кофе и не проголодался. У «Отеч. записок» переменился формат полей*, и от этого, хотя страница печатная осталась та же, книга стала шире; взяв ее, я перекрестился, молясь, чтобы нынешний год были здесь труды мои или Вас. Петр.; они переменились также* в том, что вместо двух колонн везде теперь одна. Прочитал «Неточку» ltb; хотя содержание мне’ не нравится, но мне кажется, что это решительно не то, что «Капельмейстер Сусликов»117: то чушь, а это писано человеком с талантом, так что не чуждо психологического анализа и занимательности для науки, хотя собственно мне и не понравилось. В Смеси «Наталья Ивановна» 118 писана довольно порядочно, хотя решительно ничтожна, но видно, что человек не решительно пошлый, хотя есть некоторые следы тупости. Записок * Шатобриана нет, о чем я жалел. Обзор литературы за 1848 г. писан лучше, чем в «Современнике», но все не слишком-то, и зачем было несколько говорить о «Домби»? Это отзывается общим местом. Места из «Рустема и Зораба» Жуковского 119 в самом деле некоторые весьма хороши по языку и стиху, весьма хороши, как будто народная легенда наша или из Гете; есть, хотя мало, и Державинских оборотов вроде девбчкам — сучочкам. После обеда лег читать «Фауста» Губера, и теперь перевод понравился более, чем сначала; заснул между прочим и спал до чаю; после был доктор у Любиньки, и как уехал, я принялся писать это.
В газетах пишут, что Гизо скоро издает продолжение своей «Истории анг… революции» — Кромвеля. Мне бы хотелось это как-нибудь прочитать. Что думать о Гагерне и споре его с Linke за Австрию, не знаю; верно в самом деле нельзя, если Gagern решается исключить ее из Германии — у меня какое-то хорошее мнение о нем, а отчего — я сам не знаю, и, этому хорошему мнению уступая, я не ругаю его за то, что он не рубит с плеча, как всегда Linke. А Роберт Блюм все нейдет у меня из головы и все меня беспокоит мысль, что это убийство должно остаться без отмщения. Теперь 10 часов, завтра начинаются снова лекции: для меня ровно все равно, только то разве, что теперь нельзя по утрам видеться с Вас. Петр. В «Неточке» мне что-то кажется: не к этому ли же роду людей, как отчим Неточки, принадлежит и Вас. Петр.? т.-е. со слабою волею? — Внешнее сходство меня заставляет так думать тоже, напр., женитьба того и другого; но что за слабоеп-воли у Вав. Петр.? — это вздор.
13 [января]. — Утром читал кое-что довольно плохо из давріѳ принесенных Ив. Гр. книг, играл в шахматы, тосковал о Вас. Петр., которого между прочим и дожидался; в 12 час. ушел в университет к Куторге, но его не было, потому что болей. Оттуда я шел с Филипповым, прошли до Мойки, он по каналу, я пошел к Вольфу, у которого просидел до ЗѴ2—ІѴ2 часа — и чувствовал усталость и ломоту в спине (когда пришел домой, у Же после увидел, что это припадок лихорадки). Куткины утром присылали письмо, я вследствие того написал Данилевскому, чтоб он пришел к ним. Около 5 пришел Вас. Петр, и сказал, когда вышел курить в залу, что Горчаков, у которого он был ныне, сказал: «Вы человек семейный? Это одно уже уничтожает всякую возможность». — «Я стал было говорить, что я могу оставить жену здесь…» — «А это противне моим правилам и притом я уверен, что вы женились по любви; вам будет хотеться увидеться с нею». Такой добрый человек, извинился, что беспокоил меня, и проч.». Вас. Петр, сидел до 7Ѵг, едва я упросил дождаться чаю, а то хотел уйти, между тем как самовар уже был на столе, потому что у него хотели быть Самбурские, а сахару. нет, насилу я удержал. Меня в голову так поразило, т.-е. не поразило, а так, это известие. Я не волновался ровно нисколько, ровно нисколько, но я смотрел на эту его поездку уже как на верную; думал, что он теперь пойдет по новой дороге, а вместе и мои обстоятельства выйдут из этого ложного положения, в котором они теперь… Да, штука плоха. — Мы играли в карты, пока Ив. Гр. был в бане. Теперь 11 час., ложусь, допишу завтра.
(Писано в пятницу, у Фрейтага на лекции.) — Когда уже сиде Вас. Петр., и тогда, но особенно, когда он ушел, а я лег в зале на диван читать «Дердий Гиржа» 12°, повесть, написанную с большим смыслом, чем я думал («Пантеон», № 1, 1848 г.), то стала мель* кать мысль, как теперь будет Вас. Петр., и тотчас, конечно, явилось: должен писать в журналах — как это сделать? — Мне показалось, что его должно ободрить к этому, если можно, своим примером, возбудить его решительность, показать ему дорогу и завязать свиязи, которыми мог бы он воспользоваться во всяком случае, последует ли он моему примеру или нет; должно достать для него денег тем, что сам начну писать; попробовать попасть в журнал, и как в «Отеч. записки» после двух неудач совестно, то обратиться на пробу к «Современнику». Что писать? Конечно, быль какую-нибудь — и скорее всего, — вздумалось почти в то же самое время, — историю Жозефины, которую рассказывал мне Петр Иванович Швецов, — я и стал думать; но вздумалось, что ведь собственно эта история имеет для меня достоинство и интерес как доказательство того, что должно воспитывать детей не так, как теперь, а объяснить им все, все опасности и, напр., говорить об онанизме, и о мужеложестве, и о разврате, и о венерической болезни, и о пьянстве, и о картах и проч. и проч., и все эго самому показывать им в истинном свете, показывать средства избегать этих вещей, пагубность некоторых из них, настоящую роль в жизни, какую должны занимать другие из них, напр., соединение с женщинами, любовь, карты, вино, — потому что смешно требовать от своего воспитанника, — сына или кого другого, — чтобы он воздерживался от этих вещей, от которых воздерживается разве один из тысячи, и смешно надеяться удержать его от этого, одним словом, что это доказательство всей пагубности настоящего образа воспитания; должно говорить детям все, должно быть товарищами во всей их жизни, должно быть с ними на такой же ноге, как товарищи их по летам, чтобы не было у них ничего от нас тайного, и чтобы не было и причин ничего скрывать от нас. Так вот, собственно, эта повесть приобретает свое значение[103] [104] только оттого, что она истинна, а если должно будет писать как повесть, должно будет очерчивать характеры, из которых многие не очерчены в самом рассказе Петра Ивановича, — таким образом характер судебным образом засвидетельствованного дела она потеряет, а характер истины поэтической, не знаю еще, успею ли я придать ей, — так собственно это только важно для меня, как пример в доказательство общего начала, которое я хотел бы, доказать, — так и буду писать статью ученую или именно не повесть, а рассуждение. Так я и решил и через несколько времени, около 9 час., после некоторых сомнений — писать или нет, — потому что сомневаюсь в успехе, — начал писать и[103] написал предисловие, Ѵз страницы одной почти взял из Гизо; это предисловие: «Вот что говорит Гизо, вот что должен сказать и я», и мне кажется, что теплота, которая у Гизо есть, и у меня сохранилась.
14-го [января].т—Когда лег, стал читать Гизо «о заговорах» и с тем, что прочитал ныне утром, около 60 стран.; чрезвычайно хорошо; главным образом мне нравится чрезвычайно логическое развитие фактов в их общем виде и ходе — «сначала то, после то, то, то — и вот конец» — чрезвычайно хорошо. И кроме того, великое знание человеческого сердца в том отношении, что он хорошо видит истинные причины действия недовольства — опасение за себя, смешение своей опасности с опасностью общественной, одним словом, истинно глубоко анализирует сердце человеческое, все его illusions [103], и поэтому допускает и то, что эти люди в этих действиях иі словах, собственно говоря, sincere[103]», они как-то отчасти сами верят тому, что говорят, ^тем оправданиям и причинам, которые отвергают их противники; что он не останавливается на пустом: «негодяй, злонамеренный человек, лицемер»; конечно, и эти элементы входят в круг побуждений партий и людей, когда они действуют, но не они собственно главная причина действия.
Нынешний день чувствую еще, что не совершенно здоров я, и поэтому сам не знаю, как расположится день: может быть, посижу у Вас. Петр., но скорее пойду домой, потому что ведь Куторги не будет и поэтому время будет достаточно, чтоб отдохнуть от утренней ходьбы. Когда шел — ничего, а теперь снова нехорошо — усталость, хотя не болит в спине.
Изложу свои мнения о Франции. Людовик Наполеон мне кажется лучше, чем казался раньше, ц не таким глупым, как раньше — обыкновенный человек и добросовестный или может быть несколько хитрый человек, и после этого в таком случае и настолько проницательный, что противится своему министерству во многих вещах, понимая, что оно им не решительно-то дорожит и хочет делать из него мост для перехода к своим, одни к Орлеанам, другие к Бурбонам. Одилон Барро решительно потерял мою всякую симпатию, потому что действует не совершенно открыто, потому что делает сам вещи гораздо хуже тех, против которых восставал сам за год и за два, и мне кажется, что если не у Ламартина или Ледрю Роллена будет в руках власть, то лучше уже была бы у Гизо, а не у Od. Barrot и особенно гіс у Тьера, которого я что-то не люблю. Ледрю Роллен до этого почти времени имел все мои симпатии, Ламартин тоже; первый — как глава партии и именно как олицетворение ее, второй — как личность благородная, незапятнанная ничем, высокая, великая в нравственном смысле. Мне не хотелось бы, чтоб Собрание расходилось скоро, потому что этого не хочет левая сторона, но мне кажется, что если и разойдется, то убытка большого не будет, и что в видах правой стороны было бы лучше сохранить настоящее Собрание, а распуская его, они ошибутся жестоко или в своих надеждах, или в успехе; во-первых, тогда, значит, все партии левой стороны снова соединятся, как до февраля, от Кавеньяка и Marrast до Proudhon через L. Rollin и L. Blanc,
