отрицательно, а не положительно приписываю ей большое достоинство, т.-е. почти ничего не нахожу в ней (кроме некоторого тона, которым она произносит названия своих кошек, или названий, которыми называет их) такового, что меня так отвращает, напр., от Любиньки или от других, которые мне, если ближе всмотреться и отбросить чисто физические влечения и снисхождения, то внушают отвращение.

Если что писать о Срезневском, то я должен также сказать, что так как слишком давно не говорил ничего с ним, а читать он не читает ничего особенного, то я теперь мало думаю о нем и почти не одушевляюсь им. Другие люди, т.-е., главным образом, французы, теперь действующие или недавно действовавшие, история, особенно новейшая, и политическая экономия заняли мои мысли, и русские все как-то исчезают. Но, конечно, я и раньше его не сравнивал с великими действователями Запада, но мало о них думал, поэтому более места оставалось для него.

Должен я сказать, что я довольно лениво читаю все, что у меня есть, т.-е. собственно Гизо, который теперь один у меня, потому что жажду узнать новейшую историю и теперь думаю, что мне должно будет удовлетворить этому желанию, и тогда я мог бы снова с рвением обратиться к истории до 1789 г., а то это заслоняет от меня теперешнюю — как, в самом деле, не знать, что и кто теперь действует на свете и что думать, и за кого бояться, кому сочувствовать, чего надеяться, что эти люди, которые теперь действуют. «Debats» читаю почти все, хотя не соглашаюсь с ними во взгляде на предметы совершенно, — для них равенство слишком далеко зашло, а по-моему оно глупо и отстало и речь Deville, которую он сказал по случаю выбора Raspail в представители, то что говорит Согпе и проч., мне кажется вздором и вздором опасным, который постоянно делает то, что правительство находится в противоречии с обществом, между тем как собственно должно идти впереди его. Общество говорит то, правительство говорит другое и, главное, боится высказать те начала, на которых основывается и оно само, и вообще общество.

7 1 час. — Взял Мюнха и лежал, читал, пока пошел к Ворониным. Оттуда к Вас. Петр. У него были Самбурские; Ольга Егоровна мне лицом снова теперь решительно понравилась, но движениями, голосом и всем — какое сравнение с другой! Верно это происходит оттого, что не испорчены заученным гримасничаньем они. Играли в карты — мельники, а после короли, — я старался сделать так, чтоб [королем] был кто-нибудь — Ольга Ег. или Над. Ег. — Просидел полтора часа и просидел с удовольствием, хотя, правда, не живым, но с удовольствием и как бы в семейном кругу, чего не чувствую, когда бываю с Терсинскими, — может быть, оттого, что живу с ними и поэтому пошлое в них уже надоело и через то кажется вдвое пошлее — но, кажется, нет — здесь нс так много пошлости. Вас. Петр, ничего не говорил решительно, псе сидел молча. Николай Самойлович поссорился с Над. Ег. за взятки в короли. Над. Ег. мне показалась действительно весьма хороша, хотя я особенно пристально смотреть не чувствовал стремления и не находил при этом в себе волнения.

9 [октября]. — Говорили о том, что должно сказать Фрейтагу, чтобы он перестал употреблять этот строгий глупый топ и обращаться так, как до сих пор: напр., вчера сказал Залеману грозным гувернерским голосом: «Non est confabulandum!» [63] Конечно, отчасти это говорилось не в уверенности, что что-нибудь выйдет из этого, но все-таки. Притом сами студенты отчасти виноваты в том, что так с ними обращаются. Тут было несколько человек, они согласились, чтоб сказать. — Вчера, собственно, должно было, кажется, переводить мне, но не хотел, потому что не готовился и потому что не хотел иметь дела с Фрейтагом, как и теперь не хочу, потому что сильно не люблю его. Таким образом я отчасти виноват в том, что Фрейтаг учредил этот порядок, и мне вчера сказал это Славинский. Ныне подавал Тихомиров и наделал много ошибок, и Фрейтаг несколько раз поводил глазами по студентам, чтобы увидеть улыбку, одобряющую его придирки, по, к счастью, студенты довольно хорошо себя держали и никто не засмеялся; только раз, когда Фрейтаг спросил, что это за вещь pisces tes-taceae[64], что написал Тихомиров, который писал о нише римлян из лекций Шлиттера, то Лыткин, улыбаясь, сказал, что ото вместо testudines[65], конечно, но Фрейтаг в этот миг смотрел в другую сторону.

Вчера отнес Баранта; когда возвращался из университета, вздумал, что пора перестать говорить с Корелкиным о борделях и проч., потому что это неприлично и глупо и может на меня набросить мантию сквернословца. Итак, бросаю решительно, а вздумал это по поводу разговора, который имел у Куторги перед лскциею. Вместе с этим решился я сам не вмешиваться в разговоры и не подходить ни к кому, чтоб восстановить свою репутацию, потому что, может быть, меня считают навязчивым человеком, и, главное, для меня неприятно то, что со мною постоянно говорят больше Вологодские, т.-е. дурная партия, а, напр., Тушев, Лыткин и даже сам Славинский и также Воронин ничего (да это и нечего говорить, и я не хочу этого, а так только), почти также ничего.

Когда вчера сидел у Куторги попечитель, я смотрел на него, конечно, с враждою, но вместе и с некоторым не то что сожалением или презрением или, — ну, а как это сказать, сам не знаю: сидит старик, и губы и все это кажется опустилось, как обыкновенно бывает у стариков: и это развалина — это возбуждает некоторое чувство сожаления; но эта развалина поставлена управлять и стеснять движение живых сил (т.-е., пожалуй, и не сил живых, но все-таки выказывающих некоторые признаки, что не совершенно гнилы), и эта же развалина принимает грозный и глупый тон и кричала, между тем как право должно бы молиться богу да сидеть в вольтеровских креслах. И что за радость везде совать старых дураков, которых должно бы давно уже отпустить на покой. А между тем, все-таки старик, — и я при этом вспомнил о бабеньке, у которой лицо так же опустилось. И жаль, что старик этот так странен, или, как это сказать, — жаль, что он явился в таком положении, а между тем, смотря на него среди молодежи, и нельзя не вспомнить мысли несколько грустной о старости. А чувство, внушаемое идеею, переносится несколько и на неделимое, в котором выражается идея.

Когда в эти дни погляжу на Галлера и вижу глупость или что-то в этом роде, вообще что-то нелепое, как говорит Вас. Петр., написанное на его лице, и вспомню, что это говорил с самого начала Михайлов, то думай), что у меня недостаток проницательности и что я узнаю человека в год, между тем как другой узнает в одну минуту.

Вчера, когда ходил к Ворониным, нисколько не устал, не так, как в первый раз, и теперь, кажется, почти постоянно буду приходить домой. У Мюнха 68 ничего почти нет; но только я узнал, что Гизо издавал «Тетрз», — ймя, которое меня поразило — весьма нехорошо: что это за перевод с английского «Times»? 69 — мне неприятно видеть англоманию. И по нему выходит, что главным образом во время июльской революции действовал Arm. Carrel, а Гизо был только второй после редакторов «National» 70, Каррель тогда собственно был главным революционером, и там снова выставляется Al. de Іа Borde главным действователем из Палаты депутатов.

То письмо, которое я получил вчера, говорит: «на боку лежать не должно», — в ответ на мои слова, что я здесь обыкновенно лежу на боку. Во-первых, что я за дурак, что сколько раз уже видел, что писать подобных ругательных вещей о себе не должно, и все пишу; во-вторых, это заставило меня задуматься несколько, не обязан ли я заниматься не чем хочу, как, напр., новейшей историей, а чем должно и что нужно для экзаменов и по мнению людей другого мнения, чем я.

/ОѴг. — Читал все Мюнха. С 6 до 8 сидел Вас. Петр., после я его проводил, дорогою смеялся над Терсинским и проч.; он сказал, что Ольга Ег. теперь ему менее нравится, чем раньше, и он видит, что в тысячу [раз] она не так понятлива, как Над. Ег. Он переводит стихами «Коринфскую невесту» 71 и хочет переводить, кажется, «Фауста» — это все хорошо. 9-е число.

Ю Н. Г. Чернышевский, т. I

10 [октября]. — Читал Мюнха, «Debats» и статьи, которые списаны в некоторого рода сборнике, который взял на несколько дней Ив. Гр. у своего приятеля дьякона, — «О новой и древней России», Карамзина 72: весьма умный и добросовестный человек, весьма много хорошего и дельного, но есть много и устарелых негодных понятий, напр., восстает против централизации, министров, хочет усиления власти губернаторов; хочет, чтоб известные места давались только дворянам, вообще который очень любит, чтобы дворянство раздавалось с большой осторожностью; говорит против Сперанского; во всяком случае, мне так кажется, — ученик Монтескье, только несколько отсталый от тех, которые через него хотели англ. Verfassung-[66]. Письмо Сперанского государю, которое читал и раньше, очень хорошо, и видно, что весьма умный человек, об Александре составил мнение, что должно быть был весьма хороший человек, когда ему так писали.

В 6 час. пришел Вас. Петр., Любинька скоро ушла к хозяевам, но пришел Ив. Гр., который ходил к своему приятелю, но воротился и сказал, что пойдет к хозяевам, однако, просидел целых два часа дома, сначала за чаем, а после чорт знает зачем, и ужасно надоел мне: чего сидит человек и нейдет туда? Себе никакого удовольствия, а другим мешает. Наконец, в 8 час. ушел. Посидели до 9 час. с Вас. Петр., он думает, как бы перевести Г изо и пр., но знает, что денег нельзя за это получить. Теперь 1 1 часов. Утром был Ал. Фед., взял «Debats» и переписывал здесь на моей бумаге завещание Розенберг, я ему для этого должен Г был] устроить транспарант в лист. День прошел так, не то что без пользы, не то что с нею.

11 [октября]. — От Ворониных зашел к Ал… Фед. и зашел после к Олимпу Як., чтобы показать письмо. От Ал. Фед. ему «Debats» возьму завтра, когда пойду из университета. Устал довольно и поэтому, когда пришел, все спал и теперь тотчас ложусь. Отнес Пшеленскому лекции Срезневского 2 курса Корелкина, которые просил