и ясным убеждениям.
«Так только стоит согласиться». В подлиннике: «Какое пари хотите держать, что я отниму его у вас, если только вы дадите позволение повести его моим путем?» Скептицизм восстает против разума, хвалится, что может одолеть разум и лишить чело» века всех благородных стремлений, лишь бы только найти к нему доступ. Но разум не боится результата этого испытания. Кстати: первый монолог Мефистофеля начинается в подлиннике словами: «Так как ты приближаешься и расспрашиваешь меня обо всем, да и вообще любишь видеть меня, то я и вмешался в толпу этой челяди», и он начинает говорить о человеческой жизни, между тем как прежде говорилось о законах природы. В мыслях о природе нет места скептицизму: там все совершается в дивной гармонии. В человеческой жизни не так: наблюдая ее, невольно готов бываешь усомниться во всем, — и в добре и в истине. Потому-то Мефистофель и обращает внимание исключительно на человеческую жизнь—она рождает его. Но человек выше бездушной природы, и потому Мефистофель гордо смотрит на тех, которые довольствуются созерцанием природы, не занимаясь человеком.
«И по мне, чтоб кровь играла с молоком». В подлиннике: «Благодарю вас (что вы уступаете мне Фауста на время его земной жизни), потому что до мертвых я не большой охотник». «Сперва реши, потом хвались задачей». В подлиннике: «Хорошо, предоставляю его тебе. Оторви его дух от начала, его произведшего, низведи его долу своим путем, если успеешь овладеть им: и да постыдишься ты, если должен будешь сознаться, что добрый человек в неясном своем стремлении верно отгадывает прямой путь», то есть: природа человеческого духа восторжествует над тобою, сколько ты ни мучь его; овладеть им вполне ты (отрицание, скептицизм) не можешь; натура человека ведет его к добру и истине.
«Твой путь открыт». В подлиннике: «Во всяком случае, можешь смело являться передо мною. Я не имею ненависти к подобным тебе».
«За злом добро, за тьмою свет виднее». В подлиннике: «Человек слишком наклонен утомляться деятельностью, он слишком любит безграничный покой. Потому-то я охотно даю ему товарища, который раздражает и возбуждает его, не зная себе покоя, как чорт. А вы, истинные сыны божии, радуйтесь жизненно -богатою красотою! Создающееся, вечно деятельное и живое, объемлет вас милыми узами любви, и дайте мыслью прочность колеблющимся явлениям жизни!» То есть: отрицание, ске пти-цизм необходим человеку, как возбуждение к деятельности, которая без того заснула бы. И именно скептицизмом утверждаются истинные убеждения.
784
Н о ч ь (в к а б и н е т е Ф а у с т а ) .
«Вот книга Ноетрадама». Пострадал* — известный астролог.
Макрокосм, на языке магии — вселенная. Созерцание вселенной успокоительно и отрадно: она возвышает дух человека своим величием и восторгает своею гармониею. Но восхищение это непродолжительно: вселенная подавляет человека своею необозримостью; он не может возвыситься до того, чтобы чувствовать себя гражданином целого мироздания; он житель земли, и к земле влекутся его мысли из своих заоблачных полетов. Созерцая символ духа земли, Фауст чувствует его близость, его доступность.
Но и быть гражданином всего земного шара — свыше сил человека: он не может оторваться от своей страны, от своего времени, — Фауст не выносит союза, на который вызвал духа земли; он снова падает пред необъятностью этого духа, который исчезает, обличив ничтожество Фауста.
Вагнер— famulus Фауста, как известно, представитель тех людей, которым, по их ограниченности, недоступно сомнение и по сухости натуры не нужна полнота жизненных наслаждений. Вагнер доволен всем, ничего не отрицает. Зато какие жалкие понятия о вещах он имеет! Famulus назывался в средние века бедный студент, обыкновенно уже не молодых лет, который исправлял разные домашние дела профессора, прислуживал ему в ученых занятиях и т. д., и за то имел у него квартиру, стол и освобождался от платы ему за слушание лекций.
«Бумажной мудрости сухому ползуну». В подлиннике: «Сухому существу с пресмыкающимся (чрезвычайно ограниченным)
умом».
Вагнер выведен в этой сцене, конечно, затем, чтобы сильнее высказалась невозможность для Фауста ограничиться теми успокоительными, но чрезвычайно узкими и пошлыми идеями и чувствами, которыми утешаются люди, подобные Вагнеру. Он не может остановиться на том, чем удовлетворяется Вагнер, ему нужна истина более глубокая, жизнь более полная, потому-то он и необходимо должен войти в союз с Мефистофелем, то есть отрицанием.
Сознание своего бессилия так тяжело для Фауста, что он с наслаждением думает о смерти; но врожденная привязанность к жизни останавливает его: перед ним в решительную минуту воскресают светлые воспоминания детства. Ночь, в которую совершается первая сцена трагедии, — ночь перед пасхой, звон колоколов вызывает в Фаусте мысли о том, чему он в детстве верил (хоры ангелов и жен), о светлом времени детства и первой молодости. Да, жизнь очаровательна для живого человека! Фауст не может отказаться от нее.
60 Н. Г. Чернышевский, т. III 785
З а г о р о д с к и м и в о р о т а м и .
Фауст не может отказаться от жизни. Но прежняя кабинетная жизнь невыносима для него: ему нужна другая жизнь, другие отрады. Он думает найти их в обыкновенном обществе. Но тут пробуждаются новые, сильнейшие сомнения: Фауст не может быть членом общества — он чувствует, что не умеет быть полезен для людей, как бы ему хотелось: его считают превосходным че-лове ком, уди вля ются е го самоотве рже нию, благода рят за благодеяния, а он мучится мыслью, что вместо добра, которого он хотел, его действия принесли только вред людям. Тут-то и является
ему Мефистофель, то есть рождается в душе Фауста безусловное отрицание всего, что прежде считал он целью своей жизни.
«Я и отец, за темные дела». В подлиннике: «О, если бы ты мог читать в моей душе, как мало заслуживали мы с отцом такую славу!» «Так нежну лилию порой» и т. д. «Нежная лилия», «лев», «царица молодая» (в подлиннике: красный лев, лилия и молодая царица) — ] алхимические термины, употреблявшиеся в медицине. Красный лев — алхимический элемент, из которого рождалось золото; лилия такой же элемент, из которого рождалось серебро; царица молодая— философский камень—рождалась от соединения (выражаясь алхимическим термином: бракосочетания) красного льва с лилиею.
«От севера и жалит и язвит» и т. д., то есть: северный ветер приносит стужу, восточный—засуху, южный—зной, западный— дожди и наводнения.
«Вон черный пес во мраке рыщет» — легенда, на которой основана трагедия, говорит, что Мефистофель принимал на себя вид собаки.
Мефистофель является Фаусту, когда он убедился, что не только знать истину, но и быть полезным для людей не может он. Из человеческого общества, в котором Фауст думал найти отраду, уносит он в свой кабинет зародыш полнейшего отрицания. Н о ч ь ( с н о в а в к а б и н е т е Ф а у с т а ) . Мефиетофель-скаптицизм прокрадывается к Фаусту так, что он сам этого не замечает, пока, чтобы успокоиться от недоумений смущенного духа, не обращается мыслью к богу. Тут только Мефистофель, не терпящий святого имени, является Фаусту в своем настоящем образе, т. е. Фауст видит, что потерял даже веру в бога, что от наблюдения человеческой и своей собственной жизни (что выражено сценой за городскими воротами) поколебалось его убеждение не только в собственных силах (как прежде), но также и убеждение в разумности порядка вселенной, поколебались идеи добра и правды.
«Что разуметь под словом» и т. д. В подлиннике: «Вот уже 786
я и недоумеваю. Я не могу так высоко ценить «слово». Надобно перевесть иначе, если я озарен светом духа. В начале был разум.
Но должно обдумать эту первую строку, чтобы не ошибиться от поспешности. Разве разум производит все? Надобно было бы сказать: ib начале была сила. Но не успел я еще дописать этого слова, а уже чувствую, что оно неудовлетворительно. Но вдохновение помогает мне, я понимаю, и с уверенностью пишу: в начале было бытие (действительность, факт, die That)».
Соломонов ключ — кабалистическая книга, в которой, между прочим, находятся формулы для заклинания стихийных духов. Фауст воображает, что Мефистофель подчинился его заклинанию, т. е. что человек может оставаться господином над духом отрицания, однажды пробудившимся в нем. Он устежоивается этою надеждою (засыпает под обаятельные напевы своей мечты), а между тем, отрицание уже ускользает нзнпод власти его (Мефистофель уходит из комнаты, в которой воображает запереть его Фауст) и является уже независимо от его воли силою. (Мефистофель приходит — в следующей сцене — как свободный дух, который соглашается служить Фаусту, имея в виду только собственные свои выгоды).
Странствующими схоластиками назывались в средние века побродяги, занимавшиеся различными учеными шарлатанства-ми— преимущественно чернокнижием. Это сословие имело такую дурную славу, что было несколько . раз отлучаемо от церкви собраниями немецких епископов.
«Всем смерть, а смерти все боится». В подлиннике: «Все, что имеет начало, заслуживает погибели»; непреложно только одно вечное — законы природы и стремления человеческого духа. Пентаграмма-кабалистический знак, пятиконечная звездочка. Мефистофель мог войти через порог потому, что линии, образовавшие обращенный наружу угол звездочки, не были плотно сомкнутЪ!.
К а б и н е т (сцена договора).
Отрицание овладевает Фаустом. Он предается Мефистофелю потому, что теперь для него все равно: нет для него ясных примет, по которым можно было бы различать добро от зла, истину от лжи; его высокие стремления к истине и благу, к наслаждениям, упоение которых проникало бы все его существо, и к деятельности, которая была бы вполне благотворна для людей, — все эти стремления остались неудовлетворенными, неисполненными, и утрата прежних надежд отозвалась в нем нестерпимым страданием. Он решился покинуть эти стремления, как ложиые и бесполезные.
Но как покинуть их, как забыть о них? — разве чад страстей заглушит мучительную потребность истины и блага. Таков совет Мефистофеля. Фауст согласен — для него, кажется ему, осталась 50 * 787
одна отрада — самозабвение. Он хочет испытать, не дадут лй ему страсти этой отрады.
Но Мефистофель только тогда овладеет Фаустом, если в самом деле страсти (односторонние увлечения) доставят Фаусту самозабвение, если он будет очарован ими, если в самом деле угаснет в нем потребность высших стремлений, исчезнет потребность наслаждений полных и полной истины.
Таков договор. Человек остановится на отрицании только в том случае, если оно удовлетворит ему, а пролог уже сказал нам, что это невозможно.
«Уж если так, мне дерево давай» и т. д. В подлиннике: «Укажи мне плод, который истлевал бы прежде, нежели будет сорван (то есть который не увядал бы в моих руках, который вкушал бы я
