Белинский прекрасно понимает характ ер Печорина, но тол ько с отвлеченной точки зрения, как характ ер европей ца вообще, дошедшего до известной поры духовного развит ия, и не оты -скивает в нем особенностей , принадл ежащих ему, как члену нашего, русского общества. Вот важней шее из того, что говорит он о Печорине, — выписав то место из дневника Печорина, в кот ором он размы шл яет о прелести обл адания мол одою душою, о том, какое развл ечение дл я его скуки и какую от раду для его гордост и доставл яют отношения к княжне Мери, о том, чго нужно же иметь занятие для сил, требующих деятельности, Белинский восклицает:
Какой страшный человек этот Печорин! Потому, что его беспокой ный дух требует движения, деятельность ищет пищи, сердце жаждет интересов жизни, потому должна страдать бедная девушка! «Эгоист, элодей , изверг, безнравственный человек!..» — хором закричат, может быть, строгие моралисты. Ваша правда, господа; но вы-то из чего хлопочете? За что сердитесь? Право, нам кажется, вы пришли не в свое место, сели за стол, за которым вам не поставлено прибора… Не подходите слишком близко к этому человеку, не нападай те на него с такою запальчивою храбростью: он на вас взглянет, улыбнется, и вы будете осуждены, и на смущенных лицах ваших все прочтут суд ваш. Вы предаете его анафеме не эа пороки — в вас их больше, и в вас они чернее и позорнее — но за ту смел ую свободу, эа ту желчную откровенность, с которою он говорит о них. Вы позволяете человеку делать все, что ему угодно, быть всем, чем он хочет, вы охотно прощаете ему и безумие, и низость, и разврат, но, как пошлину за право торговли, требуете от него морал ьных сентенций о том, как должен человек думать и дей ствовать, и как он в самом- то деле и не думает и не дей ствует… И зато ваше инквизиторское ауто- да- фе готово для всякого, кто имеет благородную привычку смотреть дей ствительности прямо в глаза, не опуская своих глаз, называть вещи настоящими их именами и показывать другим себя не в бальном костюме, не в мундире, а а халате, в своей комнате, в уединенной беседе с самим собою, в домашнем расчете с своею совестью. И вы правы, — покажитесь перед людьми хоть раз в своем позорном неглиже, в своих засаленных ночных колпаках, в своих оборванных халатах, люди с отвращением отвернутся от вас, и общество извергнет вас из себя. Но этому человеку нечего бояться: в нем есть тай ное сознание, что он не то, чем самому себе кажется, и что он есть только в настоящую минуту. Да, в этом человеке есть сила ду*а н могущество воли, которых в вас нет; в самых пороках его проблескивает что- то великое, как молния о черных тучах, и он прекрасен, полон поэзии даже и в те минуты, когда человеческое чувство восстает на него. Ему другое назначение, другой путь, чем вам. Его страсти — бури, очищающие сферу духа: его заблуждения, как ни страшны они, острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь. Эт о лихорадки и горячки, а не подагра, не ревматизм и геморрой , которыми вы, бедные, так бесплодно страдаете. Пусть он клевещет на вечные законы разума, поставляя высшее счастье в насыщенной гордости; пусть он клевещет на человеческую 16 Н. Г. Черны шевский , т. 1 1 1 241
природу, видя в неб один эгоизм; пусть к л е в е щ е т на самого себя, принимая моменты своего духа за его полное развитие и смешивая юность с возмужал остью,— пусть!.. Настанет торжественная минута, и противоречие разрешится, борьба кончится, и разрозненные звуки души сольются в один гармонический аккорд («Отечественны е] вап!искн»], т. XI, Критика, стр. 9— 10).
Д осказав сод ержание ром ана, он прибавл яет :
Бол ьшая часть читателей , наверное, воскликнет: «Хорош же герой !» —
А чем же он дурен? — смеем вас спросить.
Зачем же так неблагосклонно Вы отзываетесь о нем?
За то ль, что мы неугомонно Хлопочем, судим обо всем,
Что пылких дум неосторожность Себял юбивую ничтожность Ил ь оскорбл яет, иль смешит,
Что ум, л юбя простор, теснит,
Что слишком часто разговоры Принять мы рады за дела.
Что глупость ветрена и зла,
Что важным людям важны вздоры,
И что посредственность одна Нам по плечу и не странна?
Вы говорите против него, что в нем нет веры. Прекрасно! но ведь зто то же самое, что обвинять нищего за то, что у него нет золота: он бы и рад иметь, да не дается оно ему. И, притом, разве Печорин рад своему безверию? разве он гордится им? разве он не страдал от него? разве он не готов ценою жизни и счастия купить эту веру, для которой еще не настал час его?.. Вы говорите, что он эгоист? — Но разве он не презирает и не ненавидит себя за вто? разве сердце его не жаждет любви чистой и бескорыстной ? Нет, это не эгоизм: эгоизм не страдает, не обвиняет себя, но доволен собою, рад себе. Эгоизм не знает мучения: страдание есть удел одной любви. Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь, — и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви… Этому человеку стало больно н грустно, что его все не любят, — и кто же эти «все»? — пустые, ничтожные люди, которые не могут простить ему его превосходства над ними. А его готовность задушить в себе ложный стыд, голос светской чести и оскорбленного самол юбия, ког да он за признание в клевете готов был простить Грушницкому, человеку, сей час только выстрелившему в него пулею и бесстыдно ожидающему от него холостого выстрела? А его слезы и рыдания в пустынной степи, у тела издохшего коня? — нет, все это не эгоизм! Но его — скажете вы — холодная расчетливость, систематическая рассчитанность, с которою он обольщает бедную девушку, не любя ее, и только для того, чтобы посмеяться над нею и чем — нибудь занять свою праздность! — Так; но мы и не думаем оправдывать его в таких поступках, ни выставлять его образцом н высоким идеалом чистей шей нравственности: мы только хотим сказать, что в человеке должно видеть человека и что идеалы нравственности существуют в одних классических трагедиях и морально- сантиментальных романах прошлого века. Судя о человеке. должно брать в рассмотрение обстоятельства его развития и сферу жизни, в которую он поставлен судьбою. В идеях Печорина много ложного, в ощущениях его есть искажение; но все это выкупается его богатою натурою. Его, во многих отношениях, дурное настоящее обещает прекрасное будущее. Вы восхищаетесь быстрым движением парохода, видите в нем великое торжество духа над природою? — и хотите потом отрицать в нем вся-242
кое достоинство, когда оь сокрушает, как верно жернов, неост орожны !, попавших под его колеса: не значит лн это противоречить самим себе? опасность от парохода есть результат его чрезмерной быстроты; следовательно, порок его выходит на его достоинства («Отечественные записки», т. XI, Критика, стр. 33— 34).
Точк а зрения все еще сл ишком отвл еченна; она впол не при-л агается к русской жизни, но т ол ько ровно наст ол ько же, ни-скол ько не бол ее, как и к англий ской , французской и т. д. жизни.
Н о уже одни эти места могли бы сл ужит ь достат очны м ручательством, что Белинский никогда не л юбил ост анавл иват ься на пол овине пути из боязни, что с развит ием соединены свои оп ас-ности, как соединены они со всеми вещами на свете; все — таки эти опасност и, по его мнению, вовсе не так ст рашны , как та нравственная порча, кот орая бы вает необходимы м сл едствием непо-движност и; притом же, они с неизмеримы м избы т ком вознаг ра-жд ают ся положител ьны ми бл агами, какие дает развит ие.
Точка зрения, с которой Белинский рассмат ривал в 1840 году произведения нашей поэзии, д ол жна, как видим, назват ься отвл е-ченною. Н о мы ошибл ись бы, есл и бы вывели из эт ого закл ю-чение, что забот ы об от ношениях л итературы к общест ву не пре-обл адал и уже и тогда в Бел инском. В третьей книге «От ечест -венных записок» т ого же года он посвящает бол ьшую крит иче-скую стат ью разбору двух детских книг: с жаром он объ ясняет , каково д ол жно быть ист инное воспит ание, обл ичает резул ьтаты неразумного воспит ания, какое обы кновенно дает ся детям, и показы вает, как велики обязанност и родителей в от ношении к детям. Не над обно говорит ь, что все эт о проникнут о самы ми гуманными и пл одотворны ми для нашей жизни понят иями. Вот от ры -вок, по кот орому можно судит ь о тоне и сод ержании статьи:
Воспитание! Оно везде, куда ни посмотри, н его нет нигде, куда ни посмотрите. Конечно, вы его можете увидеть даже во всех сл оях общества, от самого высшего до самого низшего, но как редкость, как исключение нэ общего правила. Отчего же это? Д а оттого, что на свете бездна родителей , множество papas et mamans, но мало отцов н матерей . «Вот прекрасно!» — восклицаете вы: «какая же разница между родителями и отцом и матерью?» — Как какая? — взгляните летом на мух: какая бездна родителей , но где же отцы и матери? Грибоедов давно уже сказал :
Кому ума недоставало!
Право рождения — священное право на священное имя отца н матери — против этого никто н не спорит; но не этим еще все оканчивается: тут человек еще не выше животного; есть высшее право — родительской любви. «Да какой же отец или какая мать не любит своих детей !» — говорите вы. Так; но позвольте вас спросить, чтб вы называете л юбовью? — как вы понимаете любовь? — Ведь н овца любит своего ягненка: она кормит его своим молоком и облизывает язы ком;
