу, что шел точно к Славинскому, но он попался и затащил
