г. — Эстляндское, в 1819 г. — Московское, в 1824 г. — Белорусское общество. В настоящее время г. Пахман насчитывает в России 21 общество сельского хозяйства и, кроме того, 28 сельско-хозяйственных компаний, деятельность которых, имея прямою целью получение денежных сыгод, в то же время содействует успехам различных отраслей сельского хозяйства.
Ложь и действительность восточной войны. Сочинение Виктора Жоли. Перевод С. Р. Спб.]855.
Брошюрка эта, составленная из статей, которые первоначально печатались в газете «Санчо», слишком поздно, по нашему мнению, явилась в русском переводе. Последняя из помещенных в ней статеек относится к 7 января нынешнего года, — следовательно, брошюрка трактует о «делах дазно минувших дней», о периоде войны, который уже совершенно потерял интерес для настоящей минуты. Явись она полгода назад — она была бы прочитана с жадностью, а теперь какое кому дело до старых предположений о ходе событий, уже давно совершившихся? Кому теперь любопытно знать, храбро ли будет сражаться принц Наполеон или герцог Кембриджский, когда оба они уже давно воротились во-свояси? Кому любопытны суждения о стратегических способностях Сент-Арно, когда не только Сент-Арно давно успел умереть, но и преемник его, Канробер, уже давно отстранен от команды над экспедиционною армиею? Кому нужны доказательства, что французы ошибутся, рассчитывая встретить в русских воинах слабых противников, когда уже целый год все французские генералы и газеты отдают справедливость стойкому мужеству наших героев?
Если бы брошюрка Жоли была переведена ранее, мы почли бы нужным говорить о ней подробно; теперь же довольно будет ограничиться несколькими словами. Жоли ненавидит англичан и Луи-Наполеона и осуждает их действия. Но за что ненавидит, за что осуждает — этого не видно из его статей, по крайней мере, в том виде, как они являются в этой брошюре. Года три-четыре тому назад он был ревностным республиканцем, — не знаем, оставил ли он свои прежние убеждения, но в брошюрке нет доказательств, чтоб они изменились. Чем он недоволен, — тем ли, что французы начали войну против России, или только тем, что война ведется не Ледрю-Ролленом, а Луи-Наполеоном? Чего он желал бы, — того ли, чтобы война была прекращена, или только того, чтоб она велась со стороны французов иначе, умнее, энергичнее и еще жесточе? Хотел ли бы он, чтоб французская армия никогда не переступала границ родины, или того, чтоб она не плыла на врага в союзе с англичанами, а шла сухим путем по наполеоновскому маршруту, — этого ничего не высказывается в брошюре. Ясно только, повторяем, что Жоли осуждает Луи-Наполеона и англичан. Но опять: за что он не любит англичан? За то ли, что они аристократы? или за то, что у них больше купцов, нежели солдат? или просто за то, что они держали Наполеона на острове св. Елены? — это опять остается в совершенном тумане. Видно из всего, что у Жоли есть какие-то затаенные мысли, которых он не высказывает, чтоб не повредить успеху своей брошюры. Само собою разумеется, нам очень мало пользы отгадывать, что держит у себя на уме г. Жоли, но дело в том, что от этих умолчаний его брошюра не производит на читателя определенного впечатления.
Переведенная у нас брошюра о Крымской экспедиции гораздо яснее и удовлетворительнее. Не говорим уже о том, что автор «Крымской экспедиции» — кто бы он ни был, принц Наполеон или один из его адъютантов, или Эмиль де Жирарден, — разоблачает много тайн, а Жоли не знает ничего такого, кроме того, что напечатано в газетах и уже всем нам давно известно гораздо лучше и полнее, нежели изложено в его брошюре.
Но одного достоинства нельзя отнять у его статей: они написаны бойким пером, и в этом отношении оправдывают старинную известность автора, как хорошего оратора и публициста.
Руководство к всеобщей истории. Сочинение Ф. Лоренца.
Часть III. Отделение 2. Издание второе. Спб. 1855.
Достоинства книги г. Лоренца единогласно признаны всеми. Мало того, чтобы сказать: «это лучший учебник всеобщей истории на русском языке», — других хороших учебников всеобщей истории у нас нет, и ставить сочинение г. Лоренца выше других русских руководств — похвала еще слишком нерешительная. Но и в немецкой литературе, очень богатой прекрасными учебниками всеобщей истории, сочинение г. Лоренца считается одним из лучших. Автор — человек, которого по справедливости надобно назвать ученым; он самостоятельно изучал историю, особенно древнюю, по источникам; со всеми лучшими специальными сочинениями по всеобщей истории он знаком, как нельзя лучше. Он выказал в своем «Руководстве» замечательный педагогический талант: рассказ его сжат, но связен и полон; не обременен излишними, мелочными подробностями, избытком хронологических цифр и собственных имен, — недостаток, которым почти всегда страждут учебники истории, — но содержит множество фактов и все важные факты излагает с обстоятельность^), необходимою для того, чтоб дать о них живое понятие, — качество, которого также напрасно будем искать в других наших учебниках. Наконец г. Лоренц необыкновенно выгодно отличается от других тем, что понимает — и справедливо понимает — значение исторических событий, имеет взгляд, — и взгляд основательный.
Странно, что при таких высоких достоинствах, при таком неизмеримом превосходстве над другими нашими «руководствами» по всеобщей истории, учебник г. Лоренца мало распространен, что только немногие преподаватели истории избирают для своего преподавания эту книгу. Если не ошибаемся, главными затруднениями в этом случае преподавателям представляются цена книги и объем ее. Что касается первого затруднения, оно действительно важно — полное сочинение г. Лоренца (пять частей) стоит 11 р. серебром, то есть вдвое дороже других учебников, и нам кажется, что издатель поступает нерасчетливо, продавая книгу так дорого — выгоднее было бы для него продать. 10000 по 4 рубля, нежели 2 000 экземпляров по 11 р. Впрочем, если бы дело останавливалось только за ценою, оно скоро уладилось бы: издатель понял бы, что его собственная выгода требует понижения цены, если с этим соединен всеобщий запрос на книгу. Вероятно, он продает книгу дорого только потому, что не видит ей слишком большого сбыта даже при низкой цене. Итак, дело останавливается только объемом сочинения, приводящим в смущение многих преподавателей.
Но пугаясь того, что руководство г. Лоренца в полтора или даже в два раза более по числу страниц, нежели другие руководства, преподаватели, как нам кажется, недостаточно принимают в
соображение, что время, потребное для изучения книги, зависят не столько от ее объема, сколько от содержания. Страница какой-нибудь хронологической таблицы или бессвязного перечня собственных имен отнимает у ученика более времени, нежели двадцать страниц логически развивающегося рассказа, передающего события в живых картинах, не обременного десятками ненужных имен. Советуем гг. преподавателям всеобщей истории обратить на это серьезное внимание. Притом же от их усмотрения зависит выпустить из своих уроков подробности, которые кажутся им слишком длинными, — и сам г. Лоренц уже облегчил это, различив мелким шрифтом подробнейшие рассказы от общего очерка событий.
ПРИЛОЖЕНИЯ
О БРИГАДИРЕ Ф0НВИЗИНА
1-Я РЕДАКЦИЯ
Из того, что было написано о Фонвизине, под руками у меня были, когда я писал эту статью, сочинение о Фонвизине князя Вяземского и статья, помещенная о Фонвизине в 8 и 9 нумерах Отечественных Записок 1847 года (написанная, вероятно, Майковым) 2.
И тому и другому сочинению я много обязан. Книга Вяземского важна тем, что проясняет жизнь и личность Фонвизина; но я мало мог пользоваться ею прямым образом, потому что хотел разобрать не личность Фонвизина и не отношение его к его веку, а только одно из его произведений, да и то с чисто-литературной стороны. Статья, помещенная в Отечественных Записках, разделяется на две половины: в первой (№ 8) автор рассматривает, как он говорит, «светлую сторону века Екатерины II в умственном и нравственном отношении», рассматривает движение, сообщенное обществу Екатерининского века примером императрицы и отчасти другими благоприятными обстоятельствами. Это до меня не относится, потому не распространяюсь о том, что в его взглядах справедливо, что односторонно. Во второй половине статьи (в № 9) автор рассматривает комедии Фонвизина, главным образом, в том отношении, до какой степени удовлетворяют они требованиям художественности — здесь Он говорит большею частию очень справедливо и особенно хорошо доказывает, что их никак нельзя назвать в строгом смысле комедиями, потому что они не имеют органического единства (к тому же результату приходит и князь Вяземский, который говорит, что «Фонвизин не был драматн-ком, не был даже и комиком», стр. 204–205, — мнение, с которым должно вполне согласиться). Чрезвычайная слабость комедий Фонвизина в художественном отношении хорошо доказана им в этой половине его статьи, и его выводам едва ли кто захочет противоречить. Потому я не много говорю о художественной стороне Бригадира, позволяя себе распространяться только о тех вещах, относительно которых имею мнение, отличное от мнений той литературной школы, к которой принадлежит автор статьи Отечественных Записок. Я стараюсь обращать свое внимание более на естественность, нежели на художественность: вопрос о естественности произведения также очень важен, а между тем о том, в какой степени произведения Фонвизина удовлетворяют требованиям естественности, писано довольно мало.
Я оставляю без внимания язык Фонвизина, потому что все, что можно сказать о нем вообще, давно уже сказано и признано всеми (то, что это живой язык тех классов тогдашнего общества, которые выводятся Фонвизиным, и т. д.). А для того, чтобы проследить в подробностях отношение языка Фонвизина к языку его предшественников и современников, нужно было бы иметь в руках несравненно больше материалов, нежели сколько мог иметь их я.
О влиянии Фонвизина на общество я не говорю ничего, потому что если Фонвизин его и имел, то слишком мало. Нужно, впрочем, согласиться в том, что называть влиянием на общество какого-нибудь литературного произведения: если то, что при появлении нового произведения поговорят о нем, похвалят или осудят автора, то Фонвизин имел его, и имел особенно Бригадиром; он сам говорит в своей Исповеди, как много при дворе говорили о его Бригадире, как друг перед другом наперерыв приглашали вельможи его читать свою комедию — но, кажется, этого еще нельзя назвать влиянием на общество. Оно бывает только тогда, если идеи, лежащие в основании произведения, входят в живое прикосновение с действительною (умственною, нравственною или практическою, это все равно, но непременно с действительною) жизнью общества, так что, прочитавши это произведение, общество станет чувствовать себя ие совсем таким, как прежде, почувствует, что его взгляд на вещи прояснился или изменился, почувствует, что дан толчок его умственной или нравственной жизни3. Такого влияния на общество русская литература при Екатерине не имела. Оиа была забавою, способом препровождения времени, больше ничем: писали из подражания французам или
