в течение двух последних столетий. Напротив, никогда число набожных паломников не было так велико и едва ли когда-нибудь повествования их слушались с- большим любопытством, с живейшею любовью. Но, по стечению обстоятельств, которое на первый раз может показаться загадочным, прошло более века
прежде, нежели эта отрасль литературы, так сильно интересовавшая русский народ, достигла развития, вполне соответствующего общему развитию русской литературы. В самом деле, какие новые сказания о святой земле мы видим до тридцатых годов текущего столетия? «Дневные записки путешествия в Сирию и к достопамятным местам, в пределах Иерусалима находящимся» Сергея Плещеева (С. Петербург, 1773 г.) чрезвычайно кратки и не представляют ничего замечательного, хотя от автора, литературная деятельность которого обращена была на географические труды 19, можно было бы ожидать сочинения обширного и очень хорошего. Иеромонах Саровской общежительной пустыни Меле-тий в «Путешествии во Иерусалим» (Москва, 1798 г.) описывает святые места довольно подробно; но его книга — компиляция из прежних путешествий, уж бывших известными русской публике. Еще менее замечательны небольшие книжки, изданные Вешняковыми и Новиковым и Киром Бронниковым 20; единственным достоинством того и другого сочинения может назваться простота изложения, доходящая, однако, до сухости. Все книги, нами перечисленные, не пользовались даже в свое время ни малейшею известностью и нисколько не могли заменить старинных путевых записок Григоровича Барского Плаки-Альбова, которые пользовались нераздельным уважением любознательных и набожных читателей и имели не менее шести изданий 21. Эта книга, отличающаяся несомненными достоинствами, заслуживает, чтоб сказать о ней несколько слов.
Григорович в начале своего «Путешествия» рассказывает, что учился в киевской академии, где дошел до «начал философских», несмотря на советы отца оставить науки, которые ведут единственно к «излишнему прению, славолюбию, гордости, зависти»; мать защищала любознательного юношу, имевшего к науке «непреоборимую естественную склонность и охоту». Около двадцати
лет ему было, когда болезнь в ноге принудила его оставить академию. Один из киевских студентов, Липицкий, «отъезжал тогда в Польшу до града Львова, ради совершения высших наук; тому поревновав, возжелал я отъехати с ним, тояжде ради вины, наипаче же ради исцеления ноги моей, слышал бо яко тамо искусные обретаются врачи». В бембергской школе пробыл Григорович недолго, постоянно подвергаясь гонениям от униатов за свое православие. Отчасти, чтоб избежать этих неприятностей, отчасти, чтоб «постранствовать по чужим землям и видеть иных людей обычаи», вздумал он итти в Рим. Во время этого путешествия постепенно развилась у него мысль поклониться сначала святым местам греческим, потом и палестинским. Таким образом, посетив Солунь, Афонскую гору, Иерусалим, Каир, по возвращении из Египта во второй раз обошед всю Палестину и Сирию, он поступил в трипольское училище, где оставался несколько лет; путешествовал по Архипелагу и прожил шесть лет в монастыре на острове Патмосе, потом несколько лет в Константинополе; наконец, обозрев снова афонские монастыри, возвратился через Болгарию, Молдавию и Польшу на родину, где хотел привесть в порядок и приготовить к изданию свои путевые записки; но, как говорит издатель, «пожив только 35 дней в отеческом доме, быв болен опухолью ног», скончался на 46-м году. Скоро его записки, хотя не приведенные в окончательный порядок, распространились по Малороссии во множестве списков. Преосвященный Симон Тидорский, потом граф А. Г. Разумовский и Амвросий, архиепископ московский, хотели издать книгу, которою так интересовались все набожные читатели, но и сами скончались вскоре после того, как начинали приготовлять ее к печати, не успев исполнить своего намерения. Наконец, князь Потемкин, «ведая совершенную пользу и надобность оныя для общества», поручил издание тогдашнему литератору Рубану, который пополнил записки Барского примечаниями, впрочем немногочисленными и неважными, и, «оставив слог таковым, как был у автора, то есть славенороссийским, исключая некоторых польских и малороссийских слов, которые пременяемы на употребительные были, что и сам сочинитель без сомнения учинил бы, если б жизнь его продолжилась, ибо он имел намерение к исправлению всего путешествия».
Василий Григорович — путешественник наблюдательный и любящий подробно описывать все виденное; потому записки его, особенно первый том (второй почти весь посвящен’ описанию афонских монастырей, монотонному и довольно утомительному), представляют чтение разнообразное и занимательное, тем более, что, путешествуя по большей части пешком и Христа-ради, он испытывал много приключений, придающих иногда живой драматизм рассказу. Но часто также его записки, которых не успел он пересмотреть и исправить, бывают растянуты и заключают в себе повторения. Славенороссийский язык их также делает чте-
ние тяжелым для людей, привыкших к новому языку Ломоносова. Вообще, вся книга по своему характеру принадлежит еще литературе старинной Руси, и даже в прошедшем веке могла быть читаема большинством только по решительному недостатку удовлетворительных сочинений, писанных сообразно развитию вкуса и образованности.
Настоятельная потребность образованной публики заставила прибегнуть к переводам, которых явилось много. Так, сам Рубан, издатель Григоровича, перевел с латинского «Посетитель и описатель святых мест, в трех частях света состоящих, или путешествие Мартына Баумгартена в Египет, Аравию, Палестину и Сирию», 3 части (С.-Петербург, 1794). Путешествие в Иерусалим Шатобриана было переведено даже два раза 22; также переведены были сочинения Мишо, Пужула, Корнеля и некоторых других путешественников. Но все они едва ли даже не менее записок Григоровича могли удовлетворять русского читателя. Если какая-нибудь страна должна быть непременно описана для нас соотечественником и единоверцем, то именно святая земля; это не нуждается в объяснениях; потому ни одно из переводных путешествий не нашло себе доступа к русской публике, ни одно не могло прийтись по-сердцу русскому читателю. Жажда читать о гробе господнем, о святой земле оставалась попрежнему нисколько не удовлетворенною.
Таково было положение дела, когда, в непродолжительный период времени, явились два сочинения, оба написанные красноречиво, но существенно различающиеся между собою по характеру содержания и по обширности взгляда авторов их. Первым, по времени появления, было «Путешествие по святым местам» А. Н. Муравьева (Спб. 1832); вскоре русская публика еще с большим сочувствием прочла «Путешествие по святой земле» (Спб. 1838) и «Путешествие по Египту и Нубии», служащее дополнением к «Путешествию по святой земле» (Спб. 1840 г.) А. С. Норова. Существенное различие между этими сочинениями можно обозначить вернее всего так: «Путешествие к святым местам» было прочитано с удовольствием, как отчет в благочестивых впечатлениях образованного русского писателя, возвышающегося часто в благоговении своем до истинного красноречия; «Путешествие по святой земле» и «Путешествие по Египту и Нубии», отличаясь теми же достоинствами, тем же красноречием, тем же благочестивым одушевлением, заняли, сверх того, почетное место в ученом отношении между всеми сочинениями по этому предмету, как произведения равно благочестивого и ученого ис-следователя-путешественника, коротко знакомого со всеми изысканиями своих предшественников, как произведения исслсдова-
теля, самостоятельно поверяющего, объясняющего, дополняющего результаты, которых достигла наука. При всем высоком ученом значении своем «Путешествие по Египту и Йубии» и «Путешествие по святой земле», постоянно касаясь вопросов, имеющих самый живой интерес для всякого сколько-нибудь образованного читателя, излагая эти вопросы с тою ясностью, которая всегда бывает следствием светлого взгляда на предмет, постоянно оживляя археологические разыскания рассказами о дорожных впечатлениях, картинами природы и современных нравов, по единодушному отзыву были признаны сочинениями, равно интересными для ученого и неученого читателя, столь же занимательными и понятными для большинства публики, сколько важны они для историка, археолога и этнографа; ими были равно удовлетворены читатели, искавшие в них разъяснения специальных вопросов, остававшихся до того времени темными, и читатели, желавшие вообще познакомиться с странами, столь интересными и столь мало у нас известными; читатели, искавшие по преимуществу благочестивого, читатели, искавшие по преимуществу живого, и читатели, искавшие по преимуществу ученого рассказа о странах, из которых одна важна для нас, как колыбель древнейшей цивилизации, другая священна, как колыбель божественной веры.
«Путешествие по святой земле» было издано прежде «Путешествия по Египту и Нубии»; но сам автор, называя это последнее «введением» к первому, поместил его в первых томах издания; следуя такому порядку, указываемому автором, мы должны начать и наше обозрение с «Путешествия по Египту и Нубии».
Большая часть русских, посещавших святую землю, были также и в Нижнем Египте; но ни один из предшествовавших А. С. Норову русских путешественников, описавших свое паломничество, не плавал вверх по Нилу далее Каира; поэтому, отличаясь от всех прежних русских сочинений о Египте полнотою и ученостью описания Нижнего и Среднего Египта, «Путешествие по Египту и Нубии» было первою русскою книгою, в которой описывается Верхний Египет и Нубия; в нем в первый раз русские прочли рассказ русского путешественника о развалинах Фив, Элефантины, Ипсамбула и Филе. Точно так же это сочинение было первою русскою книгою, в которой сообщены, и не только сообщены, но пополнены результаты исследований французской ученой экспедиции, Шамгпольйона и других египтологов. Чувство, увлекшее автора в продолжительное и трудное странствование, он сам объясняет так:
«Пройдя половину пути жизни, я узнал, что значит быть больным душою. Волнуемый каким-то внутренним беспокойством, я искал душевного приюта, жаждал утешений, нигде их не находил, и был в положении человека, потерявшего путь н бродящего ощупью в темноте леса. Мысль о путешествии в святую землю давно таилась во мне; я не чужд был любопытства
видеть блестящий Восток, но Иерусалим утвердил мою решимость; утешение лобызать следы спасителя мира на самых тех местах, где он совершил тайну искупления человечества, заставило меня превозмочь многие препятствия (предисловие к «Пут. по св. земле»).
Побуждаемый этою христианскою потребностью, благочестивый путешественник отправляется из Вены в Александрию. Ученые труды его ознаменовываются счастливыми результатами с самого первого шага в путь: в Триесте, верный классическим своим воспоминаниям, он открывает римскую надпись и срисовывает одежду поселян, сохранившую отпечаток древности; пользуясь несколькими днями, остающимися до отплытия корабля, который перевезет его в страну пирамид, он посещает Венецию и Аквилею. Строго соблюдая правило, принятое в самом начале и сообщающее такую свежесть рассказу, — «избегать, сколько возможно, описаний, повторяемых во всех путешествиях» (предисл. к «Путешествию по Египту и Нубии»), он не передает впечатлений, произведенных на него Влециею, «о которой уж так много известно читателю», но посвящает несколько интересных страниц «забытой всеми путешественниками» Аквилее, где находит древний, неизвестный до того времени жертвенник, на котором написано имя Герения, друга цицеронова. Предания классической древности сопровождают его в плавании вдоль итальянских и греческих берегов; но вот и песчаное прибрежье Египта.
«Первые воспоминания, пробудившиеся во мне, были библейские, — как бы невольно вылетело из уст моих; из Египта воззвах сына моего! Тут колоссальный образ Моисея, с распростертыми дланями рад народом израильским, предстал моему воображению» («Пут. по Er.» I, 31).
Александрия производит унылое впечатление своим нынешним некрасивым видом, своими некогда чудными, теперь искаженными рукою невежд развалинами; «но (говорит благочестивый автор) ни
