поры автор этих строк только и мечтал, что о своей красоте, о своей грациозности, о том, что другие молодые люди не умеют и не могут одеться на бал так изящно, как он (опять предположение вымышленное: автор вовсе не красив лицом); предположим, что, объясняясь в любви в первый раз (заметьте, в первый раз), он высказался так: mademoiselle! je vous aime, et vous — ohl Sans doute, vous m’aimez, mademoiselle, parce que voyez, comme je suis joli, — n’est-ce pas? Et non seulement je 6uis tres joli, je suis un comme il faut, — n’est-ce pas? Convenez, mademoiselle, que je suis tres joli et comme il faut, oui, j’en suis convaincu. Eh bien, mademoiselle, cet homme si joli vous dit, qu’il vous aime. Vous en etes enchante[e], mademoiselle, n’est-ce pas? Oui, sans doute, je le vois bien. Oh, que vous etes bienheureuse, mademoiselle! * — представим себе, что до и сего часа, далеко прешедши возраст зрелого мужества, автор этих строк величайшим наслаждением себе находит вальсировать и волочиться за хорошенькими — (предположения, опять нимало не сходные с действительною жизнью автора, который не умеет говорить по-французски, и написал вышеприведенное объяснение в любви только при помощи лексикона, не умеет вальсировать и по застенчивости своей перед женским полом походит на Ивана Федоровича Шпоньку), предположим все это, — и я вас спрашиваю: ну, хорошо ли было бы для меня, автора этих строк, если б я разъяснил все эти свои качества перед публикою в своих стихотворениях?
И каково было бы поэтическое достоинство моих стихотворений? Что бы вы подумали обо мне и о моих стихотворениях, читатели? Да, опасно, очень опасно писать лирические стихотворения! — И не только писать лирические стихотворения, но и писать о лирических стихотворениях] — вот, едва коснулся я этого предмета, как вы уж и узнали, что я не умею вальсировать, что я не умею говорить по-французски, что я похож на Ивана Федоровича Шпоньку, что я некрасив лицом… Как видно, человеку без поэзии в душе нельзя коснуться этого рода поэзии, не вовлекаясь в ненужные читателю и невыгодные для самого пишущего откровенности о своем я, ни для кого неинтересном; оставим же лучше этот щекотливый предмет, и возвратимся к развитию нашей первой мысли о том, что восставать против укоренившихся мнений — дело самое неприятное и бесполезное.
Неприятно
Стр. 457, 20 строка снизу. В рукописи после слов: «графини Ростопчиной», следует: мнение, столь противоречащее закоснелым предрассудкам, что мы должны непобедимыми доказательствами оградить каждый пункт, чтобы не оставить читателю никакой возможности коснеть далее в закоренелых предубеждениях, с которыми — увы!— столь неохотно расстается, в которых— увы!— столь упорно старается удержаться привыкший к ним человек. Соберем
* Мадмуазель! Я вас люблю, и вы — о, без сомнения, мадмуазель, вы меня любите, потому что вы видите, как я красив — не так ли? И я не только очень красив — я очень приличный человек, не так ли? Согласитесь, мадмуазель, что я очень красив и приличен, да, я в этом убежден. Ну, мадмуазель, человек очень красивый говорит вам, что он вас любит. Вы в восхищении, мадмуазель, не так ли? Да, без сомнения, я это вижу. О, как Вы счастливы, мадмуазель! — Ред.
834
Стр. 457, 16— 15 строка снизу. В рукописи после слов; «какого бы то ни было поэта», следует: и не только не может быть идеалом, но не может возбудить ни малейшего сочувствия ни в каком человеке, кто бы он ни был: мужчина или женщина, благородное или пустое существо, все равно, укажем Стр. 461, 6 строка. В рукописи после слов: «И сострадания слезу! (стр.
103— 104)», следует: Об этих утешениях коварный свет может сказать, что вообще он« часто становятся опасны и для утешаемого или для. утешитель-
ницы, — но какое дело до глупых толков света, который ничего высокого не понимает?
Будь тверд
Стр. 462, 15 строка снизу. В рукописи ггослс слов: «вас боюсь я!
(Стр. 199.)», следует:
Возможно ли говорить с более тонким и верным расчетом: «Я не хочу, чтобы вы обладали мною: мы должны расстаться: впрочем, не запрещаю вам видеться со мною; только изредка, потому что я боюсь за себя, я не поручусь за себя: я так молода и пылка». Что будет после двух или трех подобных разговоров? Читали ли вы Боккачио? У него едва ли найдете сцену, веденную с таким искусством, с такою завлекательностью. Но совершенно подобная <с.цена!> есть в Roman Comique, Скарроиа, — где т-гое Bouvillon разговаривает с молодым человеком, — превосходная сцена! Различие только в том, что Скаррон вовсе не думает вас располагать в пользу своей героини, — она у него толста и стара, а в награду за свою невинность и предупредительность получает сильный щелчок дверью по лбу.
Теперь
Стр. 463, 1 строка снизу. В рукописи после слов: «Удивительная женщина», следует: Подобных женщин нет и у самого Скаррона; но они есть в I’Oeil de Boeuf — читали ль вы I’Oeil de Boeuf? Если ис читали, тем >>учше для вас: ваше воображение не загрязнено еще.
Вот до чего может увлечься женщина!
Мы
Стр. 464, 2 строка. В рукописи привлекательною — сам Скаррон говорит противное о мадам Bouvillon. Тем менее
Сто. 464, 6 строка. В рукописи: женщине, мог описывать ее, не впадая в тон Ювенала. Кто же
Стр. 464, 7 строка. В рукописи после слов: «ни капли поэзии», следует:
Мы не думаем также, чтобы стихотворения, в которых выставлялась бы подобная женщина, как нечто идеальное, могли уступать в назидательности для юношества «Декамерону» Боккачио. Напротив, они далеко превосходят его. Они могут быть сравнены только с «Cent nouvelles». Но графиня Стр. 467, 14 строка. В рукописи после слов: «этого таланта», следует:
[ лавная черта его, как мы теперь убедились— необыкновенная объективность, подобная которой может быть найдена только у Вальтера Скотта, Гете и Шекспира. Мы не сравниваем графиню Ростопчину с этими мировыми поэтами по силе таланта вообще, — это было бы неуместно и преувеличенно, — но мы хотим сказать, что она также умеет совершенно скрыть свои объективные движения и воззрения за вымышляемыми ею лицами. Она создает их — и предоставляет совершенно на вашу волю судить о них, как хотите, сама ни малейшею улыбкою, ни малейшим жестом неудовольствия не выражая, сочувствие или негодование возбуждено ими в душе ее. Шекспир создал своего Фальстафа, поставил его живым человеком перед вами, — и этого довольно: судите Фальстафа, как хотите, Шекспир не подсказывает вам суждения, как то случается даже у Пушкина, объективнейшего из наших поэтов. Так графиня Ростопчина создает силою своего творческого воображения светскую кокетку, с местными красками цинизма и жеманства: это вымышленное лицо высказывает вам свои чувства и стремления, рассказывает свои поступки, объясняет фактами свои принципы, — автор ни одним словом не подсказывает вам своего мнения об этом лице:, оно живое стоит перед вами, и этого довольно, думайте о нем, что хотите. И в обоих случаях авторы правы: лицо создано так полно, черты его так ясны, что нечего опасаться ошибки в су.ж-53* 835
дении со стороны зрителя. Мы надеемся, что этого сближения по одной черте таланта не поймут превратно, не захотят обвинять нас в том, что мы сравнили графиню Ростопчину с Шекспиром: мы говорим только, что оба они, по своему преобладающему стремлению к объективности, принадлежат к одной и той же группе, как к другой, противоположной группе, в которой преобладает субъективность, принадлежат, например, Шиллер, Байрон, г. Фет, г. Полонский, Жуковский, г-жа Бакунина, г. Федор Глинка. Надеемся, из этого сопоставления не следует, чтобы мы ставили г. Федора Глинку наравне с гг. Фетом и Полонским, или г-жу Бакунину с Шиллером. Мы только говорим, что это писатели одного характера, — субъективного, — что, надеемся, справедливо; но само собою разумеется, что этим вовсе не отрицается различие между ними по степени талантов.
Кто хочет
Стр. 468, 15 строка. В рукописи после слов: «своего времени», следует: Представлять примеры мы считаем излишним, потому что сделали уже довольно выписок. Но чтобы читатель посредством сравнения мог яснее почувствовать, до какой степени выдержан в стихотворениях графини Ростопчиной требуемый художественными условиями тон, мы здесь приводим наудачу одно стихотворение г-жи Жадовской. Г-жу Жадовскую никто не называл особенно замечательною писательницею; не думаем и мы видеть в ее пьесах особенную силу таланта, — но в них есть искренность, чувство, безыскусственность, и потому есть и нечто поэтическое. Припомните, например, эту пьесу:
Ты скоро меня позабудешь,
Но я не забуду тебя;
Ты в жизни разлюбишь, полюбишь,
А я — никого, никогда!
Ты новые лица увидишь И новых друзей изберешь,
Ты новые чувства узнаешь И, может быть, счастье найдешь;
Я — тихо и грустно свершаю,
И как я люблю и страдаю,
Узнает могила одна!
Тут нет ничего гениального, — если хотите, стихотворение даже довольно слабо; но в нем есть нечто поэтическое, нечто прелестное, — потому что есть искренность чувства. Припомните другое, на другой мотив:
Я все еще его, безумная, люблю!
При имени его душа моя трепещет;
Тоска попрежнему сжимает грудь мою,
И взор горячею слезой невольно блещет, и пр. —
опять тут не видно необыкновенной силы таланта, но тут слышен голос
страсти. Припомните третье:
Меня гнетет тоски недуг;
Мне скучно в этом мире, друг;
Мне надоели сплетни, вздор,
Смешной, нелепый женщин толк, и т. д. —
тут опять есть нечто поэтическое — неподдельность тоски. Можете таким образом перебрать все стихотворения г-жи Жадовской, и в каждом из них вы найдете поэзию, потому что они действительно выражают неподдельные чувства женской души.
У графини Ростопчиной на каждую из этих трех тем вы найдете по не-?36
скольку десятков пьес, — но ни в одной ничего похожего на качества, которые так ясны в стихотворениях г-жи Жадовской. Так строго выдержан художественный колорит стихотворений графини Ростопчиной, это объективное соответствие выражения с нзтурою выражаемых ощущений и мыслей вымышленного лица, ощущений и мыслей женщины, потерявшей женственность.
По художественному
Стр. 468, 18 строка. В рукописи после слов: «признан талант», следует: громадным; как художник, она должна быть поставлена наряду с Пушкиным и Лермонтовым, если не выше их: у Пушкина и у Лермонтова иногда идея изменяет форме, или форма идее; у графини Ростопчиной никогда.
Само собою
Стр. 468, 22 строка. В рукописи после слов: «в другом свете», следует:
рений графини Ростопчиной могла быть принята читателями хотя с малейшим оттенком колебания. Наше мнение не гипотеза. Оно опирается на несомненных фактах, — во-первых, на мнении Жуковского, Пушкина и Лермонтова о таланте графини Ростопчиной; во-вторых — что еще важнее, на
