том, что надобно сделать для Мери.

Я ушел в свою комнату и поплакал о бедной Мери: зачем она захотела быть такою дурною?

Но я не хочу отказаться от мысли, с которою я целовал руку моей бедной Мери. — говорил ей, что не могу считать ее дурною. Нет, Мери согласится уехать отсюда! Она согласится, я знаю: тогда я не буду ненавидеть ее; осуждать буду. — плакать о ней буду; но буду плакать без негодования, только с сожалением, и осуждать ее буду снисходительно. Пусть она уедет в Петербург. Мы можем приехать через несколько дней, пусть она будет любовницею Виктора Львовича, если ей так надобно: в Петербурге это может оставаться неизвестно, не будет вредить отношениям Надежды Викторовны к отцу. Тогда мне будет только жаль мою милую Мери, что она не захотела быть такою прекрасною, какою могла быть. Никому, кроме нее самой, не будет несчастия от того, что она захотела быть дурною… Бедная Мери! Такое унижение, такое великое, добровольное уни…

Я писал это. — вошел Иван Антоныч. — «В другой раз ныне я отрываю вас от работы, Владимир Алексеич». — «Ничего, Иван Антоныч; моя работа не спешная. Что скажете? Опять прислала Надежда Викторовна?» — «Нет, Владимир Алексеич, я пришел поговорить с вами» — Я угадал его: — «Что такое, Иван Антоныч?» — «Да вот, о Машеньке, Владимир Алексеич». Поутру — еще задолго до обеда — Машенька пришла из саду, он видит, она будто бледная; здорова ли? — Она сказала, здорова, только болит голова, она ляжет, пройдет. — он говорил ей, не послать ли за лекарем, она говорила — не надобно, пройдет. Теперь встала, но сидит, молчит. — он боится, не сделается ли к ночи опять худо? С больными так бывает: пока день, становится легче, а ночью и разболеются. Как я думаю? Или он попросил бы меня пойти взглянуть на нее. Как я думаю? — «Она не больна, Иван Антоныч, а только огорчена». — «Чем же?» — Я повторил ему то же самое, что говорил Надежде Викторовне. Он всплеснул руками: — «Ах ты боже мой! Какие люди есть на свете! Да у кого же нет глаз видеть, похожа ли на что-нибудь дурное ваша с нею дружба? И неужели кто-нибудь из нашего дома выдумал такую глупость и такую подлость?» — «Нет, не из нашего дома, а Зинаида Никаноровна Дедюхина». — «Ну вот, это так. — от нее можно ждать всего!» — «На это вы вздумали хорошо, Иван Антоныч: если бы мне поговорить еще раз с Марьею Дмитриевною, может быть, это было бы полезно». Старик пошел сказать ей.

Умно ли я сделал, что сообщил и ему идиллическое мнение, которым недавно ослеплял себя? Что, если Мери надумает воспользоваться этим? — Если я прослыву ее любовником? Это было б очень выгодно для нее. А я усердно подготовил ей возможность играть моим именем для прикрытия правды. Мое положение будет необыкновенно глупо. Пусть, все равно. Лишь бы отвратить серьезные семейные неприятности, пусть буду и посмешищем для нее и для себя самого. — Так рассудил я. А пока я рассуждал, Иван Антоныч возвратился: Машенька еще не хочет говорить со мною: боится опять расстроить себя.

Я подумал, не уловка ли это, не отлагает ли она разговор; чтобы прежде переговорить с Виктором Львовичем, и пошел к нему, по какому побуждению, сам не знаю. Неужели только по мелочному самолюбию, чтобы думать: «О нет! когда я раз понял, что хитрят со мною, я не дам перехитрить себя. Вероятно, вы будете говорить, Марья Дмитриевна, что еще не виделись с Виктором Львовичем после нашего объяснения. — я буду знать, правда ли это». — Или в самом деле мне казалось, что для разговора с нею мне надобно хорошенько всмотреться в Виктора Львовича. — знать, до какой степени велика ее власть над ним? — Мне казалось, что меня ведет к нему эта серьезная надобность. Так или нет, но я пошел к нему. Он читал газеты. — «Не хотите ли играть в шахматы, Виктор Львович?» — «Я никогда не прочь от шахматов, но я не ожидал, что вы захотите, а то сам позвал бы. Я думал, вы сильно занят, вы не выходили обедать, велели подать к вам в комнату». — Он был в хорошем и разговорчивом духе. — он уже и вчера был в таком духе со мною, не боялся меня, не конфузился. — «Я только сказал слуге, что я занят; я был не занят, а расстроен. Сильно расстроен. — огорчен. — тем, что узнал ныне поутру от Марьи Дмитриевны». — Он осовел. — раскрыл рот, закрыл, не сказавши ничего. Покраснел. «Вы думали, кажется, что я узнал это еще третьего дня вечером, от Зинаиды Никаноровны Дедюхиной, и должно быть, вы так передали Марье Дмитриевне, потому-то, вероятно, она и избегала меня. — потому-то, когда я наконец нашел ее ныне поутру, мы с нею очень долго не могли понять друг друга»: — «Но неужели вы не знали до сих пор? Как же. — мне показалось, когда вы говорили со мною по приезде от Дедюхиной, вы намекали на это». — «Не мог намекать. Вы полагали, что она узнала и сказала мне, потому вы и находили в моих словах смысл, которого не было у меня в мыслях». — «Да, теперь вспоминаю, вы не сказали ничего об этом. — и вы казались сердитым, ушли, сказавши коротко, что Дедюхина оставит меня в покое. — вы казались такой сердитый. — я не мог сомневаться, что вы узнали все. Так я и сказал ей». — «А на другой день вы увидели, что я нисколько не угрюм с вами, и подумали, что после первой досады я примирился с этим?» — «Да. Но она была уверена, что не примирились. — и еще не примирились?» — «Не умею ничего сказать вам. Прежде я должен поговорить с Марьею Дмитриевною». — «Но вы говорите, что ныне утром у вас уже был разговор с нею?» — «Да. Но она полагала, что я знаю, чего еще не знал, и мы долго не могли понять друг друга, от этого разговор вышел чрезвычайно тяжелый для меня. — для нее еще более мучительный. — с нею сделалась истерика, она убежала и должна была лечь». — «Она больна?» — Он побледнел, вскочил, засуетился. Я должен был схватить его, чтоб удержать. — «Если не пускаете меня, то и в самом деле я должен сидеть смирно, не показывать виду, что она дорога мне. — если не пускаете меня, идите к ней. — узнайте. — скажите мне, успокойте меня». — Я насилу растолковал ему, что по всей вероятности это было только изнеможение и пройдет, если еще не прошло. — Но он все- таки вытребовал, чтобы я сейчас пошел к ней, узнал, сказал ему.

— А Машенька моя уже встала, ушла в сад. — и говорит, что напрасно не хотела говорить с вами, что для нее лучше будет поговорить; но только еще не велела звать вас, сказала, что зайдет ко мне, скажет, когда позвать вас. — должно быть, прежде хочет хорошенько освежиться воздухом. — сказал Иван Антоныч. Я пошел в аллею, которая извивается по берегу большого ручья. — в ее любимую аллею: я угадывал, что она там. Она была там. Она шла, опустив голову, она была все еще несколько бледна. Увидевши меня, она покраснела, но гордо выпрямилась и подняла на меня смелый взгляд.

— Я рассудила, что напрасно отказалась говорить с вами. — это была слабость: мне нечего стыдиться. Но я не хотела, чтобы вы пришли сюда так рано: я видела в зеркало, что я все еще немножко бледна. — я не хотела, чтобы это располагало вас к состраданию. — я не хотела эффекта. — и я опасалась, что я покраснею. — как и покраснела. — я не хотела, чтобы вы видели и это, потому что это слабость, которой я стыжусь: не должно краснеть ничьего взгляда, когда чувствуешь, что не сделано ничего дурного, как бы ни судили другие. Я хотела подождать сумерек, чтобы вы не видели ни бледности моей, ни напрасного стыда. Но вы пришли раньше. — и увидели. Все равно. Или тем лучше. Я хотела, чтобы вы не видели, как я слаба. — но пусть вы видите меня такою, какова я. Тем лучше: перед вами мне тяжело притворяться. — Вы видели Виктора Львовича? Что сказали вы ему? На что он согласился?

— Я видел его. — но ничего не говорил с ним, кроме того, что сказал о нашем разговоре поутру. Я сам не знаю, зачем я пошел к нему: затем ли, что думал, вы хотите условиться с ним и за этим откладываете разговор. — или затем, чтобы видеть, как велика ваша власть над ним. Но я…

— Условливаться с ним? — Нет, моя власть над ним была бы слишком мала, если б мне надобно было условливаться с ним, в чем я должна уступить или на что он не должен соглашаться. — я не захотела бы таких отношений. — я не сделала бы его моим любовником. Я и не поехала бы сюда, если бы не была убеждена, что приобрету очень сильную его привязанность. Не подумайте, что я хочу хвалиться, вводить вас в ошибку, отнимать у вас бодрость. — нет, я только хочу сказать вам, как я понимаю свои отношения к нему: я думаю, что я могу не бояться ничьего влияния на него. Но ошибаюсь ли я в этом или нет. — я могу и ошибаться в этом, потому что мне еще не было случая испытать мою силу над ним. — ошибаюсь ли я или нет в том, что я сильнее вас над ним, во всяком случае я благодарна вам за то, что вы не хотели говорить с Виктором Львовичем прежде, нежели успеете поговорить со мною. Я вижу в этом остаток вашего прежнего расположения. — прежнего доверия ко мне. Чего же вы потребуете от меня? — Я не знаю, на что я не соглашусь. — кроме того, чтобы разорвать мои отношения к Виктору Львовичу. — это невозможно. Невозможно! Я столько работала над собою, подвергала себя стольким лишениям, перенесла столько неприятностей для осуществления этой мысли!