чего не видим при изучении эпох, более близких к нам по времени, потому что будущее их нам неизвестно. Потому нередко правильное понимание истории древнего мира дает нам до некоторой степени возможность верно судить если не о всех, то, по крайней мере, о некоторых аналогических явлениях в современной нам жизни. В этом замкнутом мире мы находим, между прочим, решение и таких общечеловеческих вопросов, которые всегда и везде составляли предмет жарких споров, а потому в настоящее время невольно обращают на себя внимание людей образованных и мыслящих. Говоря это, я имею здесь исключительно в виду вопросы литературные и эстетические. В литературе каждого народа, в пору его деятельной жизни и развития, одно направление сменяется другим, или даже одновременно существует несколько направлений, и каждое из них находит своих приверженцев и представителей, не согласных между собою во взгляде на искусство. При известной степени зрелости и развития общества наступает перемена вкуса и, вместе с тем, эстетического взгляда на искусство, и в литературе начинается борьба между старым и новым направлением. Подобное явление не раз встречаем мы и в римской литературе». С точки зрения, на которую становится г. Благовещенский, история древнего мира приобретает самый живой интерес для нашего времени. Изложив факты, рассказываемые г. Благовещенским, мы почти не должны будем указывать параллельность их с явлениями, среди которых стоим мы сами, — так велико и очевидно сходство.
Движение римской поэзии состояло в постепенном ее подчинении греческому влиянию, имевшему следствием обработку языка и художественной формы. Это новое направление считало в век Августа своими представителями Виргилия и Горация. Приверженцы старины не щадили ни того, ни другого нововводителя. Все произведения Виргилия были осыпаны ожесточенною бранью; так, Октавий Авит написал целое сочинение в доказательство того, что Виргилий присвоивает себе чужие стихи; на его «Буколики» была написана пародия («Антибуколики»); на «Энеиду» также была составлена сатира или пародия («Бич Энеиды», Aeneidomastix). Пародии некоторых стихов его дошли до нас. Многие выражения, употребленные Виргилием, называли варварскими, мужицкими. Таким же упрекам подвергался и Гораций. Не были щадимы и писатели, которым обязана усовершенствованием латинская проза. Так, Цицерона упрекали за нововведения в языке и даже называли его аллоброгом, говоря, что он пишет не по-латыни, а на варварском языке. Грамматисты и реторы, занимавшиеся преподаванием стилистики, не считали новых писателей заслуживающими изучения, а классическими авторами признавали одних старинных писателей, в которых восхищались именно тем, что было их величайшим недостатком. Ветхие, вышедшие из употребления слова и обороты превозносились похвалами. Это «литературное староверство», по удачному выражению г. Благовещенского, не признававшее великими писателями Цицерона, Виргилия, Горация, предпочитавшее им Ливия Андроника, Энния, Луцилия, существовало в Риме очень долго. Персий, живший с лишком столетне спустя после Виргилия и Горация, говорит, что еще в его время были л-юди, восхищавшиеся «надутым» произведением старинного поэта Ат-тия и «Антиопою, у которой слезное сердце облокотилось на горести» (выражение, взятое из старинного поэта, которым восхищаются эти отсталые люди и над которым смеется Персий). Конечно, оскорбляемые поэты и приверженцы их принуждены были не щадить обидчиков; у Горация много едких выходок против его хулителей; Виргилий навеки заклеймил своих литературных врагов, Бавия и Мевия, знаменитым стихом:
Q іі Bavium non odit, amet tua carmina, Maevi.
«Кому сносен Бавий, пусть тот восхищается твоими стихами, Мевий». Мало того: новые писатели, принужденные нападками, должны были доказывать, что старинные поэты, подражать которым хотели их заставить, не выдерживают эстетической критики; Гораций должен был, в оправдание нововведениям, обнаруживать грубые недостатки Луцилия, Пакувия и других писателей, чрезмерно прославляемых приверженцами старины. Одним словом, дело происходило совершенно так же, как происходит теперь перед нашими глазами.
Но важность не в’ том, как едки и остроумны были взаимные упреки, — важность в том, которая сторона признана за справедливую беспристрастным потомством, на чьей стороне был перевес нравственных и художественных сил. Виргилий и Гораций стояли за нововведения. А кто были их противники? «Бавий» и «Мевий» сделались синонимами слов: «дурной писатель и дурной человек». Мало того: имена их дошли до нас только благодаря тому, что они упомянуты у Виргилия, которого старались терзать своими гнилыми зубами. То же будет с Бавиями и Мевиями всех времен. Утешительно, по крайней мере, это, если неутешительна самая борьба с такими жалкими противниками.
Повесть о Цареграде. Чтение И. Срезневского.
К любимому чтению наших предков принадлежала, между прочим, «Повесть о создании и взятии Царьграда». Это доказывается многочисленностью списков, в которых она дошла до нас.
Уж по одному этому она заслуживала бы полного внимания, как важный памятник литературный, если б и не имела важности для истории взятия Византии турками. Но сличение с важнейшими из греческих и западных описаний этого события показывает, что в нашей «Повести» есть много подробностей, не записанных ни в одном из других рассказов, и с тем вместе обнаруживает, что эта «Повесть», хотя и потерпевшая от позднейших вставок в известных ныне списках, должна быть почитаема рассказом, вовсе не лишенным исторической достоверности. Тем более становится она драгоценна. Г. Срезневский принял на себя труд пересказать ее содержание новым языком, сохраняя, однакоже, все характеристические выражения и почти все подробности подлинника. К этому переводу, составленному по сравнении многих списков, приложил он прекрасные объяснительные примечания, составленные с большою внимательностью и проницательностью. Такой комментарий должен, по словам г. Срезневского, служить как бы введением к изданию самого текста, исправленного по лучшим спискам. Если издание будет соответствовать изложению содержания и примечаниям, то оно будет одним из лучших в числе изданий памятников нашей литературы.
I Политическое равновесие н Англия. Сочинение И. В. I I Вернадского. Москва. 1855. 1
В одной из наших газет 1 г. Вернадский поместил ряд статей, в которых доказывалось, что вс^ толки англичан о тем, что они — защитники прдитического равновесия, несправедливы, потому что Англия постоянно стремилась и стремится к преобладанию над остальными державами, не отступая ни пред какими средствами для достижения этой цели. Это патриотическое мнение подтверждалось обзором английских владений в различных частях земного шара. Статьи, написанные с большим знанием дела, обратили на себя заслуженное внимание публики, и г. Вернадский решился издать их отдельною книжкою. Предполагая, что большая часть наших читателей уже знакома с трудом г. Вернадского, мы не будем излагать его содержания, вполне соответствующего тому чувству, каким должен быть проникнут каждый русский в настоящее время.
Высший курс русской грамматики, составленный Владимиром Стоюниным. Спб. 1855.
В прошедшем месяце мы говорили об учебном курсе русской грамматики, написанном с необыкновенно высокими философскими взглядами и чрезвычайно филологическою эрудициею. 1 еперь перед нами лежит другой учебник русской грамматики, также написанный в духе сравнительной филологии. Мы далеки от того, чтобы сравнивать по достоинству эти две книги. Недостатки руководства, написанного г. Стоюниным, можем мы откровенно указать впоследствии, но должны сказать, что, во всяком случае, г. Стоюнин занимался обработкою своего сочинения очень добросовестно, добросовестно старался о приобретении познаний в том предмете, который излагается в его книге, — преимущества очень важные и уничтожающие всякую мысль о сравнении. Кроме того, должны мы прибавить, что г. Стоюнин пишет скромно, не обнаруживает притязаний на великие преобразования в науке, не тщеславится цитатами из всех книжек, которые попадаются ему под руку, не хочет разыгрывать роли велцчайшего из филологов и философов, одним словом, чужд всякого шарлатанства. Мы не думаем сравнивать по достоинству две книги, о которых говорим. Но, во всяком случае, частое появление грамматик, написанных с целью ввести филологическое направление в преподавание русской грамматики, доказывает, что этот метод, обольстительный по своей новости у нас, начинает входить в моду. Потому нельзя оставить без внимания это модное направление. Мы уже говорили о том, что филология, наука, требующая слишком многих приготовительных познаний, не может быть предметом общего образования, как не могут входить в круг общего образования многие другие отрасли науки. Посмотрим же теперь на дело с другой точки зрения. Нужно ли, полезно ли стремиться к тому, чтобы ввести филологическое образование в круг общего преподавания?
Изучать родной язык необходимо, это не подлежит спору. Но с какой целью и в каком направлении должен каждый из нас изучать его? Конечно, для того, чтоб уметь употреблять его для выражения своих мыслей. Разговорное употребление изучается практически. Каждый умеет на своем языке говорить о всем, что только знает. Письменное употребление представляет некоторые трудности по запутанности нашего правописания. Итак, необходимо выучиться писать без орфографических ошибок. Этого легко достигнуть, и тогда мы будем вполне владеть своим языком, насколько то позволяют наши способности и степень нашего умственного развития. Никому из русских великих писателей не понадобилось филологическое образование, чтобы писать так прекрасно, как они писали. Не совершенно ли достаточно будет знать нам о нашем языке настолько, насколько знали о нем
Жуковский, Пушкин, Грибоедов? Разве Пушкин неправильно употреблял прошедшее время глаголов? А ведь он не знал, соответствует или» не соответствует оно греческому аористу, не знал, каким санскритским суффиксам соответствует наше — лъ, которым характеризуется прошедшее время, не знал, что в слове «люблю» первая гласная есть старославянское йотированное оу, а вторая — старославянский юсъ, произносившийся с носовым отголоском. К чему нам знать, от какого корня происходят слова «рука» и «нога»? Разве не умеем мы и без того правильно употреблять эти слова? Но этого знания мало, говорят приверженцы модного филологического воспитания. Их понятия сделались так стереотипны, что каждым повторяются совершенно в одних и тех же выражениях. Возьмем же из предисловия к книге г. Стоюнина доказательства, что необходимо каждому юноше 13–15 лет изучать язык глубже, нежели изучал его Пушкин.
«Для человека вполне образованного мало только уметь пользоваться практическими правилами языка; нужно разуметь законы своего родного языка, видеть его историческое развитие и то место, какое он занимает между другими языками, понять тесную связь между языком и мыслью, понять, как под влиянием мысли образуется язык. Только при таком знании можно совершенно понять, что язык есть зеркало народа, что в нем отразилась вся духовная народная жизнь. Разумное знание языка раскрывает перед нами дух народа в его языке».
Эти мысли повторяются так часто и с такою безотчетною уверенностью, как будто они — аксиомы вроде 2X2 = 4. Но увы, как неосновательны эти мнимые аксиомы и следствия, из них выводимые!
«Мало уметь практически пользоваться языком, нужно уразуметь его законы». — Но вы забываете, что язык — ни более ни менее, как орудие для выражения мыслей, а орудием нужно только уметь пользоваться, а «разуметь законы, по которым оно образовано», дело специалиста, а не каждого человека, употребляющего
