хода искусства; произведения вторых служат для примеров ложного и фальшивого направления искусства. Это бывает не с одними лицами, но и с народами; для образцов изящного вкуса смело пользуйтесь греками, для образцов дурного вкуса смело обращайтесь к китайцам, и у последних берите только лучших художников и лучшие произведения. Муза г. Бенедиктова — женщина средней руки, если хотите, недур-600
ная собою, даже хорошенькая, но с пошлым выражением лица, бойкая, вертлявая и болтливая, не без грации и достоинства, страшная щеголиха, но без вкуса; она любит белила и румяна, хотя могла бы обходиться и без них, любит пестроту и яркость в наряде и, за неимением брильянтов, охотно бременит себя стразами; ей мало серег: подобно индейской баядере, она готс — 2 носить золотые кольца даже в ноздрях. Все это относится только к выражению в поэзии г. Бенедиктова. Разложить стихотворение г. Бенедиктова на составные элементы, пересказать его содержание из него же взятыми и нисколько не измененными фразами, всегда значит обратить его в пустоту и ничтожество («Отечественные записки», 1845 г., № 9, «Критика», стр.
13—15).
А вот другой отрывок из разбора Альманаха «Метеор»; он также из «Отечественных записок» за тот же год.
В «Метеоре» доставило нам истинное удовольствие, до слез развеселило нас стихотворение г. Бенедиктова: «Тост». Не можем отказать себе в наслаждении поделиться с читателями нашим весельем.
Чаши рдеют, словно розы,
Винограда брызнут слезы.
Эти чаши днесь воэдымем И, склонив к устам края,
Влагу светлую приимем В честь и славу бытия,
Общей жизни в честь и славу.
За ее всесветный трон,
И всемирную державу Поглотим струю кроваву До осушки стклянных дон|
Стихотворение это столько же огромно, сколько и прекрасно: всего нельзя выписать; ограничимся лучшим:
Жизнь, сияй1 Твой светоч — разум.
Да не меркнет под тобой Свет сей, вставленный алмазом В перстень вечности самой!
Удивительно! Разум сперва является светочем жизни, потом уходит под жизнь и наконец делается алмазом и попадает в перстень вечности! Какая глубокая мысль — ничего не поймешь в ней! Господа современные русские стихотворцы, объясните нам смысл этой глубокой мысли: тысячи пудов российских стихотворений в награду.
Венчан лавром или миртом —
Наподобие сих чаш,
Буди налитчереп наш Соком дум и мысли спиртом)
Браво! брависсимо! Наподобие чаш, налить черепа живых (физически) людей соком дум и спиртом мысли: какая счастливая, оригинальная мысль! Жаль только, что она будет в подрыв откупам и погребам.
Пьем за милых — вестниц рая —
За красы их, начиная С полных мрака и лучей Зажигательных очей,
Томных, нежных и упорных,
601
Цветом всячески-цветных,
Серых, карих, адски-черных И небесно-голубых!
За здоровье уст румяных,
Бледных, алых и багряных Этих движущихся струй,
Где дыханье пламенеет,
В честь кудрей благоуханных,
Легких, дымчатых, туманных,
Светло-русых, золотых,
Темных, черных, рассыпных,
С их неистовым извивом,
С искрой, с отблеском, с отливом,
И закрученных, как сталь,
В бесконечную спираль!
Далее поэт настаивает в своем намерении восчествовать юных дев и добрых жен,
Сих богинь огне-сердечных,
Кем мир целый проведен Чрез святыню персей млечных,
Колыбели и пелен.
Этих горлиц, этих львиц,
Расточительниц блаженства
И страдания цариц!
Молниеносными чертами рисует потом поэт географию и анатомию России:
Бросив локоть на Китай,
Темя вспрыснув Океаном,
В Балт ребром, плечом в Атлант (!)
В полюс лбом, пятой к Балканам Мощный тянется (?!) гигант.
Потом поэт, прийдя в вящший восторг, предлагает выпить сока дум и спирта мысли —
В славу солнечной системы,
В честь и солнца и планет,
И дружин огне-крылатых,
Длиннохвостых, бородатых,
Быстрых, бешеных комет.
Наконец ему показалось, что земля Мчится в пляске круговой В паре с верною луной, — что «все миры танцуют»…
Жалеем, что не могли выписать этого дивного дифирамба вполне: в нем «ще осталось столько соку дум и спирта мысли!.. Прав, тысячу раз прав г. Щевырев, доказавший, что до г. Бенедиктова в русской поэзии не было мысли и что Державин, Крылов, Жуковский, Батюшков, Пушкин — поэты без мысли. Да, только с появлением книжки стихотворений г. Бенедиктова русская поэзия преисполнилась не только мыслию, но и соком дум и спиртом мысли…» («Отечественные записки», 1845 г, № 5, «Библиография», стр. 13—15).
602
Не ужасны ли эти насмешки? Положим, что они справедливы;
но чем же виноват г. Бенедиктов в том, что его стихотворения заслуживают таких насмешек?
Еще прискорбнее читать пародии на стихотворения г. Бенедиктова, потому что решительно не видишь, чем стихотворения его отличаются от пародий, на них написанных. Вот, например, пусть человек, которому бы не было памятно, какие из шести приведенных нами стихотворений — подлинные стихотворения, а какие — пародии на них, — пусть такой человек различит пародии от стихотворений:
I
Есть мгновенья дум упорных,
Разрушительно-тлетворных,
Мрачных, буйных, адски-черных,
Сих :— опасных, как чума, —
Расточительниц несчастья,
Вестниц зла, воровок счастья И гасительниц ума!
Вот в неистовстве разбоя В грудь вломились, яро воя —
Все вверх дном! И целый ад Там, где час тому назад Ярким, радужным алмазом Пламенел твой светоч, разум!
Где любовь, добро и мир Пировали честный пир!
Ад сей — в ком из земнородных От степей и нив бесплодных Сих отчаянных краев,
Полных хлада и снегов —
От Камчатки льдяно-реброй
До брегов отчизны доброй, —
В ком он бурно не кипел?
Кто его — страстей изъятый, Бессердечием богатый —
Не восчествовать посмел?
Ад сей — ревностью он кинут В душу смертного. Раздвинут Для него широкий путь В человеческую грудь…
Он грядет с огнем и треском,
Он ласкательно язвит,
Все иным, кровавым блеском Обольет и превратит Мир в темницу, радость — в муку, Счастье — в скорбь, веселье — в скуку Жизнь — в кладбище, слезы — в кровь, В яд и ненависть — любовь!
Полон чувств огнепалящих,
Вопиющих и томящих,
Проживает человек В страшный миг тот целый век!
603
Нет, красавица, напрасно Твой язык лепечет мне,
Что родилась ты в ненастной,
Нашей хладной стороне.
Нет, не верю: издалека Ветер к нам тебя завлек;
Ты жемчужина Востока,
Поля жаркого цветок!
Все не наших русых дев,
А не тянется в распев;
Вольной зыбью океана Грудь волнуется твоя,
И извив живого стана —
Азиатская змея.
Ты глядишь, очей не жмуря,
И в очах горит смола,
И тропическая буря Дышит пламенем с чела.
Фосфор — в бешеном сверканье — Взгляды быстрые твои,
И сладчайшее дыханье Веет мускусом любви, —
И какой-то силой скрытной Ты, волшебница, полна, Притягательно-магнитной Сферой вся обведена.
Этой силой отуманен,
На тебя наводит взор —
И пред этим обаяньем,
Ограждаясь расстояньем,
Еле держится в упор.
Лишь нарушься только мера, Полшага ступи вперед, Обаятельная сфера Так и тянет, так и жжет!
Нет, не верю: ты не близко Рождена; твои черты Говорят: султанша ты Ты Зюлейка, одалиска.
Верх восточной красоты!
III
С эффектом громовым, победно и мятежно Ты в мире пронеслась кометой неизбежной И бедных юношей толпами наповал,
Как молния, твой взор и жег и убивал!
Я помню этот взгляд фосфорно-ядовитый И локон смоляной, твоим искусством взбитый, Небрежно падавший до раскаленных плеч,
И пламенем страстей клокочущую речь, Двухолмной груди блеск и узкой ножки стройность. Во всех движениях разгар и беспокойиость (ХН II
И припекавшие лобзаньями уста —
Венец красы твоей, о дева-красота!
Я помню этот миг, когда, царица бала,
По льду паркетному сильфидой ты летала И как, дыхание в груди моей тая,
Взирая на тебя, страдал и рвался я,
Как ныне рвуся я, безумец одинокий,
Над сей могилою, заглохшей и далекой.
IV
Есть чувство адское: оно вскипит в крови И, вызвав демонов, вселит их в рай любви, Лобзанья отравит, оледенит объятья,
Вздох неги превратит в хрипящий вопль проклятья. Отнимет все — и свет, и слезы у очей,
В прельстительных кудрях укажет свитых змей,
В улыбке алых уст — гиены осклабленье,
И в легком шопоте — ехиднино шипенье.
Вот, вот прелестница! Усмешка по устам Ползет, как светлый червь по розовым листам,
Она — с другим — нежна! Увлажена ресница;
И наглый взор его сверкает, как зарница,
По прелестям ее, как молния, скользит По персям трепетным, впивается, язвит,
По складкам бархата стремительно струятся И в брызги адские у ног ее дробится;
То брызжет ей в лицо, то лижет милый след.
Вот руку подала! Изменницы браслет Не стиснул ей руки… Уж вот ее мизинца Коснулся этот лев из модного зверинца,
С косматой гривою! Зачем на ней надет Сей светло-розовый мне ненавистный цвет? Условья нет ли здесь? В вас тайных знаков нет ли, Извинченных кудрей предательские петли?
В вас, пряди черных кос, подернутые мглой?
В вас, верви адские, залитые смолой,
Щипцами демонов закрученные свитки,
Снаряды колдовства, орудья вечной пытки?
V
О, как быстра твоих очей Огнем напитанная влага!
От них — и тысячи смертей И море жизненного блага!
Они, одетые черно,
Горят во мраке сей одежды:
Сей траур им носить дано По тем, которым суждено От них погибнуть без надежды. Быть может, в сумраке земном Их пламя для того явилось,
Чтоб небо звезд своих огнем Перед землею не гордилось, ] — Или оттоль, где звезд ряды Крестят эфир лучей браздами, Упали белых дг.е звезды 605
И стали черными звездами. Порой в них страсть: ограждены Двойными иглами ресницы,
Они на мир наведены И смотрят ужасом темницы,
Где через эти два окна Чернеет страшно глубина, —
И поглотить мир целый хочет Та всеобъемлющая мгла,
И там кипящая клокочет Густая черная смола;
Там ад- но муки роковые Рад каждый взять себе на часть. Чтоб только в этот ад попасть, Проникнуть в бездны огневые. Отдаться демонам во власть, Истратить разом жизни силы.
Перекипеть, перегореть,
Кончаясь, трепетать и млеть И, как в бездонных две могилы.
Все в те глаза смотреть, смотреть.
VI
Вот она, звезда Востока,
Неба жаркого цветок!
В сердце девы страстноокой Льется пламени поток!
Груди бьются, будто волны,
Пух на девственных щеках И, роскошной неги полны,
Рдеют розы на устах;
Брови черные дугою И зубов жемчужный ряд,
Очи — звезды подо мглою —
Провозвестники отрад!
Все любовию огнистой,
Сумасбродством дышит в ней,
И курчаво-смолянистый На плече побег кудрей…
Дева юга! Пред тобою Бездыханен я стою:
Взором адским, как стрелою.
Ты пронзила грудь мою!
Этим взором, этим взглядом —
Чаровница — ты мне вновь Азиатским злейшим ядом Отравила в сердце кровь!
Из этих шести стихотворений три принадлежат г. Бенедик-
тову, другие три написаны как пародии на его манеру. Но читатель, не знавший предварительно, которые именно стихотворения относятся к первому, которые к последнему классу, наверное, не 606
будет в состоянии избежать ошибок при различении подлинных стихотворений от пародий. Это очень огорчительно.
Двадцать лет постоянно быть предметом бесчисленных разборов, подобных тем, какие приведены выше — судьба, которая может поселить сострадание в душе самого сурового судьи.
Нам очень тяжела была необходимость говорить о стихотворениях г. Бенедиктова, потому что мы не видели возможности изменить суждение, которое бесчисленное количество раз было произносимо различными журналами о достоинстве его произведений. Но мы надеялись, что найдем, по крайней мере, какую-нибудь возможность смягчить это суждение. Из сожаления о грустной судьбе этих стихотворений, мы перечитывали изданные теперь три тома, расположив себя к величайшей снисходительности, проникнувшись желанием найти в них что-нибудь, кроме недостатков, которые столько
