бы Не вспомнить старика?»
Поэтический Восток живительно подействовал на поэзию автора «Тарантаса» — какой петербургский, московский, нижегородский или киевский поэт мог бы найти источник поэтического вдохновения в таком, повидимому, незначительном случае, как подарок или «презент» «неказистой» чернильницы? Но на Востоке все облекается поэтическою формою, гармоническими стихами, цветущими выражениями, остроумными и грациозными оборотами… Счастливы поэты, которых благосклонная судьба переносит на Восток! Они, «взглянув», по совету графа Сологуба, в свою чернильницу и «взяв ее за бока», найдут в ней неиссякаемый ключ прелестных стихов, каких никогда не удастся написать поэту, живущему в наших прозаических городах.
Прозаическое произведение графа Сологуба носит еще более очевидные следы животворного влияния восточной поэтической природы. Пьеса его «Ночь перед свадьбой», составляющая лучшее украшение «Зурны», показывает силу фантазии, необычайную для нас, жителей холодного севера. Графу Сологубу угодно называть эту пьесу «Шуткою» и говорить, с обыкновенною авторскою скромностью, что она не имеет литературного достоинства. Читатели не поверят этому: может ли автор «Тарантаса», «Аптекарши» и стольких произведений, блестящих умом и прекрасною мыслью, напечатать что-нибудь, не имеющее замечательного литературного достоинства. И читатели не ошибутся в своем ожидании: «Ночь перед свадьбою» произведение очень замечательное, как убедит их уже самый беглый очерк этой пьесы. Первая сцена представляет вид нынешнего Тифлиса â vol d’oiseau *. На первом плане пирует с друзьями грузинец Кайхосро, жених прелестной Кетеваны. Приятели, потягивая вино, толкуют о свадьбе, назначенной завтра, о просвещении, железных дорогах и воздушных шарах — из пьесы графа Сологуба мы узнаем, что воздушные шары и железные дороги чрезвычайно интересуют грузин.# После того приятели расходятся, остается на сцене один Кайхосро, и вид сцены изменяется: она представляет Тифлис, каким он будет через тысячу лет; со всех сторон возникают дворцы, колоннады, статуи; видны также железные дороги — и вдруг является беседовать с Кайхосро — кто бы, вы думали? — Шамиль (!!).
— Молчите, говорит он, обращаясь к Кайхосро: — или я вас застрелю.
— Кто вы такой? спрашивает Кайхосро.
— Я — Шамиль, сын Чеченского дворянского предводителя (предупреждаем читателей, что мы выписываем слово в слово).
Кайхосро.
Да вы тат*рин, лезгин, нехристь.
Шамиль.
К а й х о с р о.
Да как же по газетам Шамиль наш первый враг?
Шамиль.
Я студент Душетского университета. Мое призвание живопись. В прошлое воскресенье я был в театре, в Куках. Давали новую пьесу, Рустаівель и Тамара-
Шамиль объясняет, что он видел там «бесценную Кетевану», узнал, что отец хочет выдать ее замуж, и явился теперь помешать свадьбе. Кайхосро сердится, Шамиль привязывает его к трубе, на шум выходит Кетевана, Шамиль объясняется ей в любви. Кетевана говорит, что согласна бежать с ним.
Шамиль.
Что я слышу! О Кетевана, о счастие мое! убежим! (Поет.)
Да, убежим на край вселенной,
Там, радость светлая, вдвоем В любви торжественно-блаженной Мы жизнью сердца заживем!
Ничто нас там не потревожит,
Не в силах счастья погубить…
Кетевана.
(Вместе.)
Лишь если муж мой вечно может Шамиль.
Кетевана и Шамиль (вместе). Меня любить, меня любить!
Они уходят. Является трубочист, отвязывает Кайхосро от трубы и благодарит его за то, что он согласился принять такую услугу. Потом является Карапет, отец Кетеваны; Кайхосро жалуется ему, что Кетевана хочет бежать с Шамилем. Карапет хладнокровно потчует табаком раздраженного Кайхосро и уходит. Потом опять входят Шамиль и Кетевана; Шамиль бьет Кайхосро и кричит:
«Извозчик! извозчик!» — два воздушные шара влетают на сцену и один из извозчиков за два целковых везет влюбленных беглецов в Париж. Вбегает Карапет и, видя, что дочь улетает с Шамилем, поет:
Какое приключенье
Купца сразило тут!
Свершилось похищенье.
Любовники бегут.
Летят за Океаны!
Где сыщется их след?
Лишился Кетеваны
Несчастный Карапет!
Во втором действии приключения становятся еще запутаннее. Кайхосро едет искать Кетевану и осведомляется о беглецах у заседателя, который оказывается не мужчиной, а девицею; заседатель сначала грозится отрубить уши Кайхосро, потом влюбляется в него, и начинается следующая сцена:
Да не плачь же, не отчаивайся, я не могу видеть ллачущего человека Что ж? свет так создан: одна обманет, другая утешит!
Кайхосро.
Кто меня утеши..
Рассейся, пойдем в духан (т. е. в трактир). Пойдем, мы заставим тебя позабыть про твою вероломную, — пойдем же туда.
Там под сению духана Приходи к нам отдохнуть;
Там рассейся от обмана И невесту позабудь —
Верность мечтанье пустое,
Об неверной что жалеть!..
Отомстим ей лучше вдвое И назло ей станем петь.
Тра ла ла!
Кайхосро.
Тра ла ла!
Заседатель и Кайхосро (вместе).
Да, пойду под сень духана И приду к вам отдохнуть.
Кайхосро.
Так рассеюсь от обмана,
Только милостива будь!
Кайхосро.
Да, если вы захотите меня утешить, так я… я… с особенным удовольствием. Заседатель.
Ну, вот видишь ли? Давно бы так… Ты думаешь, что в меня можно влюбиться?
Кайхосро.
Очень, очень можно… как она мила!
Как он хорош!
Новые влюбленные идут «отдыхать под сень духана», то есть трактира; туда являются и все остальные действующие лица. Кайхосро и заседатель начинают бить Шамиля; являются горцы
46 Н. Г. Чернышевский, т. II
721
защищать своего предводителя, дают залп и убегают; декорации опять переменяются и представляют современный вид Тифлиса, Кайхосро просыпается — ои спал, как видим — и отправляется венчаться с Кетеваною, которая и не думала изменять ему для Шамиля. Уходя со сцены, он поет публике:
Я видел многое во сне,
Но главное мне то казалось,
Что вы, смеясь, внимали мне.
Что наша шутка удавалась.
Надобно согласиться, что только «Сон в летнюю ночь» Шекспира может быть поставлен наряду с шуткою гр. Сологуба по фантасмагорической игривости великолепной фантазии, создавшей Шамиля, Кайхосро и заседателя. О, как живительно действует Восток на воображение! Мог ли бы гр. Сологуб напечатать свою прелестную шутку в Петербурге? Никогда здесь не создал бы он ничего подобного.
Но в стихотворениях другого корифея «Зурны», г. Верде-ревского, мы не находим ничего особенно грузинского; г. Верде-ревский пишет в Тифлисе совершенно такие же стихи, какие некогда писал в Петербурге, и подобные которым часто случается видеть в печати.
Затем должны мы сказать несколько слов и о помещенных в «Зурне» произведениях собственно тифлисских поэтов и литераторов. К ним согласны мы применить ту справедливую снисходительность, которой вправе ожидать первые литературные попытки людей, только что начинающих пробовать свои силы в сочинительстве. Гр. Сологуб и г. Вердеревский — люди, получившие полное литературное образование и должны поддерживать известность, которую приобрели прежде, особенно первый. Но к гг. П. Ф. Бобылеву, мирзе Фет-Али-Ахундову, г. г. Гранкину, Шишкову, Кержаку-Уральскому, М. Ш-ну, Г. Г. Г., Дункель Веллингу, Цискарову, Берзенову, князю Эрнстову, графу Стен-боку мы не должны быть строги. Все, что они напишут, заслуживает полного участия и одобрения, как зародыш и залог более удовлетворительного развития тифлисской литературы в будущем. Мы должны даже сказать, что их произведения и придают «Зурне» право на сочувствие критики. Стихотворения тифлисских литераторов написаны вообще гладкими и легкими стихами; прозаические произведения — вообще языком чистым и правильным. Чего же более желать, чего требовать от первых опытов? Мы радуемся, что между коренными тифлисскими жителями являются люди, имеющие наклонность к литературным занятиям; пройдет еще несколько лет — и между ними некоторые будут писать гораздо лучше, иные, быть может, и в самом деле прекрасно. С этой же точки зрения мы радуемся появлению грузинской романистки, которая пишет, право, недурным слогом. Разбирать все эти произведения с тою взыскательностью, которая необходима для критики, было бы неуместно; и мы прощаемся с «Зурною» в надежде, что через несколько времени Тифлис даст нам другие сборники и произведения, которые будут в состоянии с честью выдержать литературный разбор.
Полное собрание сочинений русских авторов. Стихотворения И. Козлова. Издание А. Смирдина. Две части. Спб.
1855.
Это издание перепечатка прежнего, вышедшего лет пятнадцать тому назад. Прежнее издание, как было уже доказано в свое время, не отличалось совершенною полнотою и между прочим пропустило одно из довольно значительных произведений Козлова, в котором поэтически рассказывается жизнь Байрона ‘. Таким образом, для желающего открывается полная возможность пуститься в мелочные розыски о пропущенных и старым и новым изданиями стихотворениях автора «Чернеца». Открывается и другое поле для новых разысканий по случаю нового издания сочинений Козлова — подробной биографии его не существует; всем известно только, что он сделался поэтом, когда имел несчастие ослепнуть. Но если можно, то мы не знаем, для чего нужно было бы вдаваться в подобные исследования. Конечно, каждый может по доброй воле избирать себе предмет занятий; не будет ничего худого, если кто-нибудь составит большое биографически-библио-графическое сочинение о Козлове — оно будет прочитано двумя или тремя людьми, которые, быть может, заметят в нем, между тысячами нимало не нужных ни на что мелочей, один или два факта если не слишком важных, то и не бесполезных для истории литературы. У нас это делается в последнее время иначе. Думают, будто бы каждое вновь отысканное стихотворение какого-нибудь старинного второстепенного поэта, каждая вновь найденная библиографическая мелочь — такие драгоценности, о которых надлежит тотчас же оповещать всю публику, без различия пола и возраста. На первый взгляд может казаться, что это увлечение, объясняемое молодостью нашей библиографии, безвредно и отчасти даже хорошо с известной точки зрения, как хорош вообще энтузиазм к труду, каков бы ни был предмет его. Но должно припомнить, что есть занятия, которые бывают полезны и почтенны только под тем условием, чтобы не входили они в моду, а оставались исключительною участью немногих сильных и ревностных тружеников. Либих очень хорошо делает, что занимается анализом удобрений, — а хорошо ли было б, если бы все, желающие чем-нибудь заняться, начали избирать предметом своих исследований анализ удобрений? И хорошо ли было б, если б свои кубы и реторты, из которых веет различными сернисто-водородными газами, вынесли они на общественное гулянье или хотя бы в собрание какого-нибудь ученого общества, хотя бы общества сельских хозяев? Нет, эти работы должны производиться в уединенной лаборатории, да и то при запертых дверях. У нас до сих пор часто не хотят замечать различия между черновыми бумагами, эксцерптами и коллекциями мелких заметок, которым место только на письменном столе, самого исследователя, и теми статьями, которые должен он предлагать публике. Впрочем, надобно заметить, что мода на печатание черновых бумаг уже проходит. Но остается еще следствие впечатления, какому поддались авторы этих эксцерптов и которое успели они передать многим из остальных собратий нашего литературного мира. Трудолюбивые собиратели библиографических данных чувствовали необходимость выставить какой-нибудь «резон», чтобы возбудить в публике внимание к своим — вообще сухим — исследованиям, и, к сожалению, придумали «резон» не совсем точный и удачный. Они имели неосторожность сказать, что история русской литературы с Ломоносова до Пушкина предмет новый, не объясненный, никем до того времени не исследованный основательно; что все прежние суждения о достоинствах наших
