если, как я думаю, весьма хорошо, то этим можно воспользоваться.) — «Конечно». — «Ну, так, конечно, я прочитаю, только что? С начала или самые лучшие места? мне кажется, что лучше самые лучшие места?» — «Ну, как хотите», — сказал он шутя, а я не шутил, чтоб только он прочитал, и когда шел, дорогою вздумал писать рассказ о Лили и Гёте, который ввел в то, что читал Никитенке, только в обширном размере романа. Напишу — так напишу, не будет писаться далее, так напишу только начало, чтобы прочитать Вас. Петр., и меня нисколько не оскорбит, если будет дурцо, потому нто я не сомневаюсь, что, может быть, я не одарен этою способностью или еще слишком молод н неопытен; но может быть будет и хорошо (в этом подкрепляет меня отзыв Никитенки об очерке характеров отца Гете и матери его). Итак, верно буду писать. Прочитал перед уходом к нему и после, сейчас 2Ѵг листа и завтра вечером, может быть, отнесу. Ныне открыл утром новую манеру писать набело, как написаны последние страницы Срезневского, — весьма мелко, так, чтоб буквы были в вышину немного более того, чем теперь писано здесь и выходит гораздо красивее, чем прежний, довольно крупный почерк; кажется, теперь буду держаться этого мелкого письма набело.

10 [ноября]. — От Ворониных зашел на несколько минут к Вольфу, оставаться было некогда, потому что должно было дочитать Срезневского. Ничего нового не прочитал. В 4 ча*с. 20 мин. кончил корректуру Срезневского, и Любинька, когда заметила, что я хотел идти, сказала, не хочу ли выпить раньше чаю; я сказал, что очень хорошо, и в 5 час. 20 мин. вышел. Срезневский несколько секунд заставил меня подождать, потому что дописывал мысль в программе, которую готовит по требованию министра для представления ему и которую просил меня переписать. Я сказал, что хорошо, — подобострастие, если угодно, но я думаю, что это не то, а как что-то в другом роде, и когда он сказал, что недурно было бы иметь ему на то время, когда составляет программу, тетрадки славянской литературы, которые я видел у Залемана, но что их нельзя достать, потому что верно они в университете, я сказал, что может быть достану, и оттуда заходил к Залеману, чтобы взять, если у него [они]. Его не застал. После к Олимпу — тоже нет. У Срезневского пробыл две-три минуты, потому что ему было некогда. Теперь 10 час. 10 мин. и я ложусь.

11 [ноября]. — Утром дочитал «Debats»; около 10 часов, когда уходил Ив. Гр., я стал разбирать письма, чтоб уложить их по нескольку в один конверт, чтобы таким образом они не топырились так и уложились в меньшем объеме. Как только начал складывать, пришло в голову складывать в один конверт письма за каждый месяц и надписывать на конверте, какие номера, за какой месяц и сколько прислано было в них денег. Таким образом перебрал все письма 2-го и 3-го курса и последней половины 1-го курса, и первую тоже постарался сложить поуютнее, и в самом деле, наконец, успел так, что вышло только две такие пачки, которые укладываются в ящик. Разбирал также несколько бумаги; в этом дело прошло до 2 часов. Был одержим и теперь одержим желанием поскорее побывать у Срезневского, чтоб скорее кончилось все это дело чем-нибудь. Только сомнение: что, если придет Вас. Петр, в то время, когда меня не будет дома? А если придет, то, конечно, в это время, между 4 и 5Ѵг, когда я думаю воротиться.

Вчера были Ив. Гр. 86 и Ив. Вас. — Любинька, когда я перебирал письма, сказала, чтоб я написал, чтоб не присылали мне так много денег. Хозяева присылали за деньгами, потому что, говорят, <спит Наталья Ивановна, $ нужно провизии. Любинька дала 2V «р. сер. Ив. Гр., когда узнал, рассердился на хозяев очень и сказал: «Если б не была ты больна, через неделю же перешли бы; что за бессовестность — дано еще за 1Ѵг месяца вперед, а они требуют, когда сами колотимся». — Это мне показалось хорошо для моих целей: значит, как Любинька выздоровеет, можно будет перейти. 11 часов с половиной. — Зашел к Залеману в 3:,А, они обедали, значит, я им помешал. Взял у него листки, пошел к Срезневскому и в Гостином Дворе придумал купить себе стальных перьев дюжину, по той линии, которая идет по Садовой. Вот, думал, когда писал Срезневскому программу, что будут толсты и для лекции понадобится покупать другие, — нет, превосходны и гораздо лучше моих прежних, которые так же дороги; это меня радует. Заплатил 20 коп. сер. за дюжину. — Срезневский пил кофе с своей женою, когда я взошел и высматривал было его, взглянувши и на жену, как это обыкновенно со мною бывает (между тем и ее не знаю до — сих пор и теперь не видел хорошенько ее лица); но он сам встал. Хотел давать почтовой бумаги, — я сказал, что лучше бы большой, обыкновенной; он говорит: «У меня другой нет». — «Ну, все равно, — сказал я, — у меня есть». — «Да что вам все убытки». — «Ну уж эти расчеты слишком»… (вот и позабыл, какое слово употребил: не деликатны и не тонки, а что-то вроде того и другого вместе) и ушел, постоявши только несколько минут: у него готово было все, а я, когда шел, думал, не купить ли самой хорошей бумаги; но, между прочим, помешало то, что я думал, нужно будет V2 дести, а у меня было только 30 коп. «сер. Когда пришел домой, было 5 час. 20 мин., до чаю не хотелось начинать ничего, не стоило. После чаю до 8 часов провозился все с транспарантом, потому что прежние не были прямы для этой бумаги. Теперь написано по-своему 41 страница, у Срезневского ЗѴг листика, почти ^4 всего, и завтра надеюсь отнести ему, когда пойду к Ворониным. О Ва*с. Петр, думал, т.-е. беспокоился, мало; конечно, в мыслях постоянно был, но нисколько не беспокоился, — отчего это? Конечно, оттого, что с глаз долой и из памяти вон, долго не видел и не говорил как должно, вот и охладел; и, конечно, не от симпатии, по которой чувствую, что решительно еще ничего нет, хотя он вчера хотел быть у директора. 12 числа [ноября], 11 часов. — Весь день писал Срезневского и все-таки не успел дописать. Я думаю, что кончу завтрак к 12 час. и в таком случае отнесу до обеда, е*сли нет — после обеда, в 4 понесу, что и скорее. — Вас. Петр, был поутру на несколько минут, говорит: «Было испытание ныне утром, но так холодно, невнимательно, и слушает, и сам твердит к репетиции, и проч. и проч., послушает 3 минуты — «вас зовут» — и бежит, а меня оставляет; не знаю, будет ли мне, говорит он, какой толк из этого; в субботу или понедельник узнать можно». — «Дай бог, говорю я теперь, чтобы был успех». Отнес Ал. Фед. < Debats» и к счастью не застал его дома. Читал в промежутка* Гизо и почти дочитал «О «средствах управления и оппозиции». — Великий человек, великий ум и практический, совершенно практический, ничем не ослепляющийся, хоть и увлекающийся тем, что не может ослепить: любовью к истине, к праву и проч. Он сам решительно убежден, и я во всем согласен с ним и в том, что власть есть нечто высшее, а не а gfages ser-viteur [73], как говорят те, против которых говорит он, и многое другое, что раньше считал вовсе несправедливым; другой человек, пожалуй, даже стал бы подозревать его в макиавеллизме, — так он знает всего человека и велит удовлетворять всему человеку, а не по частям, и так хорошо умеет знать, что должно делать с ним, чтоб сделать из него то и то; но какой это макиавеллизм? это все вздор, он великий человек. Только у меня от прения с Никитенкою образовалось мнение (нет, раньше, постепенно), что всякий великий человек велик во всем и если велик по уму, велик и по душе, — а он с невыгодной слишком стороны отзывается о Наполеоне в нравственном отношении, и в этом я боюсь, как бы он тоже не перетянул меня к себе и я снова не стал верить, что есть великие негодяи, которые делают что-нибудь в истории и заслуживают имя действователей на человечество; нет, кажется, этого не бывает. 13 [ноября], — Утром встал в 6 час., в 11 дописал Срезневского и прочитал корректуру и уж начал было — собираться и вместе хотел отнести Залеману его листки, как вдруг вижу, что они идут ко мне с Лободовским; очегіь хорошо, рад видеть В. П. и не идти к Залеману. Посидели около получаса или побольше. В. П. хотел курить, Ив. Гр. сказал, что нельзя, доктор не велел; посмотрю, так ли это, верно так. — В. П. и Залеман говорили почти все об Элькане: он хорошо знаком Залеману и немного ему родственник и он просил его за В. П.: в Управе благочиния есть место переводчика, так чтоб он доставил; тот согласился и сказал, что должен раньше испытать его. В. П., который раньше чрезвычайно много наслышался о нем от Залеманов обоих, говорит, что шел с робостью, потому что думал найти чорт знает какого высокого человека — вышел простой, умный, весьма хитрый человек, с виду простяк; он дал ему перевести несколько строчек с немецкого и французского. В. П. завтра отнесет ему их. Они все толковали об Элькане и, разумеется, было много сказано, что не рекомендует его, напр., для Терсинского, который, конечно, слышал и слушал об отношениях к нему В. П. Из разговора открылось Терсинскому, что он весьма нуждается. Все это было мне весьма неприятно, я даже перебивал разговор, — снова начнут. Я пошел к Срезневскому, В. П. к Залеману. У Срезневского мыли полы, поэтому все сидели в кабинете жены, на которую я взглянул мельком, когда входил; после, когда говорил с ним (во второй раз довольно неловко свел глаза с него, когда он смотрел мне в глаза), мне показалась весьма мила, и когда сказала в ответ на слова, которые сказал он мне, несколько слов, мне было весьма приятно, что она вмешалась в разговор, хотя и не со мною говорила: вот этакий чудак! Это в том