был роялист.) На другой день после казни он отслужил панихиду за упокой казненного. Быть может, это была единственная панихида, отслуженная в тот день по Людовике X V I 3.

Подобный разговор с Мартеном, знаменитым укротителем зверей, пересказан братом в повести, которая называется «Страсть в пустыне». «Серафита», этот мистический роман, был внушен брату наклонностью матушки к сочинениям Сведенборга и других мистиков.

Брат много путешествовал: он был в Савойе, в Сардинии, в Корсике, в Германии, в Италии, в Петербурге, в южной России, куда ездил два или три раза; я не считаю его разъездов по Франции. Он посещал все те места, в которых происходило действие его романов. Эти путешествия казались ему необходимыми для соблюдения верности в описаниях. Прощаясь с нами, он обыкновенно говорил: «Я еду в Алансон, в Гренобль, где живут г. Кормон, г. Бенесси…»

С 1827 до 1836 года брат мой жил только тем, что, уплачивая по одним векселям, выдавал тотчас же новые векселя. Были времена, когда долг его страшно возрастал от накопления процентов, так что брат отчаивался в возможности когда-нибудь расплатиться. Он работал столько, что удивлял книгопродавцев и наборщиков.

Но зато с какою радостью вымарывал он несколько цифр в страшном счете своих долгов, который всегда лежал у него на столе, чтобы возбуждать его трудолюбие!

«Когда же наконец после стольких трудов будут оставаться у меня деньги? — часто говорил он мне. — Первый су, который останется после уплаты долгов, я непременно обделаю рамкою и повешу на стене: он расскажет историю моей жизни».

Иногда он приходил ко мне унылый, изнуренный. Я старалась, как могла, ободрять его: но он, не дослушав моих слов, говорил умирающим голосом: «Не утешай меня, это бесполезно, моя жизнь погибла». И этот человек, жизнь которого погибла, начинал плачевным топом рассказывать мне о своих новых затруднениях, но скоро одушевлялся так, что говорил уже с жаром, и вдруг, вынимая из кармана корректуры, садился поправлять их, заключая рассказ печальным восклицанием в прежнем унылом тоне:

«Я погибну, сестра!»

— Вздор! С такими сочинениями, как те, которые поправляешь ты, нельзя погибнуть.

378

Он подымал голову, лицо его прояснялось.

— Правда твоя, клянусь, правда. Эти книги не Дадут погибнуть!

и что же, разве слепой случай не может выручить Бальзака так же, как выручает стольких глупцов? Даже нетрудно и придумать такой случай.

Быть может, вдруг один из моих друзей-миллионеров (ведь есть у меня такие друзья), не зная, куда девать ему свои деньги, вдруг придет ко мне и скажет: я знаю ваш огромный талант и затруднительное положение; вам нужна такая-то сумма, чтобы расплатиться с долгами; вот она, берите, не церемоньтесь, она не пропадет за вами: ваше перо стоит миллионов…

А ведь только и нужно, сестра.

Я всегда старалась выслушивать с полною доверчивостью эти фантазии, которые поддерживали его мужество.

Он принимался доказывать, что случай, которого он ждет, очень возможен.

— Ведь эти люди тратят же столько денег на пустые прихоти. Почему

же не сделать из прихоти доброго дела? Веди оно доставляет столько удовольствия! Ведь приятно будет думать ему: я спас Бальзака. Ведь у людей бывают иногда хорошие движения. Если бы я был миллионер, у меня были бы такие прихоти.

Убедив себя, он начинал ходить по комнате с веселыми жестами.

— Так Бальзак освобожден от оков! Теперь вы увидите, друзья и недруги, каково пойдет он.

Он шел прямо в Институт; а оттуда был уже один шаг до палагы’перов.

И отчего не сделаться ему пером? Ведь сделались такой-то и такой-то.

Потом он делался министром. Что тут необыкновенного? Подобные примеры бывали. Он, кажется, знает людей и жизнь, потому, кажется, он способен управлять людьми.

Министр начинал управлять Франциск»; он открывал и исправлял злоупотребления— и как умно говорил он!— все в его министерстве и во Франции шло превосходно. Туг он вспоминал о банкире-приятеле, который вывел его из затруднительного положения и открыл дорогу к славе.

— Его ожидает прекрасная будущность; о нем будут говорить: этот человек понял Бальзака, дал ему денег под залог его таланта, проложил ему дорогу к заслуженным почестям. Что ж, это, кажется, порядочная честь! С этих облаков он снова падал на землю, но мечты рассеяли, утешили

его. Он поправлял корректуры, читал их нам с восхищением и уходил, смеясь сам над собою.

— Прощайте. Иду домой взглянуть, не ждет ли меня там мой банкир,— говорил он, добродушно смеясь; — а если и нет банкира, то есть на столе у меня работа, которая не оставит меня без денег.

Он постоянно искал средств освободиться от долгов, и эти мысли утомляли его не менее, нежели работа.

Однажды ему вздумалось, что он нашел новый материал, из которого можно делать бумагу. Материала этого было везде много, приобретать его было можно почти задаром. Брат был в восторге, фантазия его уже строила воздушные замки, и за каждым восторгом следовал период уныния, потому что опыты не удапались. К нему приходили утешать, воображая, что застанут его печальным: но он опять уже сиял радостью.

— Ну, что твоя бумага?

— Бумага вздор, не в ней дело. Вообразите себе, римляне были очень плохие рудокопы: в руде, которую они обработали, осталось еще множество богатства. Ведь никому, кроме меня, не пришло это в голову. Члены Института, с которыми я советовался, согласны со мною. Я отправлюсь

в Сардинию обозревать старые римские рудники.

— Ты едешь в Сардинию? где ж у тебя деньги?

— Денег не нужно: я буду ходить там пешком, с котомкой на плечах, будто нищий. Это лучше, потому что не нападут разбойники. Я все рассчитал; мне довольно будет 600 франков.

«79

Найдя 600 франков, он, действительно, отправился и писал из Марселя:

«Не беспокойся, матушка, и скажи Лауре, чтобы она ничего не опасалась за меня: денег у меня достанет, несмотря на мудрые опасения Лауры, Пять суток я просидел на империале. Руки у меня так распухли, что едва могу писать. Завтра, в среду, буду в Тулоне; послезавтра еду в Аяччио — там буду в пятницу; через три дня буду в Сардинии.

Начинаю сомневаться в успехе дела. Во всяком случае, убытки не велики: я издержал всего 10 франков. Теперь сижу в гостинице, грязной до невозможности; но это ничего; можно вымыться. Если не найду руды, несколько дней работы вознаградят весь убыток. Слава богу, перо дает мне порядочный доход.

Прощай, матушка, ты знаешь, я желаю богатства не столько для себя, сколько для близких Мне».

В Сардинии он встретился с разбойниками и рассказывал потом о них очень мило. «Они вообще прекрасные люди и сообщили мне все сведения, какие только были нужны. Надобно им отдать справедливость: они с первого раза поняли, что взять с меня нечего, и, кажется, сами готовы были дать мне денег».

свое имя. Все знали его романы. «Я уже составил себе славу в Корсике,— говорил он нам, — Какая чудная там молодежь! Прекрасная земля!» Образчики руды, привезенные им, были переданы химикам. Довольно много’ времени прошло, пока их исследовали. Целый год он жил надеждою на сардинское богатство, и через год, собрав несколько денег, поехал » Пиемонт заключить с сардинским правительством контракт на разработку рудников. Но, слишком доверчивый по обыкновению, он рассказал по дороге свой проект одному генуэзцу. Следующее письмо объясняет, как генуэзец воспользовался словами брата.

«Милая сестра! Слишком долго было бы писать тебе обо всем в подробности, — напишу тебе кратко.

На дороге задержали меня хлопоты, по делам наших знакомых В***.

Они замешаны в каком-то политическом процессе. Без моего ходатайства пришлось бы им плохо. Но задержка эта совершенно расстроила мой проект. Генуэзец успел заключить с сардинским двором формальный контракт. Он получил миллион выгоды. Надобно было в прошлом году не терять времени.

Но у меня есть теперь другая мысль, еще лучше. По возвращении я переговорю о ней с твоим мужем. Надеюсь, что мое предприятие будет им одобрено. Кончаю письмо, Чернила и перья у меня такие, что писать нет возможности. Вероятно, австрийское правительство заботится об этом. До гаиданья».

Так за разочарованием у брата всегда являлась новая надежда. Обстоятельства не позволили ему во-время воспользоваться мыслью, о которой он упоминает в этом письме. Но она принесла другим людям огромные суммы.

В октябре я получила от него следующее письмо:

«Сообщу тебе приятную новость. Вчера Жерар познакомил меня с тремя немецкими семействами. Он уверяет, что уже целый месяц искали случая познакомиться со мною и что за границею я пользуюсь славою (милая отчизна, как ты неблагодарна!). Они говорили мне: «Продолжайте итти но

вашей дороге, и вы скоро будете главою европейской литературы». Слышишь ли, сестра, европейской литературы! Вот посмеялись бы мои парижские друзья,, если бы рассказать им это. Но я оставил этих добряков-немцев в .приятном заблуждении, что я вполне верю их словам, и, сказать тебе правду, рад был бы слушать их толки до самого рассвета. Нам, писателям, нужно ободрение. Я снова принялся за работу, ложусь в 6 часов, тотчас после обеда, сплю до полуночи. В полночь Огюст будит меня и подает чашку кофе; петом я работаю до 12 часов утра, а затем отправляюсь в типографию для моциона, отношу туда оригинал и читаю корректуры. В продолже -ЗЯО

ние 12 часов много успеешь написать бумаги, и в месяц такой жизни успеваешь наработать довольно много. Бедное перо, как не иступится оно от такого труда! Ему нужно: прославить своего владельца, согласно предсказанию немцев, помочь ему расплатиться с долгами и доставить ему под старость кусок хлеба».

Вот еще письмо, относящееся также к 1833 году:

«Расскажу тебе приятные новости, мой дружочек сестра! Журналы платят мне более прежнего… хе, хе!

Верде говорит мне, что «Деревенский доктор» распродан в одну неделю… ха, ха!

Могу уплатить по векселям, которым кончается срок в ноябре и декабре… хо, xol

Наконец перепечатывают мои прежние романы. Ессо sore lla!

Стало быть, все идет отлично. Еще несколько усилий, и я восторжествую над всеми затруднениями при помощи слабого орудия — пера!

Эта мысль так радует меня, что я уже начинаю пускаться в разные проекты: выстрою себе в деревне дом, другой дом рядом выстрою для тебя с мужем; дома наши будут окружены садами; мы будем вместе есть фрукты с собственных деревьев… Хорошо ли?

«Серафита» вовлекла его в процесс с «Revue des deux Mondes». Я должна рассказать об этом деле не потому, чтобы хотела возобновлять старую вражду, но потому, что оно имело слишком большое влияние на жизнь моего брата. Он уже начинал торжествовать над всеми затруднениями, когда этот процесс лишил его содействия газет и журналов, возбудив против него ожесточенную вражду, и снова запутал его дела. «Серафита» печаталась в «Revue des deux Mondes», когда