по взятии Константинополя турки захватили себе в рабство более 60 000 его жителей (а большая часть жителей осталась свободными; десятки тысяч были убиты, тысячи должны были умереть во время осады) — не вспомнив об этом, он не противоречит себе, потому что этого факта (противоречащего понятию о кротости Мухаммеда II) нет в его книжке.
Как велико было число защитников осажденного города? «Византия была защищаема 5 000 гарнизона», утверждает постоянно г. Стасюлевич; но в одном месте, по обмолвке, он говорит: «гарнизон осажденного города состоял менее нежели из 7 000 человек» (стр. 73); между тем, число это положительно известно, и последнее показание близко к истине. Возвратимся, однако, к мерам и весам. У Мухаммеда II была огромная пушка, из которой, по свидетельству греческих историков, стреляли каменными ядрами в 1 100 фунтов (27Ѵг пудов) весу и выстрелы которой были слышны за 100 стадий (17 верст). Г. Стасюлевич полагает, что эти цифры равны 36 пудам и 50 верстам (стр. 14). Как 100 стадий обратились в 50 верст, легко понять; опять во французском переводе английского сочинения г. Стасюлевич нашел 12 миль (английских) и, превратив их во французские, получил 50 верст. Еще два примера. Мухаммед II построил мост или плотину в 50 локтей ширины, во 100 локтей длины. Г. Стасюлевич превращает локти в футы (стр.,83). При восшествии на престол Мухаммед II клялся платить Византии 300 000 аспр дани; тогда аспра равнялась 5 коп. серебром, и, следовательно, дань равнялась 15 000 Р. серебром, но г. Стасюлевич думает, что величина дани равнялась 3 325 р. серебром (стр. 56, примечание), смешивая аспру XV века с аспрою XVII или XVIII века. Наконец, последний пример: были ль у турок фрегаты в XV веке? Каждому известно, что о судах, подобных величиною не только нынешнему фрегату, но и корвету, не имели тогда понятия; тогда были только галеры — очень маленькие суда, сравнительно с нынешними. Но г. Стасюлевич находит у Мухаммеда II целыми десятками не только фрегаты, но и линейные корабли (быть может, даже винтовые пароходы, во 120 пушек?). Вот его слова: «турецкая эскадра, состоявшая из 30 линейных кораблей… Другая эскадра состояла из 18 линейных кораблей и 48 фрегатов» (стр. 69). И г. Стасюлевичу не кажется странно, что этот флот, имевший 48 линейных кораблей, 48 фрегатов и «более 300 других судов», был побежден четырьмя или пятью генуэзскими галерами? Дело в том, что местные линейные корабли и фрегаты были в сущности небольшие галеры, а остальные суда — просто лодки. Ведь сам г. Стасюлевич рассказывает, что эти линейные корабли и фрегаты были перетащены через перешеек, шириною в 8 или 10 верст: из этого мог бы он судить о их величине, если ему не случилось вспомнить значения греческих слов «триира» и «диира».
Можно после этого предположить, до какой степени точно изложение фактов у г. Стасюлевича, если он так аккуратен даже в цифрах, не требующих никакого соображения. Но мы думаем, что уж довольно привели примеров степени знакомства автора с византийскими древностями, и что об основательности капитальных преобразований, которые он вводит в византийскую историю, можно судить по удаче, с какою исправляет он «превратные» понятия даже о столь, повидимому, непреложных вещах, как м^ры, весы и вообще математические данные. Если геометрия и корабельная архитектура подвергаются преобразованиям, то какая судьба ждет хронологию и вообще исторические факты, столь слабые сравнительно с математическими фактами?
Какое понятие имеете вы, читатель, о характере Мухаммеда II? Не правда ли, вы всегда думали, что он был мусульманин? Вы ошибаетесь; оставьте это «превратное понятие». Г. Стасюлевич отчасти намекает, что Мухаммед II был втайне христианин; вот его подлинные слова: «Магомет II был сын христианской рабыни; его мачеха, сербская принцесса (как? у турок бывают даже мачехи?), была также ревностною христианкою. Эти два обстоятельства не остались без влияния на его религиозные убеждения», и т. д. (стр. 53): после этого вы не удивитесь, что, по мнению г. Стасюлевича, Мухаммед II был кроток, миролюбив, правдолюбив, враг всяких завоеваний и всякой хитрости. Странно только то, что на каждой странице у г. Стасюлевича вырываются фразы, противоречащие такому описанию. О том, что все факты, излагаемые в его книге, противоречат его понятию о Мухаммеде II, мы не говорим; что нам за дело до фактов? Мы ищем только художественной последовательности в поэтической стороне «Осады и взятия Византии турками». Заметим, однако, что, доверяя каждому слову византийского историка Францы, г. Стасюлевич мог бы пожалеть об этом бедном отце, сын которого был зарезан Мухаммедом II по причинам, вовсе не делающим чести «прекрасному воспитанию» Мухаммеда II: ведь Франца рассказывает этот случай довольно ясно. Вспомнив этот поступок Мухаммеда II, г. Стасюлевич поверил бы и рассказу о причине гнева этого доброго завоевателя на Луку Лотару, который не согласился пожертвовать своим сыном. Мы не хотим выставлять Мухаммеда извергом; но он был истинный турок XV века; вспыльчив, славолюбив, коварен и не щадил никого и ничего для удовлетворения своим страстям, из которых первая была страсть к завоеваниям.
Но г. Стасюлевич делает неожиданное открытие: Мухаммед II был миролюбив: он не любил завоеваний; он со слезами на глазах, с горестью в душе решился на завоевание Константинополя, будучи вынужден прискорбною необходимостью к такому противному его правилам делу, как война. Во взятии Византии виноват не он. Кто же? — латинцы: они довели нежного Мухаммеда II до печальной крайности обнажить меч для собственного спасения. Он только защищался, а не нападал… И вы думали до сих пор, что Мухаммед И, осаждая Константинополь, хотел разрушить последний остаток завоеванного греческого царства, что он отнял Византию у греков? Это самое «превратное» понятие! Мухаммед, осаждая Византию, воевал с «латинцами» (которые, впрочем, были его союзниками и помогали ему в это время), а не с греками; он отнимал Византию не у Константина Палеолога, а у «латин-цев». Вообще, не Мухаммед И, а «латинцы» хотели завоевать Византию. В этом состоят «совершенно новые результаты», излагаемые г. Стасюлевичем. Вот небольшой отрывок, которому подобные найдутся на каждой странице его книжки:
«При ясном взгляде Магомета II на вещи нельзя было не понять, чтѳ дело идет вовсе не о независимости Византии, что вопрос состоит не в том, быть или не быть Византии независимою? Его опытность и примеры прошедшего убедили, что козням латинцев не будет конца, что они вечно будут хлопотать о независимости Византии, пока не овладеют ею сами. Магомет II сознавал, что латинцы ищут господства на Востоке, и решился предупредить их» (стр. 61).
Вообще, дело происходило следующим образом: турки жили в мире с греками; но явились в Византию латинцы — и Мухаммед II отнял у них Константинополь. Союз Константина Палеолога с латинцами был причиною разрыва искренней дружбы, связывавшей Византийскую империю с Мухаммедом II. Г. Стасюлевич следует в порядке изложения своим соображениям, не связываясь хронологическою последовательностью событий. Мы восстановим хронологию, и после этого нам не нужно будет разбирать, справедлив или нет «совершенно новый результат», до которого дошел г. Стасюлевич.
1450 года, 12 марта вступает на византийский престол Константин Палеолог, «обязанный (по выражению г. Стасюлевича) своим престолом ненависти к латинцам», ненавидевший «латинцев» и искренно желавший мира с турками. Греки так ненавидят «латинцев», что на каждой странице у г. Стасюлевича говорят: «мы лучше хотим жить под турецким игом, нежелц в союзе с латинцами». Пока жив султан Мурат, по справедливому отзыву г. Стасюлевича, «честный и справедливый» — мир Византии с турками прочен. Ненавидимых латинцев нет и следа в Византии.
1451 года, 9 февраля вступает на престол Мухаммед II — по словам Галиль-паши, дававшего искренние советы греческим послам, «завоеватель,’презирающий все договоры, пренебрегающий всеми затруднениями» (слова, которые г. Стасюлевич с большою выгодою для своего «результата» выпускает из речи Галиль-паши). Сначала он занят возмущением в Малой Азии, но тотчас, по усмирении бунта, прекращает платеж условной дани византийцам и прогоняет византийских сборщиков податей из Стримон-ской области, объявляя, что не намерен обижать Византию.
1452 года, в марте он строит на европейской стороне Босфора, близ самого Константинополя, на участке земли, принадлежащем предместью Галате, сильную крепость, не обращая внимания на мольбы Константина Палеолога, который напрасно посылает ему подарки. Византия в отчаянии. В августе крепость готова.
1452, сентябрь. Мухаммед готовится к осаде Византии.
1452, ноябрь. «Латинцы» являются в Византию (сам г. Стасюлевич говорит, что в ноябре, не ранее; через восемь или девять месяцев после построения крепости, которая должна была служить Мухаммеду точкою опоры, при осаде; см. стр. 35), 12 декабря заключен союз с «латинцами». Греки негодуют на этот союз; сам Константин решается на него с величайшим прискорбием, только потому, что необходимо иметь хотя откуда-нибудь помощь против страшного врага (все это говорит и г. Стасюлевич на стр. 35 и след.).
1453 год. Приготовления к осаде кончены. Войско Мухаммеда под стенами Византии.
Кажется, ход дела ясен. Тотчас по укрощении мятежников Мухаммед II начинает неприязненные действия против Византии; через полгода с лишком после начала неприязненных действий Византия заключает союз с «латинцами». Но г. Стасюлевич сначала рассказывает о союзе с «латинцами» (стр. 34–44), а потом о неприязненных действиях Мухаммеда II (стр. 57 и след.); таким образом, по его изложению, действительно кажется, будто бы сначала был заключен союз с латинцами, потом начались неприязненные действия турок. Если подобным образом рассказать сначала взятие русскими Парижа и потом бородинскую битву, то, конечно, можно вывесть результат, что наполеонов поход на Москву был следствием взятия русскими Парижа.
Мы не считаем нужным доказывать, что, не обращая внимания на хронологическую последовательность событий и правдоподобие «совершенно новых результатов», до которых доводит произвол, г. Стасюлевич также мало обращает внимания и на критическую оценку тех известий, которые кажутся ему ведущими к желаемому
результату. Он произвольно берет из византийских летописей все, что ему нравится, произвольно отбрасывает все факты и объяснения, противоречащие его заранее составленному взгляду. Поступая подобным образом, можно доказывать все, что угодно; можно доказывать, что Александр Македонский пошел против персов не потому, что хотел разрушить Персидское царство (напротив, он желал всякого счастия Дарию), а только потому, что был вынужден к тому опасением распространения индийского могущества на Востоке; дело шло вовсе не о независимости Персе-поля, а только о том, кому владеть Персеполем: Пору или Александру, индийцам или македонянам. Понимая своим ясным умом такое положение вопроса, Александр решился предупредить Пора и переправился через Граник. Точно так же можно доказывать, что римляне взяли Карфаген не потому, что хотели овладеть им, а только для того,
