надобно ли говорить о второстепенных ученых? Почти все они продолж ают держаться рутины. Слабые признаки того, что программа Гизо и Ш л оссера сделается общ ею программою исторических трудов, видим в том, что уже довольно часто один и тот же человек пишет равно основательные сочинения по политической истории и по истории литературы: в пример укажем на Маколея и Гервинуса. Н о эти две отрасли одной науки продолж ают оставаться для него различными науками, из которых одной так же мало дела до другой, как лет тридцать тому назад физиологии мало было дела до химии. И заметим, что такая раз-деленность, так стесняющая горизонт истории, не есть только недостаток выполнения, допускаемый этими историками по трудности в одно время обнять своими исследованиями с равною полнотою ту и другую отрасль исторических материалов: нет, она допускается не слабостью исполнительных сил автора, а преднамеренно принимается его мыслью, как граница, полагаемая идеею самой науки: историк не то чтобы не мог — он просто не находит побуждения, не хочет дать своим исследованиям более широкий объем. Рутина еще очень сильна. Грановский, напротив того, видит, что даже и та более широкая программа науки, которая у Ш л оссера и Гизо до сих пор остается смелым нововведением, должна быть еще расширена присоединением к политическому и умственному элементам народной жизни натурного элемента; мало того, что он требует расширения границ науки, нынешняя односторонность которой чувствуется очень немногими, он видит,

что она должна стать на новом, прочном основании строгого ме-

тода, которого ей до сих пор недостает. Н адобно ли говорить, что этим предсказанием обозначается начало совершенно новой эпохи в науке?

Н е должно обманываться тем, что Грановский ссылается в этих случаях на г. Б эра, Кетле, Эмерсона: надобно только присмотреться к его речи, чтобы увидеть тут нечто совершенно другое, нежели простое заимствование мыслей у того или другого ученого. Видно, что мысль крепко принадлежит самому Грановскому, и цитаты имеют целью только доказать, что не он один так думает, что мысль, им высказанная, не его личная выдумка, а вывод из нынешнего положения науки, делаемый каждым про-3инстинкт говорит, что, во всяком случае, несмотря на все видимые уступки своей собственности другим, они останутся довольно богаты, бывает это стремление указывать на людей, высказывавших ту же самую мысль, которая кажется им справедливою. И , действительно, кто вникнет в понятия Грановского, тот увидит, что они глубоко самостоятельны и прочувствованы им часто гораздо полнее и глубже, нежели теми людьми, на которых он ссылается. П ри-мер у нас перед глазами: для Эмерсона мысль о значении истории далеко не имеет той важности, какую придает ей Грановский. Н адобно еще заметить, что существенные приобретения наукою делаются не другим каким-либо способом, как тем, что к данной науке прилагаются истины, выработанные другою наукою. Так, химия обязана своими успехами введению количественного метода, заимствованного из математики; нравственные науки ныне подчиняются историческому методу и, без сомнения, много от него выиграют. Это до такой степени справедливо, что новая эпоха в науке создается чаще всего не специалистом, который слишком привык к рутине и обыкновенно отличается от своих сотоварищей тол ько большим или меньшим объемом, но не сущ е-ственным различием в содержании знания, — преобразователями науки бывают обыкновенно люди, первоначально занимавшиеся другою отраслью знания; так, например, Декарт, Л ейбниц, Кант были математики, Ада м Смит просрессор словесности и логики, и т. д. Причина тому очень проста: человек, приступающий к глубокому исследованию с запасом знаний, чуждых другим ученым, легче замечает в новом предмете стороны, ускользающ ие от их внимания. Свобода от рутины также много значит. И з специалистов обыкновенно только немногие обладают этими качествами, необходимыми для того, чтобы пролагать в науке новые пути: солидными знаниями в науках, которые не поставлены обычаем в число так называемых вспомогательных наук, и отсутствием рутины. Грановский принадлежал к этим немногим избранникам, и кто внимательно всмотрится в его сочинения, которые, по свидетельству всех знавших его, далеко не могут еще назваться полным отражением его богато одаренной личности, — тот убедится, что и эти немногие и небольшие трактаты дают уже несомненное доказательство того, что Грановский, если бы целью его деятельности была личная слава, мог бы стать на ряду с такими людьми, как Н ибур, Гизо, Ш л оссер. Н о у него была другая цель, более близкая к потребностям его родины: служение отечественному просвещению, — и благословенна память его, как одного из могущественнейших и благороднейших деятелей на этом священном поприще. Мы не будем теперь подробно разбирать остальных сочинений Грановского, помещенных в первом томе: каждое из них было в свое время основательно рассмотрено нашею ученою критикою, И разве немногие замечания дол ж но было бы прибавить относительно того или другого в отдельности к сказанному уже в наших журналах. Конечно, теперь, когда эти сочинения возмож но обозревать Л их связи, яснее прежнего становятся идеи, одушевлявшие Грановского, как ученого писателя; но для того, чтобы характеристика их духовного единства была полна и всестороння, надобно дож даться появления второго тома, или, что будет еще лучше, издания его университетских курсов. Мы так и сделаем: если, давая нам второй том, издатели выскажут, как мы ожидаем, надежду, что печатание университетских курсов не замедлится, мы будет ж дать этих курсов; если же не выскажется эта уверенность, что за вторым томом скоро явится третий и следующие, мы должны будем ограничиться рассмотрением двух изданных томов как отдельного целого. Тогда все -таки наш обзор будет полнее, нежели мог бы быть в настоящее время. И так, теперь мы долж ны сказать тол ько по нескольку слов об отдельных статьях, вошедших в состав изданного тома. З а «Р ечью о значении истории» следует перевод письма известного натуралиста Эдвардса к Августину Тьерри «О физиологических признаках человеческих пород и их отношении к истории», с довольно обширными примечаниями и предисловием самого Грановского. В настоящем издании эта статья представляется как бы приложением к «Речи об истории», говорящей, между прочим, об ученом значении письма Эдвардса. Прекрасный разбор этого труда и вместе «Р ечи» Грановского был помещен г. Кудрявцевым в «Отечественных записках» (1853 г., т. L X X X V I I ). Статью «О родовом быте у древних германцев» мы недавно имели случай рассматривать, говоря о II томе «И сторико-юридического архива», в котором она была помещена 3. З десь прибавим тол ько, что она действительно составила эпоху в прениях о родовом и общинном быте. И сследователи наши увидели необходимость придать более точности своим понятиям об этом важном вопросе нашей истории и заняться ближайшим сравнением форм нашей общины с подобными явлениями у других славянских племен и других европейских народов: тогда только решится, до какой степени надобно считать явления так называемого родового быта свойственными исключительно нашей истории и насколько в них общ его с тем, что представляет история других народов; решится также, которое из двух различных воззрений на эти явления ближе к истине: то ли, которое сущ ествование родового быта признает продолж ающимся до Владимира и Ярослава и даже далее, или то, которое утверж дает, что во времена, с которых начинаются наши исторические предания, родовой быт уж е распался, выделив из себя семью и превратись в союз отдельных семей, общину. Ф акты, указанные Грановским, пролили много света на это дело и полагают конец многим ошибочным мнениям о совер-366 шенном, будто бы, различии славянской общины от общ ин, какие застает история у германских и кельтских племен. Д о определения своего проф ессором истории при М осковском университете, покойный Грановский, тогда еще ничем не известный молодой человек, написал несколько статей для «Б ибл иоте-ки для чтения». Каж дый знает, каким переделкам редакция этого журнала подвергала печатаемые в нем сочинения, и издатели поступили очень благоразумно, решившись не вносить в собрание сочинений Грановского его статей, помещенных в «Б иблиотеке для чтения», «не будучи в состоянии отделить от них чуж ого нароста и отличить те изменения, которые сделаны в них самою редак-циею ж урнала». Они перепечатали только первую из них: «С удь-бы еврейского народа», чтобы дать пример начальных трудов Грановского по науке, лучшим представителем которой был он у нас впоследствии времени. Д ва исследования: «Волин, И омсбург и Винета» и «Абба т Сугерий», писанные для получения ученых степеней, имеют много общ его: оба они, в угодность обычаю, облечены ф ормою специа-лизма, которой не любил Грановский, и могут совершенно удовлетворить строгих ценителей внешних признаков учености. Оба одинаково имеют предметом специальные вопросы всеобщей истории, обработку которых Грановский вообщ е не считал делом, долж енствующим лежать на русском ученом, занимающемся всеобщ ею историею. Он выражался об этом так: «О дн о из главных препятствий, мешающих бл аготворному действию истории, закл to-чается в пренебрежении, какое историки оказывают обыкновенно к большинству читателей. Они, повидимому, пишут только для ученых, как будто история мож ет допустить такое ограничение, if&K будто она по самому сущ еству своему не есть самая популярная из всех наук, призывающая к себе всех и каж дого. К счастию, узкие понятия о мнимом достоинстве науки, унижающей себя исканием изящной формы и общ едоступного изложения, возникшие в удушливой атмосфере немецких ученых кабинетов, несвойственны русскому уму, любящ ему свет и простор. Ц еховая, гордая своею исключительностью наука не в праве рассчитывать на его сочувствие». Официальная цель, с которою написаны оба исследования, поставила Грановского в необходимость сделать уступку обычным требованиям и, сохранив общ едоступность и интересность в изложении, дав своим частным темам такое значение, что они получили непосредственное отношение к историческим вопросам действительной важ ности, он снабдил их аппаратом специальной учености в разных эпизодических отступлениях и многочисленных примечаниях. Рутинисты не могли указать никакого недостатка в этом отношении, хотя и старались найти ею, зная мнение Грановского о рутине. Они были побеждены собственным оруж ием, и когда один из их аколитоз отваж ился было — вероятно, без совета старейшин — выступить гверилья-3R7 сом против «Абба та Сугерия », воображ ая, что разбирать ученые сочинения так же легко, как переписывать чужие лекции, г. Б абст обнаружил крайнюю несостоятел ьность внушений, которым поддался этот отважный ученый. «Ч етыре исторические характеристики», публичные лекции, читанные в 1851 году, были приняты публикою с обычным восторгом. В самом деле, они соединяют верность ученого понимания с увлекательным изложением; особенно лекция об Александре М а