называют куплею люди дальновидные! Я проклинаю тот час, когда увидел вас, поверил вам!»

Лина вся дрожала; она оперлась на стул машинально; хотела говорить — и не могла; хотела итти — ноги ее подкашивались. Она задыхалась (воды! воды! спирту! барышне дурно!), в глазах ее потемнело. Но сильная воля ее превозмогла это сражающее потрясение; громкий вздох, будто вопль растерзанной души (а разве вздох не в самом деле вопль растерзанной души?), вырвался из сжатых, стиснутых (фигура напряжения, действующая на чувство читателя. См. «Реторика Кошанского», § 57), побелевших губ ее; она крепко прижала руку к сердцу, приказывая ему молчать и не биться — и, повинуясь силе воли, сердце как бы замерло в ее груди (как же такая сильная женщина ие имела достаточного влияния на слабого Огинского?).

«Бог с вами, Огинский!» — произнесла она едва слышно и пошла к двери медленно, но твердо.

Он бросился за ней стремительно и схватил ее за руку.

«Куда вы?» — закричал он порывисто и повелительно: — «отвечайте! отвечайте же мне!»

Но Лина, задыхаясь, уклонилась от него и, указывая на дверь, сказала глухо, задыхаясь:

«Где вы, там меня не будет! Идите или пустите меня!»

Он отступил от нее. Она вышла.

Через два часа Огинский одумался и раскаялся. Он бросился в комнату Лины. Она была пуста».

Так же, как «Три поры жизни»? если позволительно предложить вопрос. Нет, еще не гак: в комнате Лины «на полу валя-ись бумаги- и лоскутья», — одним словом-, хоть что-нибудь

было. А в «Трех порах» нет ни мысли, ни правдоподобия в характерах, ни вероятности в ходе событий; есть только страшная аффектация, натянутость и экзальтация, представляющая все в «каком-то фантастическом сиянии» и как раз навыворот против того, что бывает на белом свете. Над всем этим владычествует неизмеримая пустота содержания. Но вам, читатель, угодно было знать, какую пользу может принести чтение плохих старинных романов? Всякому читателю может принести такую пользу — навести на него гораздо менее безотрадной тоски, нежели, например, чтение нового романа г-жи Евгении Тур; рецензенту оно может принести еще более выгоды — иногда снять с него часть работы, доставив ему готовый уже отзыв о книге; последнее случается, например, вот как: автор «Семейства Холмских», недовольный отзывами журналов о его романе, написал длинное предисловие, в котором собрал — и, конечно, опроверг — эти отзывы. Все они чрезвычайно — хорошо применяются и к «Трем порам жизни»; особенно отзывы «Телескопа» и еще одной газеты, почему же нам и не применить их? вот они (см. предисловие к третьему изданию «Семейства Холмских», Москва, 1841).

1) «Семейство Холмских» (читай: «Три поры жизни») нисколько не удовлетворяет современным требованиям; излишество бесполезного прозябания хуже бесплодия.

2) Чтение «Семейства Холмских» (читай: «Три поры

жизни») можно уподобить путешествию от Тобольска до Белостока.

БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК Комедия А. Островского. Москва. 18541
Первая комедия г. Островского, «Свои люди — сочтемся», была принята читателями с единодушным одобрением2. Мы встречали даже таких, которые, в порыве увлечения, ставили эту комедию выше «Недоросля» и «Горе от ума», наравне с «Ревизором»3. И такое увлечение не сердило тех, которые не разделяли его, — так оно было естественно. Чгоез два года явилась «Бедная невеста»4, не уронившая известности автора, но и не поддержавшая ее. Третья комедия его — «Не в свои сани не садись»5 — заставила некоторых из самых жарких почитателей первого произведения г. Островского опасаться, что он уже не в силах создать что-нибудь достойное автора «Своих людей». Но большая часть публики не разделяла еще этих опасений; многие оставались так увлечены «Своими людьми», что все, выходившее из-под пера их автора, считали равно замечательным. Явилась «Бедность не порок», и большинство публики убедилось в основательности опасений за талант г. Островского; и если мы скажем, что, по нашему убеждению, г. Островский еще может иметь силы — если только будет иметь желание — создать после «Бедность не порок» что-нибудь замечательное, то большинство читателей, мнение которых имеет вес в деле искусства, едва ли не назовет нас людьми, которые все еще не хотят отказаться от надежд и тогда, когда уже невозможно надеяться. Мы не можем найти эпитета, который бы достаточно выражал всю фальшивость и слабость новой комедии; не можем найти потому, что воспоминание о «Своих людях» не позволяет нам прибегнуть к эпитетам, которыми характеризуются произведения кичливой бездарности. Потому скажем только: новая комедия г. Островского слаба до невероятности. А между тем находятся люди, которые продолжают называть ее «ценным и долговечным вкладом в сокровищницу русской литературы»6. Этого мало; находятся люди, которые решаются говорить так: мы видели

«Гамлета», «Отелло», «Ричарда III», «Короля Лира»; эти гени-

альные создания сильны тем, что в них правдиво изображается человек, и могущественно их «правда» действовала на нашу душу, но пришло время, и мы увидали произведение еще высшего достоинства (т. е. «Бедность не порок»).

И вот пришла пора другая,
Опять в театре стон стоит;
Полусмеясь, полурыдая,
На сцену вновь толпа глядит,
И с нею истина иная Со сцены снова говорит.
Но эта правда не похожа На правду прежнюю ничуть:
Она простее, но дороже,
Здоровей действует на грудь.
Дай ей самой здоровья, боже.
Пошли и впредь счастливый путьі
Поэт, глашатай правды новой,
Нас миром новым окружил,
И новое сказал ои слово.
Хоть правде старой послужил.
Вот отчего театра зала
От верху до низу одним
Восторгом вновь затрепетала:
Любим Торцов пред ней живой Стоит с поникшей головой.
Бурнус напялив обветшалый,
С растрепанною бородой… и проч., н проч.
(См. «Москвитянин», 1854, № 5.) г

Для не читавших «Бедность не порок» прибавим, что Любим Торцов — лицо из этой комедии. Нас нисколько не удивляет, что есть люди, не умеющие отличать посредственных или плохих пьес от гениальных и добродушно ставящие «Бедность не порок» выше шекспировских произведений: ведь есть же люди, думающие, что Основьяненко (или Гребенка) выше Гоголя, что «Пан Халявский» 8 лучше «Мертвых Душ», и т. д.; но тем не менее удивительно, что подобные люди решаются печати» высказывать, что «Бедность не порок» выше «Гамлета» и «Отелло»9. Примеров такой забавной решительности не бывало в русской литературе с тех пор, как С. Г линка говорил, что в «Димитрие Самозванце» Сумароков, в отношении развития волнения душевного, превосходнее того, что Шекспир предъявлял в своем «Макбете» (Очерки жизни А. П. Сумарокова, изданные С. Глинкою, часть 3, стр. 120) 10. Что могло придать этим неосторожным поклонникам слабой комедии такую смешную смелость? Только имя г. Островского, как автора «Своих людей». Блеск его так ослепил их, что они не могут видеть прискорбного различия между первою комедиею г. Островского и его последними произведениями. А различие до того велико, что автора «Бедность не

порок», не будь выставлено его имени на этой комедии, невозможно было бы признать автором «Своих людей»: он кажется только его подражателем, усвоившим себе до некоторой (только до некоторой) степени его манеру, но не имеющим и тени его таланта. Только подпись одного имени на обоих произведениях убеждает нас, что оба они писаны одним и тем же человеком.

Но мало того, что успех «Свои люди — сочтемся» доставил — автору известность; у него явились подражатели, но какие?

В карикатурных подражаниях «Своим людям», — мы говорим о недавно появившихся пьесах: г. Потехина «Брат и сестра» (Москвитянин, №№ 3 и 4) иг. Красовского «Жених из ножевой линии» (Отечественные Записки, № 3), — нет и тени того, что составляет достоинство «Своих людей», в них только развиты до крайности все слабые стороны «Своих людей» в художественном отношении и утрирован до совершенного искажения оригинальный язык этой комедии. Как же могло от «Своих людей» произойти такое потомство, как «Не в свои сани не садись», «Жених из ножевой линии», «Брат и сестра» и, особенно, «Бедность не порок»? Общий ответ на это ясен для всякого, знающего, что такое значит «подражать». «Подражать» значит: не понимая существенных достоинств, не понимая смысла произведения, ослепившего нас своим успехом, механически воспроизводить его внешнюю сторону и, не имея сил передать его красоты, со всею силою безвкусия скопировать в громадных размерах его недостатки, принимая их за красоты.

После «Своих людей» автор их написал «Бедную невесту». Комедия была очень хороша; ее все похвалили, но в восторг не привела она никого11. Почему же так? Потому что она действительно не имела ни одного из блестящих достоинств первой комедии г. Островского. Идея в ней была, если хотите; а если хотите, то можете сказать, что и не было, потому что идея эта была вовсе не новая. Милая, достойная всего лучшего девушка должна — потому, что у нее нет приданого, для того, чтобы спасти себя и мать от нищеты — выйти замуж за человека, который не пара ей ни по образованию, ни по чистоте сердца, ни даже по летам: это человек пошлый, необтесанный, довольно пожилой, которого она будет стараться, но не успеет, облагородить, которого она будет усиливаться полюбить, но не будет в состоянии любить; ее жизнь погибнет невозвратно (все это сама она чувствует), погибнет ее красота и молодость; сотни хороших, если не гениальных произведений были писаны уже на эту тему, и если она всегда останется прекрасна, то свежесть и эффектность может придать ей только колоссальный талант. А г. Островский написал прекрасное, но вовсе не колоссальное по исполнению произведение. Мало того, что идея не имела достоинства новизны: она принадлежала слишком тесному кругу частной жизни.

Недовольный сомнительным успехом этой комедии, г. Островский написал новую: «Не в свои сани не садись». В этой комедии ясно и резко было сказано: полуобразованность хуже невежества, но не прибавлено, что лучше и той и другого: истинная образованность. Вообще, эта комедия как бы служила переходным звеном между «Своими людьми» и «Бедность не порок», к которой мы теперь и обратимся, так как то, что было не совсем определенно в «Не в свои сани не садись», совершенно выяснилось в «Бедность не порок». Эта комедия явилась всего три месяца назад; потому большей части наших читателей содержание ее, может быть, еще неизвестно, и мы должны рассказать его довольно подробно.

Но прежде, нежели начнем говорить о содержании, скажем об именах действующих лиц. В «Не в свои сани не садись» представитель (мнимо) русских по преимуществу понятий назывался уже Русаковым, представитель верности старинным обычаям — Бородкиным, представитель модной пустоты и ветрогонства — Вихоревым. Такое блистательное нововведение, заимствованное из комедий старого времени, понравилось г. Островскому; в «Бедность не порок» все фамилии лиц «заимствованы» от их качеств: Коршунов (фабрикант свирепого нрава), Гуслин (русский виртуоз), Разлюляев (т. е. гуляка и весельчак). И надобно сказать, что это чрезвычайно прилично новой комедии г. Островского,