себе все, чего серьезно захочет, — но потому, что мы до сих пор все еще дремлем от слишком долгого навыка к сну. Оттого-то существеннейшая польза, какую может принести у нас обществу отдельный подвижник просвещения, по-иное, как развитие какого-нибудь нра вственного или умственного начала,

осущ ествл я емого общ еством ?» (О б этом давно все твердя т с гол оса Гегеля : трудно найти историческую книгу за последние двадцать лет, в которой бы дело это излагалось неудовл етворител ьно; в настоя щ ее время скучно уж е и говорить о подобны х вещ ах.) «Самы е важ ные явления в ж изни чел овечества остались незамеченными. Та к , например, критика историческая не заметила, что многое утра тил ось и обмел ел о в мы сл я х и познаниях человеческих, при переходе из Элл ады в Рим и от Р има к романизированным племенам З апада». (С того времени, как приня л ись за изучение греческих кл ассиков, каж дому известно, что греки в науке и поэзии бы л и выше римлян, что Гомер выше Виргил ия, перед П латоном и Ари стотел ем ничтож ен Ц ицерон, как философ и т. д.; а то, что латинские классики неизмеримо выш е средневековых писателей, бы л о всем известно даже в средние века.) «Т а к ра зде-ление И мперии на две пол овины после Д иокл етиана и К онстантина я вл я ется постоянно делом грубой сл учайности, меж ду тем, как очевидно он о происходило от разницы меж ду просвещ ением эл л инским и римским», (Д а у какого же историка представл я ется оно делом грубой сл учайности? И какой историк не понимает и не объ я сня ет, что деление произош л о от ра зности меж ду цивилизацией греческого и римского мира, Восточной и З ападной империи? и т. д., смотр. «М оск овски й сбор н и к », 1846 г., ста тья г. Хом я к ова стр. 157— 160.) В истории очень много неразрешенных вопросов: но к ним нимало не принадлеж ат задачи, на которы е ука зы ва ет русском у историку автор: о предметах, нм исчисляемых, ни русский, ни немецкий, ни ф ранцуз-ский историк не мож ет ска зать ничего сущ ественно нового, потому что они объяснены очень удовл етворител ьно. Говоря о них что-н ибудь различное от настоящих решений, давно данных наукою, мож но ра зве тол ько повторя ть контраверсистов и схол астиков, например, в вопроса х о Византии Ада м а Церникава (Zern ik a w — З ерн иков? Ж ерн а к ов?) — тут будет еще меньше нового и самостоя тел ьного, нежели в согл асии с основательными решениями современной науки.

средством своей публичной деятельности, состоит не только в том, что он непосредственно сообщ а ет знание — такой даровитый народ, как наш, легко приобретает знание, лишь бы захотел — но еще более в том, что он пробуж дает любознательность, которая у нас еще недостаточно распространена. В этом смысле, лозунгом у нас должны быть слова поэта:

Т ы вста ва й, во мраке спящ ий бра т! 2

Наконец, на людях, щедро наделенных природою и высоко развитых наукою, есть у нас еще обя занность, мало развлекающая силы западных ученых. Общ ество дает у нас мало опоры научным и человечным стремлениям; воспитание наше обыкновенно бывает неудовлетворительно: оно не полагает твердых оснований нашей будущей деятельности, не влагает в нас никакого сильного стремления, никакого определенного взгляда на самые простые житейские и умственные вопросы. П отому даже в людях наиболее даровитых и развитых, по уму, знанию и положению имеющих призвание быть деятелями просвещения, по большей части не бывает никаких бодры х и решительных стремлений; мысли их колеблются, перепутываются, деятельность не имеет никакой определенной цели; они часто готовы бывают блуж дать сами в смутном хаосе недоумений, по вол е случая направляясь то туда, то сюда, не приходя и сами ни к чему достойному внимания, не только не проводя за собою других к какой-нибудь возвышенной цели. Д л я них бывает нужен человек, который постоянно возбуж дал бы в них желание искать истинный путь, постоянно указывал бы направление их деятельности, решал бы их недоумения, который был бы для них авторитетом и оракулом. Вообщ е, часто бывает нуж но восставать против слепого увлечения авторитетами; быть может, настанет время, когда люди найдут, что могут обходиться и без авторитетов: тогда люди будут гораздо счастливее, нежели

были до сих пор. Н о пока — и это «пока » продолж ится еще целые века — сила привычки и апатии так еще сильна, что бол ь-ш инство чувствует себя спокойным и уверенным тол ько тогда, когда встречает объяснение стремлениям века и ободрение своим мыслям в каком-нибудь авторитете. Особенно должно сказать это о нашем молодом обществе. О н о не может, кажется, шагу ступить без поддерж ки какой-нибудь сильной отдельной личности. Явление, если говорить правду, само по себе прискорбное; но что ж делать, когда иначе не бывает в известных периодах развития? Поневоле надобно признать, что люди, которые были авторитетами добра и истины, засл уж ивают глубокой благодарности за пользу, которую принесли, за успехи, совершенные под их влиянием и пока невозмож ные без них.

Такова была дол я Грановского в деле нашего развития. Он был одним из сильнейших посредников между наукою и нашим общ еством; очень немногие лица в нашей истории имели такое 352

могущественное влияние на пробуждение у нас сочувствия к высшим человеческим интересам; наконец, для очень многих людей, которые, отчасти благодаря его влиянию, приобрели право на признательность общества, он был авторитетом добра и истины. Все это, как видим, не принадлежит к числу тех специальных заслуг, на которых зиждется слава ученого. А , между тем, в них -то именно и должно состоять истинное значение ученого в нашем обществе. То, что стало уже второстепенным делом на З ападе, у нас еще составляет существеннейший вопрос жизни; то, чего требует от своих людей З апад, еще не требуется нашим обществом.

Л юди, которые скорбят о том, что наше общ ество, наше просвещение и т. д. как две капли ‘воды походят на западное общ ество, западное просвещение и т. д., оскорбл яются фактами, решительно созданными их воображением. Если б мы разделяли их понятия, мы, напротив, повсюду видели бы повод к радости: сходства между нами и З ападом пока еще не заметно ни в чем, если хорошенько вникнем в сущность дела.

Так, например, и Грановский был возможен только у нас. Человек, по природе н образованию призванный быть великим ученым и шедший всю жизнь неуклонно и неутомимо по ученой дороге, не оставил, однако, по себе сочинений, которыми наука двигалась бы вперед (единственное средство к приобретению имени великого ученого на З ападе), — и, между тем, каждый из нас говорит, что он несомненно был великим ученым и исполнил все, к чему призывал его долг ученого. Кажется, такого суждения нельзя обвинять в подражательности западным примерам; мы не знаем даже, можно ли его сделать вразумительным для немца или англичанина, не обрусевшего в значительной степени. Так и во всем: наше общество все мерит своим аршином, а вовсе не французским метром (хотя он гораздо удобнее) и не английским футом (хотя он и введен у нас, на сл овах). З а оригинальность нашу нечего опасаться: сильнее обстоятел ьств времени не будет никто, подчиняется им всякий.

Однако, почему же Грановский писал мало и не оставил сочинений, двигающих науку вперед? П отому, что он был истинный сын своей родины, служивший потребностям ее, а не себе.

Не знаем, сознавал ли он, на какую высоту становится, какую блестящ ую славу снискивает, отказываясь от своей личной ученой славы. По всей вероятности, он и не думал об этом: он был человек простой и скромный, не мечтавший о себе, не знавший самолюбия; надобно даже предполагать, что он и не приносил тяжкой для гордости жертвы, отказываясь от легко исполнимого при его

силах стремления занять почетное место в науке капитальными

трудами. Он просто исполнял свой долг, употребляя свои силы сообразно требованиям занимаемого им положения в русском обществе. Положение было таково, что все лежавшие на нем требования общества и науки существенно исполнялись живым сло -23 И. Г. ‘[ерггышепский, т. i l l 353

йом, — и литературная деятельность была для него только повторением, только делом досуга и личной, случайной охоты повторить на бумаге то, что уж е достигло своей цели посредством живого слова. Как профессор Московского университета, без всяких сравнений значительнейшего из ученых учреждений России по влиянию на жизнь общ ества и развитие нашего просвещения, Грановский имел круг деятельности едва ли менее обширный, нежели круг действия литературы. Непринужденность изложения, полнота выражения мысли, какая давалась ему живым словом, не существует в литературе. Какое же побуждение мог он иметь для повторения в искаженном виде того, что уже было сообщено публике? Он не нуждался в литературе, как посреднице между ним и публикою. Н о, однако ж, он должен был чувствовать важность литературы, должен был и на нее простирать свое влияние?

И для этого точно так же не имел он надобности писать. Его высокий ум, обширные и глубокие познания, удивительная привле-кател ьность хара кте ра сделал и его це нтром и душ ою наше го л ите-ратурного кружка. Все замечательные ученые и писатели нашего времени были или друзьями, или последователями его. Влияние Грановского на литературу в этом отношении было огромно. К о-нечно, возмож ность такого действия через беседу, чрез личные отношения, связывающие людей в один круж ок, обусловливается малочисленностью нашего литературного сословия. Ведь если разобрать хорошенько, у нас в этом отношении и до сих пор существует порядок вещей, мало чем отличный от того, что было во

времена «Б еседы любителей русского слова» и «Арза ма са »: все

наши литераторы и ученые наперечет, каждый из них лично знаком со всеми остальными; это совершенно не то, что в Германии, Франции, Англии, где они считаются сотнями и тысячами, где всеобщее знакомство — вещь невозможная. У нас, если хотите, и вообще наука и литература отчасти семейное дело, и, по патриархальному обычаю,