Н. В. Шелгунов и др.
Официальными оппонентами были профессора А. В. Никитенко и М. И. Сухомлинов.
Описание этого «знаменательного дня» сохранилось в «Воспоминаниях» Н. В. Шелі унова (Гиз, 1923, стр. 163 и сл.). Шелгунов говорит, что умственное движение шестидесятых годов, выразившееся наиболее ярко с 1859 по 1862 год, впервые было провозглашено в 1855 году именно на публичном диспуте в Петербургском университете, когда Чернышевский защищал свою диссертацию.
«Небольшая аудитория, отведенная для диспута, была битком набита слушателями. Тут были и студенты, но, кажется, было больше посторонних, офицеров и статской молодежи. Тесно было очень, так что слушатели стояли на окнах. Я тоже был в числе этих, а рядом со мной стоял Сераковский (офицер Генерального штаба, впоследствии принявший участие в польском восстании и повешенный Муравьевым)… Чернышевский защищал диссертацию со своей обычной скромностью, но с твердостью непоколебимого убеждения. После диспута Плетнев обратился к Чернышевскому с таким замечанием: «Кажется, я на лекциях читал вам совсем не этоі» И действительно, Плетнев читал не то, а то, что он читал, было бы не в состоянии привести публику в тот восторг, в который ее привела диссертация. В ней было все ново и все заманчиво: и новые мысли, и аргументация, и простота, и ясность изложения. Но так на диссертацию смотрела только аудитория. Плетнев ограничился своим замечанием, обычного поздравления не последовало, а диссертация была положена под сукно».
Утверждение Чернышевского в звании магистра последовало лишь в ноябре 1858 года, когда у него пропал всякий интерес к научно-университетской карьере 33.
Прения протекали именно так, как предполагал Чернышевский. По словам Пытшна, Никитенко, отмечая целый ряд неоспоримых достоинств диссертации, тем не менее отвергал ее философскую основу и защищал «незыблемые идеальные цели искусства, установленные существующей эстетической теорией». Сначала Чернышевский возражал очень сдержанно, признавая, что его диссертация слабо аргументирована. Но он указал, что слабость этой аргументации зависела не от него (здесь несомненно имелись в виду цензурные препятствия). Затем он говорил о господстве рабского преклонения перед устаревшими мнениями, о предрассудках и заблуждениях, о боязни смелого, свободного исследования и свободной критики, которая не должна знать преград. «Только этим обстоятельством и можно объяснить, что в нашем образованном и ученом обществе держатся до сих пор устарелых и давно уже ставших ненаучными эстетических понятий. Наши понятия об идеальном значении искусства отжили, и их надо отбросить вместе со всеми аналогичными идеями о других предметах» («Голос минувшего», 1916, № 1).
Таково было впечатление присутствовавшего на диспуте Пыпина. Сам Чернышевский писал бтцу 10 мая’ «Заключился он (диспут. — Ред.) обыкновенным концом, т. е. поздравлениями, потому что диспут чистая форма. Никитенко возражал мне очень умио, другие, в том числе Плетнев, ректор, очень глупо. Впрочем, и Никитенко повторял только те сомнения, которые приведены и уже опровергнуты в моем сочиненьишке, которое, как ни плохо, все же основано на знакомстве с предметом, почти никому у нас неизвестным, потому и не может иметь серьезных противников, кроме разве двух-трех лиц, к числу которых не принадлежит ни один из людей, мне известных… Я думал, что придется мне говорить что-нибудь дельное, в ответ на возражения или, по крайней мере, по поводу их, — но они были так далеки от сущности дела, что и ответы мои должны были касаться только пустяков. Одним словом, диспут мог для некоторых показаться оживлен, но в сущности был пуст, как я, впрочем, и предполагал. Не предполагал я только, чтобы он был пуст до такой степени» («Литературное наследие», т. II, стр. 256).
Выход из печати диссертации, несмотря на важность затронутых в ней вопросов, не вызвал оживленной полемики. Журнальные отклики были немногочисленны. В 1855 году появились лишь две рецензии. С. Дудышкин в «Отечественных записках» (1855, июнь) дал довольно подробный анонимный разбор диссертации с резко отрицательной оценкой ее. По мнению рецензента, новые принципы, положенные в основу эстетической теории Чернышевского, должны повергнуть читателей в «неподдельный ужас». С особым возмущением рецензент отнесся к утверждению Чернышевского, что «единственная цель и значение очень многих (большей части) произведений искусства — дать возможность хотя в некоторой степени познакомиться с прекрасным в действительности тем людям, которые не имели возможности насладиться им на самом деле».
«Лучше повторять, — говорит рецензент «Отечественных записок», — избитую фразу, что предмет эстетики — прекрасное. Это объяснение, как ни односторонне оно, имеет, по крайней мере, то преимущество, что указывает на форму как на главное условие эстетических произведений».
В «Библиотеке для чтения» (1855, т. 132, отд. VI, стр. 5) анонимный рецензент (повидимому, А. Дружинин) поддержал это выступление «Отечественных записок», назвав их разбор диссертации справедливым.
Ко времени появления диссертации в свет Чернышевский уже занимал в редакции «Современника» видное положение. Книга не могла пройти незамеченной в среде писателей. Первые отклики их были крайне неблагожелательны. Писатели-дворяне остро почувствовали в лице Чернышевского
опасного противника. Книга его вызвала переполох в их среде, о чем свидетельствует переписка Тургенева, Григоровича, Боткина и мемуары современников.
С особой резкостью отзывался о диссертации И. С. Тургенев. В течение двух дней (9 и 10 июля 1855 года) он написал по поводу диссертации несколько писем — Боткину, Григоровичу, Краевскому, Панаеву и Некрасову.
Тургенев прямо бил тревогу. Он клялся Григоровичу «преследовать Чернышевского, презирать и уничтожать его всеми дозволенными и особенности недозволенными средствами. «Я прочел его отвратительную книгу, эту поганую мертвечину, которую «Современник» не устыдился разбирать серьезно» 34 (Первое собрание писем И. С. Тургенева, Спб. 1884, стр. 14).
«Книгу Чернышевского, эту гнусную мертвечину, это порождение злобной тупости и слепости не так бы следовало разобрать, как это сделал г-н Пыпин. Подобное направление гибельно — и «Современнику», больше чем кому-нибудь, следовало восстать против него» (И. Панаеву, 10 июля 1855 года).
Указанную нами рецензию в «Отечественных записках» Тургенев поспешил одобрить: «Спасибо вам, — писал он А. А. Краевскому, — что
у вас отделали гадкую книгу Чернышевского. Давно я не читал ничего, что бы меня так возмутило. Это хуже, чем дурная книга, — это дурной поступок».
Интересен ответ В. П. Боткина Тургеневу. «Представь себе дикую странность мою: ведь я не совсем согласен с тобой относительно диссертации Чернышевского. В ней очень много умного и дельного… неоспоримо и то, что прежние понятия об искусстве очень обветшали и никуда не годятся… По мне, большая заслуга Чернышевского в том, что он прямо коснулся вопроса, всеми оставляемого в стороне». Но в дальнейшем Боткин согласился с Тургеневым («В. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка», стр. 61, 62, 66, 67, 69).
Л. Н. Толстому в эти годы Чернышевский был тоже «больше всех не по нутру» (см. «Толстой и Тургенев. Переписка», изд. Сабашниковых, 1928, стр. 27). Но чрезвычайно важно отметить, что много позднее (1896) Толстой был буквально «поражен», когда В. В. Стасов «напомнил» ему однажды то «великое слово», которое Чернышевский выговорил еще в 1855 году в своих великих «Эстетических отношениях»: «…что искусство есть та человеческая деятельность, которая произносит суд над жизнью» (см. сборник «Лев Николаевич Толстой», Гиз, 1928, стр. 358). _
Ф. М. Достоевский выступил в 1864 году с затушеванной пародией на эстетическую теорию Чернышевского в отрывке из романа «Щедродаров» («Эпоха», 1864, май). В этой сатире, направленной главным образом против Щедрина, Достоевский пытался высмеять «Эстетические отношения искусства к действительности» («Яблоко натуральное и яблоко нарисованное»).
Настоящего, обстоятельного анализа и освещения диссертация Чернышевского в то время не получила, да едва ли и могла получить. Это заставило самого Чернышевского, тотчас после издания книги, взяться за разбор «Эстетических отношений», чтобы восполнить свои упущения и под видом критики изложить подробнее то, что недостаточно ясно было развито в его сочинении.
В 1865 году, когда Чернышевский был уже в ссылке, вышло второе издание диссертации (без имени автора). На этот раз вопросы, затронутые в его работе, стали предметом оживленного обсуждения критики. К этому времени относятся статьи Н. Соловьева в «Отечественных записках», нашумевшая статья Писарева «Разрушение эстетики» («Русское слово», 1865, май), рецензия В. Зайцева («Русское слово», 1865, апрель), статья М. Антоновича («Современная эстетическая проблема») и др. Взгляды на искусство радикалов-разночиицев Писарева, Зайцева и др. не совпадали со взглядами Чернышевского. Они выступали уже вообще против искусства, но старались обосновать свои антиэстетические позиции ссылками на Чернышевского.
М. Антонович в своей статье, помещенной в «Современнике» (1865, № 3), называет год появления «Эстетических отношений» «эпохой» в истории наших литературно-эстетических воззрений: «в этом году и в этом сочинении в первый раз были высказаны, доказаны и развиты те эстетические воззрения, которые в настоящее время получили права гражданства и почти исключительно господствуют в нашей литературе».
Стараясь выяснить ‘истинный смысл теории Чернышевского, Антонович не только защищал ее от нападений справа, в частности от ядовитых намеков, содержавшихся в «Господине Щедродарове» Достоевского, но ограждал ее и от некоторых рьяных критиков, которые, воюя против ложных направлений искусства, дошли до того, что стали вообще восставать против искусства и против эстетического наслаждения им.
Полемизируя с Антоновичем, Писарев выступил со статьей «Разрушение эстетики», в которой пытался убедить читателей, что диссертация Чернышевского была написана с целью доказать ненужность эстетики. «Писарев плохо понял основную мысль «Эстетических отношений», — писал по этому поводу Плеханов. — ^ Чернышевский, принимаясь за свою диссертацию, вовсе не задавался целью погубить эстетику… но, напротив, горячо защищал ее от тех ее недоброжелателей, которые говорят, что не следует заниматься ею, как наукой слишком отвлеченной и потому неосновательной» (Собр. соч., т. VI, стр. 246).
В 1866 году стали появляться брошюры К. Случевского под общим заглавием «Явления русской жизни под критикою эстетики». Второй выпуск этой небольшой «серии» был посвящен «Эстетическим отношениям искусства к действительности» господина Ч ***.
Случевский, бывший в 50-х годах за границей одним из организаторов в Гейдельберге «русской читальни» — пропагандистского центра, связанного с Герценом, в середине 60-х годов уже изменил свою общественную позицию. Его брошюра, посвященная Чернышевскому, отличается резко полемическим тоном, переходящим местами в шутовской и непристойный тон, сумбурностью изложения, ложной ученостью и откровенным эклектизмом.
Отпор Случевскому можно найти в интересной для своего времени книге А. Немировского «Наши идеалисты и реалисты» (1867), гл. XVI— «Случевский против реалистов».
Из более поздних выступлений следует отметить статью Вл. Соловьева «Первый шаг к положительной эстетике» (1894). Он сам рассматривает свою статью как «некоторое заступничество за Чернышевского против Боборыкина, который «боборыкнул покойного в московском философском журнале» (имеется в виду статья П. Боборыкина «Красота, жизнь и творчество», помещенная в «Вопросах философии и психологии», 1893, кн. 1-я и 2-я).
Однако понимание законов эстетики философом-ндеалистом Вл. Соловьевым прямо противоположив пониманию Чернышевского. Искатель «нового религиозного сознания», Соловьев считал, что цель эта
