излишней доверчивости, оставляет недоразумениям гораздо меньше места, нежели самые записки автора, который часто затемняет дело, отстраняя на второй план важнейшие обстоятельства излишними рассуждениями о том, чтб или ясно само по себе, или не относится к главному предмету. Надобно вникнуть в эти существенные черты, чтобы сквозь обманчивый колорит экзальтации рассмотреть людей, имевших влияние на развитие и судьбу Жоржа Санда, в их истинном виде.

Тогда мы яснее поймем развитие ее характера, и личность ее представится нам именно такою, какою обнаруживалась в ее поэтических произведениях: это натура чрезвычайно сильная, которая только от неблагоприятных обстоятельств воспитания и ложного положения, какими окружила ее судьба, получила ха-343

рактер отчасти болезненной восторженности, впрочем, не заглушившей здоровых качеств этой здоровой и высокой натуры. Таким образом, личность г-жи Жорж Санд является нам полною представительницею лучшей части поколения, воспитанного во Франции отчасти воспоминаниями о республике и империи, отчасти мистицизмом Шатобриана и Ламартина, отчасти романтизмом.

В нескольких словах напомним читателю содержание переведенной нами части «Записок», положение и характеры лиц, продолжающих действовать в 12-й главе I книги, с которой мы начинаем.

Если обращать внимание только на то, что имело влияние на будущую судьбу писательницы, содержание переведенной нами

части рассказа, очень длинного, может быть сжато в немногих строках. Рассказ не доведен еще не только до рождения Авроры Дюпен (имя, которое носила г-жа Дюдеван до замужества), но и до начала знакомства ее отца, Мориса Дюпена, с матерью, Викториею-Софиею Делаборд. До сих пор автор излагал семейные воспоминания о своих предках — Морице Саксонском (побочною дочерью которого была . г-жа Дюпен, мать Мориса) и г. Дюпене, отце Мориса, который был откупщиком, меценатом энциклопедистов и другом Ж.-Ж. Руссо. Дюпен был уже стариком, когда женился на молоденькой девушке, которая жила с ним очень счастливо, но рано осталась вдовою и посвятила себя воспитанию сына. В революцию она лишилась большей части своего состояния, подвергалась опасностям во время терроризма, будучи подозреваема в сношениях с эмигрантами, потом, спасшись от грозившей погибели при помощи Дешартра, который был гувернером ее сына, Мориса, жила в своем поместье Ногане близ городка Лашатры.

Г-жа Дюпен, которую внучка, ею облагодетельствованная, представляет себе чуть не идеалом женщины, очень горячо любила своего сына, но до конца жизни хотела держать его в такой строгой зависимости от себя, какой могут подчиняться только маленькие дети.

Морис до конца жизни робел перед матерью, но тяготился надзором и старался тайком от нее наслаждаться свободою, которой не смел защищать открыто и откровенно. Он рано поступил в военную службу и, подчиняясь сначала матери, потом жене в домашнем быту, был храбрым солдатом на поле битвы. От связи с горничною г-жи Дюпен у него был побочный сьгн, Ипполит. Г-жа Дюпен воспитывала ребенка в своем доме, прогнав

мать его.

Виктория-София Делаборд, будущая жена Мориса и мать Авроры, была дочь простолюдина, промышлявшего обучением и продажею певчих птиц. Рано оставшись беспомощною сиротою, хорошенькая парижанка не устояла против соблазнов, ее окру-344

жавших, и потом вышла замуж, скоро овдовела и возвратилась к прежнему образу жизни. Когда началось ее знакомство с Морисом, она имела какого-то богатого покровителя. От первого брака была у Виктории дочь Каролина. Женщина благородного и решительного характера, Виктория-София Делаборд, несмотря на увлечения своей молодости, едва ли не более своего бесхарактерного мужа и его матери имеет прав на уважение.

С О Ч И Н Е Н И Я Т . Н . ГР АН О В С К О ГО

Т ом первый. Москва. 1856.

Когда, по смерти замечательного ученого или поэта, даются его друзьями и почитателями обещания издать полное собрание его сочинений, публика не обольщается надеждою, что слова эти непременно будут исполнены; а тому, чтобы обещания исполнились скоро и удовлетворительно, она решительно не верит.

И нельзя не сказать, что такая недоверчивость основательна: публика была слишком часто обманываема подобными обещаниями. Л ет пять заставили ее ж дать дополнительных томов к первому посмертному изданию творений Пушкина (1841 года), и — бож е! — каково было это издание! Л юбители курьезных книг должны дорож ить им, как дивом небрежности и неряшества внешнего и внутреннего, как редкостью, достойною занимать место на ряду с тем знаменитым изданием Виргилия, в котором список типографских и других погрешностей наполнил в полтора раза более страниц, нежели самый текст ‘. Относительно русской поэзии довольно этого примера. Наука наша еще несчастнее на посмертные издания. Укажем один случай: Прейс, один из первых славянистов Европы, оставил много сочинений; но почти все они хранились еще в рукописи, когда постигла его слишком ранняя смерть. Напечатаны им при жизни были только немногие и небольшие по объему статьи, удивляющие ученостью и глубокомыслием. Важ ность оставшихся в рукописи трудов его была несомненна. Н есколько лет мы постоянно слышали, что рукописи Прейса приготовляются к изданию… вот прошло десять лет, а еще ни одна строка из них не явилась в печати, да и самые слухи об издании совершенно замолкли: довольно, должно быть, того, что поговорили о нем. Таких фактов можно было бы припомнить десятки. Неудивительно после того, что публика мало надеется на посмертные издания.

Тем более чести друзьям покойного Грановского, которые принятую ими на себя священную обязанность исполняют, как 346

видим, ревностно и честно. Первый том обещанного издания уже в руках публики; второй явится через два или три месяца, и, таким образом, еще до истечения года со времени тяжелой потери, нанесенной не только нашей науке, но и общ еству рус» скому смертью автора, друзья его исполнят ту часть своего долга, совершение которой зависит исключител ьно от их усе рдия: два тома эти соединяют в себе все, что было напечатано Грановским при жизни. Остается другая, еще более важная половина дела, напечатать по рукописи Грановского составленную им часть учебника всеобщей истории и, по запискам его слушателей, знаменитые его университетские курсы. Ревность, уже доказанная издателями, ручается за то, что и тут они сделают все зависящее от них для удовлетворения ожиданиям публики. Н адобно надеяться,

что им удастся дать нам полные курсы Г рановского.

Внешний вид издания совершенно удовлетворителен. Цена назначена очень умеренная — три рубля за два большие тома: очевидно, издатели заботятся о том, чтобы дешевизна книги позволяла большинству небогатых читателей приобретать издание. Прекрасный пример, которого не должны были бы дож идаться другие издатели, возбуж дающие против себя справедливый ропот за то, что слишком высокою ценою препятствуют должному распространению в массе публики книг, наиболее любимых и необходимых каждому образованному человеку. Г. Кудрявцев, на котором лежат главные труды по изданию, как видно из предисловия, и г. Соловьев, разделявший с ним заботы по редакции, приобретают этим прекрасным делом новое право на признательность публики.

Характер предисловия, приложенного к первому тому, заставляет нас сделать догадку, в справедливости которой нельзя сомневаться, принимая во внимание энергию, с какою друзья Грановского заботятся о его памяти. «И звестие о литературных трудах Грановского», написанное г. Кудрявцевым, занимается исключительно характеристикою литературных приемов и привычек покойного историка, нисколько не касаясь его биографии. Это заставляет думать, что жизнеописание его составляет предмет отдельного и обширного труда. В плане издания, объясняемом г. Кудрявцевым, не упоминается о выборе из корреспонденции Грановского, без сомнения, очень важной для его биографии, да и вообще для истории нашей литературы: это служит новым под-‘ тверждением выраженной выше догадки. Итак, есть основания думать, что жизнь Грановского будет нам рассказана со реею возмож ною ‘В настоящее время полнотою. С живейшим интересом будем ожидать этой биографии, а пока воспользуемся теми

сведениями, какие сообщает предисловие, для характеристики привычек Г рановского, как литератора.

Грановский писал гораздо менее, нежели дол ж но было желать.

Чем объяснить это? Ужели только нелюбовью к механическому 347

труду, соединенному с изложением мыслей на бумаге? Так думали иные. Г. Кудрявцев находит это слишком поверхностное объяснение неудовлетворительным и приводит другие, гораздо вернейшие.

В Гра новском (говор и т он ) соединил ись два качества, которы е не часто встреча ются вместе: ум его бы л стол ьк о ж е я сный и ж ивой, скол ько и основательный. Е го не удовл етворя л о поверхн остное знание п редмета, первое знак ом ство с ним. Е го не пугали самы е трудны е задачи науки: он л юбил брать их «с боя » (к а к сам ж е он вы ра зил ся в одной своей ста тье), но не довол ь-ствова л ся своею первою победою. Н е останавл ивая сь на первом полученном успехе, он находил в нем лишь новые побуж дения к тому, чтобы усилить занятия предметом. Ч ем бол ьш е зна комил ся он с вопросом , тем больше л юбил угл убл я ться в него. О дн а ж ды выра ботанна я мысл ь не принимала в нем навсегда неподвиж ную ф орм у, за кры тую для вся кого дальнейшего ра з-вития. К а ж дое новое иссл едование, соприка са ющ ееся с предметом его занятий, наводил о его иа новые сообра ж ен ия . О ттого нередко сл учал ось, что Гра -новскии, уж е обдума вш и свои собствен н ы й план, или отка зы ва л ся от него, или отл агал на неопределенное время его исполнение, находя, что он еще не довол ьно соответствова л современным требования м науки. Время, меж ду тем, наводил о наш его учен ого на другие вопросы , и возбуж денна я ими л юбозн а -тел ьн ость вызы вал а его на новые за ня тия . Та к им обра зом , нескол ько обш ирных планов, задуманных им еще во время пребывания за границею, остались неисполненными, хотя дл я них уж е за готовл ено бы л о много материала…

С необы кновенною ж и востью переходя от одн ого вопроса науки к другому,

он ча сто возвра щ а л ся к ним с новы м воодуш евл ением, — н о за то и с бол ь-ш ею взы ска тел ьн остью к самому себе. Н е довол ьно бы л о, чтобы мысль много занимала его: он не преж де приступал к л итературной обра ботке ее, как давши ей созреть в себе и дости гн ув я сн ого понимания ее в самых по-дробн остя х… Гра новский бы л