Азии ученым автором; обозревая путешествия «по Египту и Нубии» и «по святой земле», мы обращали преимущественно внимание на эту сторону трудов русского изыскателя; подобная же точка зрения должна по необходимости принадлежать анализу его исследования об Атлантиде; поэтому, обозревая «Путешествие к Семи Церквам», мы хотим ограничиться описательною и повествовательною стороною сочинения, столько же отличающегося достоинствами изложения, сколько и учеными достоинствами.
Из Бейрута, мимо Кипра, плывет автор в Атталию на греческом торговом корабле «Пенелопе»; пассажиры подвергаются опасностям от корыстолюбия шкипера, который, по каким-то выгодным торговым сделкам, сходит на берег в Лимисоли, где свирепствует чума; в Атталии объявляют невинным пассажирам, что выход на берег воспрещен для них, потому что в городе этом чума; напрасно объясняют они, что в таком случае нс могут быть они опасны для Атталии; напрасно автор изъявляет готовность выдержать карантин для успокоения паши зачумленного города: странное запрещение не отменяется. Тогда путешественники выходят на берег насильно, разгоняя одним видом пистолетов толпу янычар, и паша, поняв после этого нелепость своего распоряжения, принимает их очень почтительно, даже радушно. Дорога из Атталии через Бурдур в Колоссы ужасна, но виды восхитительны.
«Я доселе не видывал ничего привлекательнее, ничего свежее, ничего живописнее роскошной долины, которая находится между исполинскими горами Баба-дагом и Хонас. К ней можно справедливо отнести изречение одного древнего писателя, что боги нарочно для нее раздвинули огромные горы (Aelian. III, 1). Здесь сила растительной природы является во всем ее могуществе. Редко можно видеть столь густые рощи, столь огромные развесистые деревья, такую яркость зелени на лугах, такую кристальную прозрачность в быстро текущих ручьях, такое разнообразие в отливах света, столько таинственных уединений для отдыха усталым путникам: самые скалы исполинских гор там, где они соединяются с долиною, теряют свою мрачность, одеваясь густою тканью яркозеленого плюща разных родов, и манят под свод своих пещер» (V, 51).
Лаодикия, Иераполис представляют грустное зрелище разрушения и нищеты, сменившей древнюю роскошь и великолепие; Филадельфия радует христианина благочестием и гостеприимством своих жителей, которые мужественно защищали всегда свою пламенную веру в о Христа; но от Сардиса осталось только имя. Вот отрывки из воспоминаний и впечатлений путника:
«С таким сердоболием сын человеческий, превечная истина, призывает лаодикийских христиан к покаянию! Лаодикийцы пребыли ни хладны, ни горячи. Но познавшие свет должны были принять осуждение, нбо нельзя служить в одно время богу и идолу богатства — мамоне. Роскошь лаодикий-цев достигла высшей степени; торговые обороты их города сделали его одним из главнейших в Азии; руно его стад затмило знаменитое’руно милетское. Тацит говорит, что когда Ааодикия была разрушена землетрясением, жители отказались от помощи Рима и сами восстановили с прежним великолепием свой город. То же самое было, когда ее разрушил Митридат-Эвпатор; но злато лаодикийцев не было злато, очищенное огнем. Все сокровища не могли уж восстановить пышный город от повторенных ударов грома небесного; земля поглотила в последний раз почти весь город, и он уже не восстал более; звери и гады гнездятся теперь в его развалинах, исчезающих с лица земли» (V, 69–70).
«Почти при выезде из Лаодикии, проехав через Ликус по мосту, и даже с холмов, прилежащих к Лаодикии, открываются вам скалы Иераполиса; они удивляют взор своею белизною и своим странным образованием. Чем более вы к ним приближаетесь, тем непонятнее вам кажутся с пе’рвого взгляда эти скалы, образованные из белоснежных глыб и полос, резко отражающие лучи солнца; они представляют вид окаменелых водопадов, и действительно должно так их назвать. На обширной платформе, которая образована уступом скал, процветал древний Иераполис или «священный город», так названный по тем феноменам, которые в этом месте представляет природа, и по большому количеству храмов, воздвигнутых в нем разным божествам. Эти храмы в страшном разрушении устилают всю местность города и их великолепные остатки рассеяны даже по скатам скал и в глубине оврагов, разметанные землетрясением. Один путешественник, пораженный величием этой картины, сказал, что этот город можно причесть не токмо к главным городам Востока, но даже и мира» (V, 81–82).
«Неиодалеку от Иераполиса, оставя за собой селение Сарай-Кией, в обширной горной долине, мы проехали по мосту через реку» Меандр, столь прославленную поэтами, столь известную своими бесконечными извилинами и как любимое пристанище лебедей. Влево рисовались хребты гор, продолжение Кадмуса; за ними, в оконечной перспективе, высились к облакам, как исполины, шпицы гор в разнообразных и самых живописных очерках. Извилины Меандра заставили поэтов сказать, что, глядя на него, нельзя угадать, куда он стремится: к устью ли ® море или обратно к своему истоку. Плодоносив долин Меандра радует взор, особенно после мертвенности скал Иераполиса» (V, 99).
«Призвание сына человеческого, чрез св. Иоанна, глубоко врезано доселе в сердцах малого стада христиан этого города… «Вем твоя дела; яко малу имаши силу и соблюл есн мое слово и не отверглся еси имени моего… И аз тя соблюду от годины искушения. Побеждающему, сотворю столпа в церкви бога моего». Это воззвание одушевляет вседневную молитву христиан филадельфийских. Памятование сих глаголов было всегда щитом города противу варварских полчищ кирмиян под предводительством Алитира и потом противу страшнейших врагов, оттоманов, предводимых Орхаиом, сыном Отто-мановым. Вся Малая Азия была уже покорена его мечу, одна Филадельфия, как бы сохраняя в себе залог всех семи Церквей Апокалипсиса, стояла непобедимо под знаменем креста. Цирк и три театра Лаодикии сделались логовищем шакалов и волков, Сардис стал ничтожною деревушкою, в Пергаме и Фиатире видны только одни мечети вместо памятников. Одна Филадельфия спаслась чрез свою твердость… Победоносный меч Баязета также долгое время притуплялся о стены Филадельфии. Доблестный защитник Филадельфии и некоторые из знатнейших граждан погибли от оттоманов, но город не был разорен. И даже, когда гроза своего века, Тамерлан, предавал огню и пламени весь Восток, смерти ангел, разрушения не коснулся Филадельфии, защищенной своим ангелом хранителем» (V, 102–106).
«По мере приближения к Сардису, вам открываются два высокие хребта живописных гор; первый ряд этих гор состоит из окал с разодранными шпицами, а вершины второго хребта правильно закруглены и увенчаны снегом. Разгромленные и покрытые прахом развалины Сардиса прислонены к трем совокупленным вместе горам Тмолуса. Стены города, от обрывистых высот, на одной из которых был Акрополис, или цитадель, сходили в три ряда в обширную равнину, омываемую золотоносным Пактолом. На горизонте этих долин, к северу, встают огромные надгробные курганы царей сардисских — эти пирамиды варварских народов. Один из этих курганов высится, как исполин, над прочими. Таков первый вид места, где был Сардис, второй город по Риме своим великолепием и только уступавший Вавилону. Я глядел на картину его опустошения, сидя на мраморных ступенях амфитеатра, находящегося на полвысоте средней горы, куда я с трудом добрался по грудам поверженных зданий. То был храм Кивелы, матери богов, древнейший памятник ионического зодчества. Среди груд стен, карнизов, архитравов, капителей чистого белого мрамора встают только две величественные и громадные колонны; не только капители, образец изящного резца, но весь гармонический рисунок этих колони приковывает к себе внимание набредшего на них путника… Я спустился в задумчивости от храма Кивелы к берегам Пактола искать отдохновения и пристанища от зноя, — и столица лидийская представила мне только несколько разодранных шатров кочующих туркоманов; они предложили мне козье молоко и пригоршню отрытых ими древних монет, которые все были времен римских кесарей; но тут не было ии одной греческой, нн одна из них не говорит уж о могущественном Крезе, но только о победителях его победителей, также давно сметенных с лица земли.
Quid tibi visa, Craesi regia Sardis?
Как нравится тебе столица Креза, Сарды?
Horat. Epist. 1. XI» (V, 118–122).
Может быть, большая часть наших читателей назовет эти выписки’ совершенно излишними, потому что «Путешествие к Семи Церквам» точно так же, как и Путешествия «по святой земле» и «по Египту и Нубии», давно уж известно всей публике, давно уж оценено, подобно этим «Путешествиям», которые были приняты с таким живейшим сочувствием. Поэтому не увеличиваем числа наших заимствований, не следуем за автором в Смирну, Пергам, Эфес и Патмос, столь богатые классическими и христианскими воспоминаниями, доставляющими русскому путешественнику столько прекрасных страниц, и спешим перейти к изложению его «Исследования об Атлантиде», которое первоначально составляло одну из глав его «Путешествия к Семи Церквам», но потом, при увеличении объема новыми изысканиями, составило особенный обширный трактат, напечатанный в виде приложения к этому путешествию.
Вот по переводу автора, в извлечении, знаменитый рассказ Платона об этой славной в доисторическое время земле, вопрос о положении которой так занимает всех исследователей древнейшей истории и географии. Когда Солон был в Сансе, жрецы египетские удивили его своими рассказами о событиях глубокой древности, неизвестных грекам; Солон сказал своим учителям, что древнейшие греческие предания не простираются далее времен потопа, бывшего при Девкалионе и Пирре:
«Тогда один из старейших жрецов сказал ему: О, Солон, Солон, вы, греки — дети; у греков нет ни одного старца! Вы все новички относительно древности, и вам ничего неизвестно, что было древле, как здесь, так и у вас. Вы ничего не знаете о прекрасном поколении людей, ваших родоначальников.
Наши скрижали свидетельствуют, как ваш народ устоял противу усилий мощного народа, напавшего несправедливо на всю Европу и Азию и рришедшего с Атлантического моря, которое тогда могло быть проходимо в брод. Оно имело остров противу устья, которое вы на своем языке называете «Ирак-ловы колонны». Сам же остров был пространнее, чем Азия и Ливия вместе. В названном нами острове, Атлантиде, были цари, имевшие власть могущественную, которая распространялась и на другие острова и части материка. Сверх того, они владычествовали внутри Ливии до Египта, а в Европе до Тиррении. Их силы покусились покорить разом вашу и нашу землю. Тогда афиняне приняли предводительство над эллинами и восторжествовали над своими противниками, оградив таким образом многих от порабощения, и нам, живущим внутри пределов Иракловых, даровали свободу. Но случившиеся после того землетрясения и наводнения поглотили в один день и в одну ужасную ночь все ваше воинство и вместе с тем остров Атлантида погрузился в море и исчез. От этого море на том месте сделалось неудобным для мореплавания от ила и отмелей, которые оставил по себе погрузившийся остров» (Платон, в «Тимее»),
В другом разговоре, «Критий», возвращаясь к тому же рассказу, Платон заставляет Солона прибавлять, между прочим, что Аттика в древности была несравненно больше, нежели в их время, потому что большая половина ее погружена в море в одно время с Атлантидою, вследствие того же самого переворота, и что Атлантида простиралась в длину на 3
