опирающейся на самое себя; здесь грустное воркование горлицы, глубокая, раздирающая душу жалоба нежной женской души, осужденной на безвыходное страдание…
Когда форма есть выражение содержания, она связана с ним так тесно, что отделить ее от содержания значит уничтожить самое содержание; и наоборот: отделить содержание от формы значит уничтожить форму. Эта живая связь, или, лучше сказать, это органическое единство и тождество идеи с формою и формы с идеею бывает достоянием только одной гениальности. Простой талант всегда опирается или преимущественно на содержание, и тогда его произведения недолговечны со стороны формы, или преимущественно блистает формою, и тогда его произведения эфемерны со стороны содержания; но главное, и в том и в другом случае, богатые мыслию или щеголяющие внешнею красотою, они лишены оригинальности формы, свидетельствующей о самобытности мысли. Здесь-то всего яснее и открывается, что обыкновенный талант основан на способности подражания, на способности увлечения образцами, — и в этом заключается причина недолговечности, а чаще всего
и эфемерности таланта. И потому оригинальность есть не случайное, но необходимое свойство гениальности, есть черта, которая отделяет гениальность от простой талантливости или даровитости. Но эта оригинальность, прежде всего поражающая читателя в языке поэта, не должна быть искусственною или изысканною; тогда она увлекает только на минуту и потом тем более делается предметом осмеяния и презрения, чем больше сперва имела успеха. 33 н. Г. Чернышевский, т. III 513
Поэт должен быть оридпнален, сам не вная, как, и если доджей о чем-нибудь заботиться, так это не об оригинальности, а об истине выражения: оригинальность придет сама собой, если в таланте его есть гениальность. Истинная оригинальность в изобретении, а следовательно и в форме, возможна только при верности действительности и истине.
Кольцов никогда не проговаривается против народности, ни в чувстве, ни в выражении. Чувство его всегда глубоко, сильно, мощно и никогда не впадает в сантиментальность, даже и там, где оно становится нежным и трогательным. В выражении он также верен русскому духу. Даже в слабых его песнях никогда не найдется фальшивого русского выражения; но лучшие его песни представляют собою изумительное богатство самых роскошных, самых оригинальных образов в высшей степени русской поэзии. С этой стороны, язык его столько же удивителен, сколько и неподражаем. Где, у кого, кроме Кольцова, найдете вы такие обороты, выражения и образы, какими, например, усыпаны, так сказать, две песни Лихача-Кудрявича? У кого, кроме Кольцова, можно встретить такие стихи:
Грудь белая волнуется,
Что реченька глубокая —
Песку со дна не выкинет.
На гумне — ни снопа,
В закромах — ни зерна,
На дворе, по траве,
Хоть шаром покати.
Из клетей домовой Сор метлою посмел И лошадок, за долг,
По соседям развел.
Ильу сокола Крылья связаны,
Иль пути ему Все заказаны)
Не держи ж, пусти, дай волюшку Там опять мне жить, где хочется,
Без таланта — где таланигся,
Молодым кудрям счастливится?
Отчего ж на свет Глядеть хочется,
Мы не выбирали этих отрывков, но брали, что прежде попадалось на глаза. Выписывать все хорошее значило бы большую часть пьес Кольцова в одной и той же книге напечатать вдвойне.
Мы не говорим уже о неподражаемом превосходстве собственно лирических песен — талант Кольцова был по преимуществу лирический; но не можем не указать на повествовательный характер пьес; «Измена суженой», «Деревенская беда», «Бегство», обе песни Лихача-Кудрявича и на страстнодраматический характер пьес: «Хуторок» и «Ночь».
Из написанного о Кольцове заметим еще статью покойного В. Майкова (брат поэта), помещенную в двух последних книжках 514
«Отечественных записок» за 1846 год. Она направлена, повиди-
мому, против статьи Белинского, но в сущности представляет развитие мыслей, высказанных Белинским, и некоторые места в ней прекрасны.
Вообще, скажем мы, по энергии лиризма с Кольцовым из наших поэтов равняется только Лермонтов; по совершенной самобытности Кольцов может быть сравнен только с Гоголем.
Искусство продлить человеческую нсизнь (Макробиотика). Сочинение X. В. Гуфеланда. Перевел и дополнил П. Заблоцкий. Издание третье. СПБ. 1856.
Классическое творение Гуфеланда имеет у нас успех, которого достойно, В четыре года три издания! Едва ли это не единственный пример в новейшей нашей литературе. Дай бог только, чтобы пример г. П. Заблоцкого внушил и другим нашим ученым желание испытать, может ли у нас вознаграждаться труд, употребленный на перевод классических произведений европейской науки и по другим отраслям, кроме медицины и естественных наук. Медицинская наша литература, сравнительно с литературою всеобщей истории, нравственных и государственных наук, довольно богата. Если публика, имея книгу доктора Чару -ковского и многие другие хорошие популярные сочинения о медицине и гигиене,требуеттретьего и, конечно,потребует четвертого издания книги Гуфеланда, то ужели она оставила бы в подвалах книжных магазинов творения великих европейских историковл юристов, политико-экономов, и проч., и проч., эти знаменитые сочинения, которых содержание имеет еще гораздо более интереса, нежели могут иметь медицинские книги? Ужели наша публика оставила бы без внимания, например, классические сочинения по всеобщей истории, написанные увлекательно и говорящие о предметах, о которых на русском языке теперь решительно нечего про-
Г. П. Заблоцкий, делая третье издание «Макробиотики», вновь пересмотрел перевод и к прежним своим дополнительным замечаниям прибавил еще статью о кумысе.
Жизнь адмирала Ф . Ф . Ушакова Р. Скало веко го.
Часть I. СПБ. 1856.
Адмирал Ушаков прославил свое имя при императрице Екатерине II победами над турецким флотом в Черном море, при императоре Павле Петровиче успешными действиями против •французов на Средиземном море и в Аохнттелаге. Жизнь и подвиги этого замечательного человека г, Скаловский рассказывает 33* 515
очень подробно, главным образом на основании официальных документов, хранящихся в Главном морском архиве, и многочисленных бумаг, сохранившихся у наследников адмирала. В первом томе биография доведена до завоевания острова Корфу, в 1799 году.
Ф . Ф . Ушаков родился в 1745 году. Отец его, небогатый тамбовский помещик, отдал сына в Морской кадетский шляхетный корпус. По окончании курса Ф . Ушаков два года прослужил в Балтийском флоте, а в 1768 году переведен в Черноморский, тогда еще только возникавший. По окончании первой турецкой войны, в 1775 году, возвратился он на службу опять в Балтийский флот; в 1783, уже в чине капитана, был послан в Херсон и назначен командиром корабля. Потемкин, заметив его храбрость и распорядительность, поручил ему, во вторую турецкую войну, начальство над флотом. Ушаков оправдал доверие князя победами у Керченского пролива (18 июля), у Хаджибея (28 и 29 августа 1790) и у мыса Калиакрии (31 июля 1791). Это были первые победы, одержанные недавно созданным Черноморским флотом. Совершенное разбитие турецкого флота в последней битве и близкая опасность, угрожавшая Константинополю, так устрашили султана, что немедленно послано было приказание верховному визирю возобновить переговоры о мире, которые за несколько дней велено было ему прервать. Долго памятен был туркам паша Ушак. Когда Турция, оскорбленная экспедициею генерала Бонапарте в Египте, объявила, в союзе с Россиею и Англиею, войну Французской республике, Ушакову было приказано итти через Дарданеллы в Архипелаг и Ионийское море для изгнания оттуда французов. Острова Чериго, Занте, Кефалония и другие были быстро очищены от неприятельских гарнизонов; но сильнейшим пунктом, в котором, под защитою грозной крепости, сосредоточивались главные силы французов, был остров Корфу. Порт Корфу тогда был укреплен пятью фортами, и главная цитадель считалась столь же неприступной, как Мальта и Гибралтар. До 650 орудий защищали стены, построенные на высоких скалах. Французский гарнизон состоял из 3000 человек, имел полугодовой запас провианта и в изобилии снабжен был боевыми снарядами. Ушаков ггочел удобнейшим начать нападение с острова Видо, прикрывающего мыс, на котором выстроена крепость. 18 февраля 1798 года сделана была атака на этот сильный форт. Корабли наши подошли к его стенам рано поутру. К 9 часам утра канонада достигла разрушительной силы, к 11 часам неприятельские батареи были большею частью сбиты. Тогда высадили на берег до 1500 человек русского десанта. Французы защищались храбро, но были .побеждены быстрым натиском наших солдат и матросов- форт был взят. Более 400 пленных достались в руки победителей; не многие успели спастись на лодках в крепость Корфу.
То же самое утро назначено было и для нападения на форты,
516
соединенные на острове Корфу с главною крепостью. Оно увен-
чалось также полным успехом. Укрепления св. Сальвадора и св. Авраама были взяты штурмом. Французский генерал, командовавший крепостью, увидел невозможность дальнейшего со> противления и немедленно объявил русскому адмиралу, что сдается на капитуляцию. Таким образом, крепость, считавшаяся непобедимою, была покорена русским оружием. 2931 человек военнопленных, в том числе 4 генерала, 510 пушек, 105 мортир, 21 гаубица, 5495 ружей, несколько военных судов, сотни тысяч ядер и патронов были нашими трофеями. Победитель был награжден за славный подвиг чином адмирала, и сам Нельсон поздравлял его с победой.
Блокада крепости Костромы, или Русские в 1608 году. Исторические сцены в трех отделениях и трех картинах. Сочинение А. П. С — на. СПБ. 1856.
Счастлив тот, кого природа создала плохим ученым, несчастлив, кого создала она плохим романистом или драматургом! Например, чье остроумие не будет изостряться над новым произведением г. А. П. С—на? Ч И сколько уже раз жестоко смеялись над ним! А чем лучше его «Исторических сцен» многие книги и книжки с учеными заглавиями? Ровно ничем. То же пустословие, та же гладкость языка, та же витиеватость слога, та же ре -торика в мыслях, которые навязаны одна за другую без всякой надобности. А, между тем, кто решается без подобающего уважения к «познаниям» и т. д. ученых авторов говорить об этих книжках? Да откуда вы узнали, что у автора ученых книжек бывает всегда больше знаний, нежели у г. А. П. С—на? Одному известно, что Дант написал суровую эпопею, которую можно назвать апофеозою средних веков; другому известно, что в 1608 году поляки осаждали Кострому; один с восторгом открывает вам, будто важную новость, что статуи Фидиаса были идеально
прекрасны; другому известно, что Григорий Отрепьев, иазвав себя Лжедимитрием и Самозванцем, женился на Марине; одному знакомы имена Кантемира и Ломоносова, другому — Пожарского и Минина. Спрашиваем, «а чьей стороне перевес по обширности знаний? Вы говорите: однако же, заметно, что одному равно доступны все века и народы, а другой ограничивается тесным кругом отечественных воспоминаний. Нимало. Г. А. П. С—н не упоминает .в «Блокаде Костромы» о Данте и Фидиасе только потому, что понимает, как опытный автор, неуместность подобных рассуждений в его «Исторических сценах», а если бы захотел, мог бы говорить о них не хуже, нежели кто другой: разве он не доказал этого своею книгою «Жизнь Вильяма Шекспира, английского поэта и актера; с мыслями и суждениями об этом человеке 517
русских писателей: Н. А. Полевого,
