сходящихся вершинами рек, впадающих в Охотское море и реку Колыму», г. Н, Чихачева, и, наконец, извлечение из отчета о действиях частных золотых промыслов Енисейского округа за 1854 год, с подробными ведомостями приисков, где указаны время открытия россыпей и начала разработки, их пространство в квадратных саженях, количество промытого песку, добыча золота и т. д.
Изложенное нами содержание первой книжки «Записок» может дать читателю понятие о достоинстве этого нового издания Географического общества: кроме чисто-географических материалов, имеющих научный интерес, оно представляет немало и общезамечательного чтения. Сообщая характеристики мало известных краев Сибири и описание местностей, привлекающих теперь всеобщее внимание, оно может восполнить заметный недостаток в нашей географической литературе, и если последующие выпуски «Записок» будут составлены так же, как вышедшая теперь книга, то можно вперед обещать им удовлетворительный успех в публике.
596
Римские женщины. Исторические рассказы по Таиитд.
П. Кудрявцева. С рисунками. Москва. 1856.
В этой книге собраны статьи г. Кудрявцева, помещенные под тем же заглавием в «Пропилеях». Мы не имеем нужды повторять теперь единогласного мнения о мастерских рассказах г. Кудря вце ва, которые жи во передают читател ю тра гические судьбы последнего поколения Цезарей и в то же время прекрасно знакомят с знаменитым историком начала Римской империи.
Книга г. Кудрявцева посвящена памяти Грановского. Это снова
дало автору повод сказать несколь-ко теплых слов о покойном профессоре, имя которого одинаково дорого и для его бывших слушателей и для товарищей, особенно тех, кто более других был близок к нему.
Собрание стихотворений В. Бенедиктова. Три тома. СПБ. 1856. Литературная карьера была несчастна для г. Бенедиктова.
Главною бедою его, из которой произошли все последующие неприятности, надобно считать то, что первая книжка стихотворений, изданная им в 1835 году, доставила автору многочисленных почитателей и почитательниц. Каким образом могла она произвесть такое впечатление, мы никогда не понимали и до сих пор не понимаем, потому что даже те качества, которыми восхищались поклонники г. Бенедиктова, вовсе не имеют чрезвычайного блеска, которым извинялось бы обольщение: великолепия в стихе нет, сладострастие в картинах женской красоты и чувственной любви очень холодно и вяло. Одного только нельзя отрицать: язык, действительно, исхищрен и кудреват до неимоверности, а метафоры неправдоподобно смелы и бесчисленны. Только на этом и мог основываться успех. Но, как бы то ни было, успех этот был пагубен г. Бенедиктову, обратив на него внимание читателей с развитым вкусом и критики. Счастливы г. Тимофеев, г. Бернет, фон-Лизандер, Якубович и другие: они прошли незамеченными, за то и мало терпели от насмешек, — а г. Бенедиктову, по какому-то губительному счастию, суждено было наделать шуму, — и шум этот вызвал голос критики и образованной части публики… Завидна участь скромных лилий, поблекнувших в безвестности, т. е. Якубовича, Стромилова, Гогниева и других.
Подвергся г. Бенедиктов и другому несчастию в самом начале своего поэтического поприща. Одному ученому ценителю изящ
ного, знаменитому своими многочисленными промахами, почему -то
вздумалось красноречиво объявить, что г. Бенедиктов есть по преимуществу поэт мысли *. Это был самый странный из всех возможных промахов. Статья была так поразительна своею несообразностью с рассудком, что до сих пор никто из читавших ее. m
life может забыть о ней, хотя прошло с того времени уже два дца ть один год.
Эти два пагубные обстоятельства, в которых г. Бенедиктов был нимало «е виноват, нанесли ему бесчисленный и бесконечный вред. Являлся ли нумер журнала, являлся ли какой-нибудь сборник с стихотворениями разных служителей Феба и, между прочим, стихотворениями г. Бенедиктова, — о стихах Коптева, Кропоткина, Крешева и т. д. или великодушно умалчивалось, или слегка упоминалось, что они плохи, — Коптев, Кропоткин, Крешев писатели темные: с них взыскивать нечего; но о стихах г. Бенедиктова нельзя было не говорить: ведь он писатель, имеющий толпу поклонников и поклонниц, раскупивших три издания первой части его стихотворений… И начинала критика разбирать новое стихотворение г. Бенедиктова… И каковы были эти разборы!
Вот, например, отрывок из статьи «Отечественных записок», написанной о третьем томе «Ста русских литераторов»: 2 Г. Бенедиктов снабдил свой портрет пятью стихотворениями. Посмотрим на них и начнем с первого.
Лебедь плавает на воде «в державной красоте», и у него завязывается с поэтом преинтересный разговор; г. Бенедиктов спрашивает его:
Ты гуляешь по струям?
Иль принес ты пользу нам?
Жизнь мою переплывая, (?)
Я в водах омыт от зла, (?)
И не давит грязь земная Мне свободного крыла.
Отряхнусь — и сух я стану;
Встрепенусь — и серебрист; (?)
Запылюсь — я в волны пряну;
Окунусь н снова чист,
Читатель, может быть, спросит, что значит «переплывать свою жизнь», и, пожалуй, не найдет смысла в этой фразе; может быть, также не поймет, как можно омываться водою от зла кому-нибудь, а тем более лебедю, который, как животное, злу не причастен, а разве грязи, которую вода, действительно, имеет способность смывать; еще, может быть, читателю покажутся смешными последние четыре стиха, как реторическая стукотня пошлого тона, а второй стих непонятен. Но мы советуем вам не быть слишком строгими и придирчивыми в не забывать, что ведь все это говорит птица. Животное, которому простительнее, нежели людям, говорить вздор.
Далее, лебедь, видя, что г. Бенедиктов благосклонно слушает его болтовню и не останавливает его, утверждает решительную нелепость, будто человек никогда не слыхивал лебединого крика (который поэты величают пеняем) на том основании, что Лебединых сладких песен Недостоин человек.
598
Вследствие сего обстоятельства, он, реченный лебедь, и поет только для неба, да и то лишь в предсмертный час свой. Но пение не мешает лебедю заблаговременно распорядиться своею духовною. Во-первых, он дает поэту «чудотворное* перо иа своих «крылий»,
И над миром, как из тучи,
Брызнут молнии созвучий С вдохновенного пера.
Теперь ясно, отчего одни поэты поют сладко, а другие так отвратительно; первые пишут лебединым пером, а вторые — гусиным. Конечно, если хотите, хороший поэт и гусиным пером будет писать недурно, но все не так, как лебединым, потому что, владея этим «чудотворным» орудием, он делается «певучим наследником* лебедя. Avis au poetesl * Потом лебедь завещает для изголовья милой девы мягкий пух с мертвенно-остылой груди, в которой витал летучий дух!!., И этому пуху дева, в немую ночь, вверит, из-под внутренней грозы, роковую тайну пламенной слезы,
И, согрет ее дыханьем,
Этот пух начнет дышать И упругим колыханьем Бурным перьям отвечать.
Подумаешь, сколько хорошего может наделать один лебедь! А все отчего? оттого, что он отряхнется — и станет сух, встрепенется — станет серебрист, запылится — и поскорее в волны, окунется — и как ни в чем не бывал! Оттого он и песни поет небу и перо дарит поэту, а пух — красавице! А затем… но пусть он вам сам скажет, что будет с ним затем: он так хорошо говорит, что хочется и еще послушать его:
Я исчезну, — и средь влаги,
Где скользил я, полн отваги,
Не увидит мир следа;
А на месте, где плескаться Так любил я иногда,
Будет тихо отражаться Неба мирная звезда.
Но что же из всего этого? какой результат, какой смысл, какая мысль, какое, наконец, впечатление, в уме читателя? Ничего, ровно ничего, больше,
чем ничего, — стихи, и только… Чего ж вам больше? Не все же гоняться за
смыслом— не мешает иногда удовольствоваться и одними стихами. Однажды, в поэтическую минуту, внимание г. Бенедиктова привлекла —
От женской головы отъятая коса,
Достойная любви, восторгов и стенаний,
Густая, черная, сплетенная в три грани,
Из страшной тьмы могил исшедшая на свет,
Не измененная под тысячами лет,
Меж тем, как столько кос, с их царственной красою,
Иссеклось времени нещадною косою.
Надо согласиться, что было над чем попризадуматься, особенно поэту.
Не диво мне, — говорит г. Бенедиктов, — что диадемы не гниют в земле:
В них рдело золото — прельстительный металл!
Он время соблазнит н вечность он подкупит — •
II та ему удел нетления уступит.
* Вниманию поэтов! — Ред.
599
Эта удивительная фраза о соблазне времени и подкупе вечности золотом, как будто бы время — женщина, а вечность — подьячий, — эта несравненная фраза дает надежду, что г. Бенедиктов скажет когда-нибудь, что гранит и железо запугивают или застращивают время и вечность, и эта будущая фраза, подобно нынешней, будет тем громче и блестящее, чем бессмысленнее. Итак, неудивительно, что золото не гниет в земле: но как же коса-то уцелела?
Ужели же она
Всевластной прелестью над временем сильна?
И вечность жадная на этот дар прекрасный Глядела издали с улыбкой сладострастной?
Час от часу не легче! Вечность доступна обольщению, подкупу! вечность сладострастна! Какая негодница!.. Но что ж дальше? Дальше общие места по реторике г. Кошанского: где глаза этой косы, которые сводили с ума диктаторов, царей, консулов, мутили весь мир, в которых были свет, жизнь, любовь, душа, в которых «пировало бессмертие» (??!!!..) и т. п. Где ж они?
И тихо выказал осклабленный скелет На желтом черепе два страшные провала.
Откуда же взялся череп? Ведь дело о косе, «отъятой от женской головы»? Подите с поэтами! спрашивайте у них толку!..
В третьем стихотворении г. Бенедиктов бранит толпу, и надо сказать, довольно недурно, если б только он поостерегся от персидских метафор, вроде следующих: «полотно широкой думы пламенеет под краской чувства», «гром искрометной рифмы» и т. п. вычурностей пошлого тона. В четвертом стихотворении г. Бенедиктов рассказывает нам, как невинно и духовно взирал он на грудь«девы стройной»:
Любуясь красотой сей выси благодатной.
Прозрачной, трепетной, двухолмной, двураскатной,
Он чувство новое в груди своей питал;
Поклонник чистых муз — желаньем он сгорал Удава кольцами вкруг милой обвиваться,
Когтями ястреба в пух лебедя впиваться.
Какие сильные, а главное, какие изящные и благородные образы!..
Нельзя не согласиться, что г. Бенедиктов — поэт столько же смелый, сколько и оригинальный. У него есть свои поклонники, и мелкие рифмачи даже пишут к нему послания стихами, в которых не знают, как и изъявить ему свое удивление. Нашелся даже лритик, который поставил его выше всех поэтов русских, не исключая и Пушкина. Само собой разумеется, что предмет поклонения всегда бывает выше своих поклонников; а так как почитателей таланта г. Бенедиктова даже и теперь тьма-тьмущая, то и нельзя не согласиться, что г. Бенедиктов есть в своем роде замечательное явление в русской литературе, как были в ней замечательны, например, Марлинский и г. Языков. Конечно, подобная «замечательность» ненадежна и недолговре-
менна, но все же она имеет свое значение, потому что основана не на одном
только дурном вкусе эпохи или значительной, по большинству, части публики, но также и на таланте своего рода. Но мы уже не раз говорили, что есть таланты, которые служат искусству положительно, и есть другие, которые служат ему отрицательно: произведения первых приводятся эстетиками, как примеры истинного и правильного
