еще ногу, вылечил ты ногу, а глаз оставил невылеченным, или если бы когда живописец написал чтонибудь худо, написанное заменил ты другим, а живописца не тронул, как сделавшего свое дело. Если же, вынужденные сими умозаключениями, прибегают они к той мысли, что Богу, и не восприняв ума, можно было спасти человека, то скажем: конечно, Ему можно было спасти человека и не восприняв плоти, единым хотением, так как и все прочее Он производит без тела. Посему вместе с умом отними и плоть, чтобы тебе в своем безумии дойти до совершенства.<… >Поскольку же, гордясь книгой своею о Троице, они клевещут на нас, будто бы вера наша не здравая, и многих обольщают, то необходимо знать, что Аполлинарий, хотя присвоил Святому Духу именование Божества, однако же не сохранил у Него силы Божества. Ибо составлять Троицу из великого, большего и величайшего, как бы из сияния, луча и солнца (то есть из Духа, Сына и Отца), что ясно написано в его книгах, есть такая лестница Божества, которая не на небо ведет, но низводит с неба. Но мы знаем Бога Отца и Сына и Святого Духа; и это не голые именования, которыми различается неравенство достоинств и сил, но единое и то же как наименование, так и естество Божества, единая сущность и сила. Если же кто полагает, что говорим сие правильно, а между тем обвиняет нас в общении с еретиками; то пусть это будет доказано кем?нибудь из наших: тогда или оправдаемся, или отступим от общения. А прежде суда небезопасно вводить новое как в другом чем, так в деле, столь важном и касающемся таких предметов.
Второе послание к пресвитеру Кледонию, против Аполлинария (фрагменты)
<…>Поскольку же предлагается вопрос и о Божием очеловечивании, или воплощении, то уверяй всякого о мне, что Сына Божия, рожденного от Отца и потом от Святой Девы Марии, свожу воедино и не именую двумя сынами, но поклоняюсь единому и тому же в нераздельном Божестве и в нераздельной чести. Если же кто или теперь не согласен, или после не будет согласоваться с сим, то он даст перед Богом ответ в день Суда. Таково в кратких словах и тахой силы мое возражение и противопоставление на безумное их мнение касательно ума: ибо почти одни они чему учат, то на самом деле претерпевают, по безумию отсекая ум. А чтобы не обвиняли меня в том, что прежде принимал, а теперь отвергаю веру возлюбленного Виталия, которую он изложил письменно, по требованию блаженного Дамаса, епископа Римского, то и о сем объяснюсь кратко. Когда они богословствуют при искренних своих учениках и посвященных в их тайны, подобно как манихеи при своих так называемых избранных, тогда, обнаруживая перед ними весь свой недуг, едва присваивают Спасителю и тело. Но когда общими понятиями об очеловечении, какие представляет Писание, бывают обличены и приведены в затруднение, тогда исповедуют благочестивые речения, но касательно ума прибегают к хитрости: не говорят, что Христос есть человек, не имеющий души, слова и ума и несовершенный, но вместо души, слова и ума вводят самое Божество, будто бы соединено было с плотью Оно одно, а не что?либо ваше и человеческое, хотя безгрешное, выше нашего естества и есть очищение наших немощей. Таким образом, и сии слова: «Мы же ум Христов имамы» (1 Кор. 2, 16) толкуют они худо и весьма нелепо, под «умом Христовым» разумея Божество, а не как мы понимаем, что имеющими ум Христов называются очистившие свой ум через подражание тому уму, какой ради нас воспринят Спасителем, и по возможности сообразующиеся с этим умом; равно как можно было бы сказать, что имеют плоть Христову те, которые обучили плоть свою и в этом отношении стали «стелесником и спричастником о Христе Иисусе» (Еф. 3, 6). И «якоже облекохомся во образ перстнаго», так сказано, «да облечемся и во образ небесного» (1 Кор, 15,49). Равным образом они учат, что совершенный человек не есть человек, искушенный по всяческим, что только сродно нам, грехам (см.: Евр. 4, 15), но соединение Божества и плоти — это, говорят они, совершенно. Ухищряются они также в объяснении слова «очеловечивание». Очеловечился, толкуют они, не значит — был в человеке, которого теснейшим образом соединил с Собой, по сказанному: «Сам бо ведяше, что бе в человеце» (Ин. 2, 25), но значит, говорят и учат они, что Он беседовал и жил вместе с людьми; и в подтверждение этого прибегают к изречению: «Посем на земли явися и с человеки поживе» (Вар. 3,38). К чему еще спорить с ними? Отвергая человека и внутренний образ через вводимую ими новую и только видимую личину, они очищают одно внешнее наше, до того противореча самим себе, что ради плоти иногда и другое объясняют грубо и плотски (отсюда произошли у них новое иудейство, тысячелетнее, ни на чем не основанное наслаждение в Эдеме, и мнение, что мы опять воспримем почти то же и для того же употребления, что имеем теперь), а иногда вводят более призрак плоти, нежели действительную плоть, вводят такую плоть, которая не испытывает ничего свойственного нам, даже и того, что свободно от греха; и в подтверждение этого берут апостольское слово, только не по апостольски понимаемое и изрекаемое, а именно, что Спаситель в нашем подобии человеческом был «и образом обретеся якоже человек» (Флп. 2, 7), как будто сими словами означается не человеческий образ, но какое?то обманчивое представление и призрак. Итак, поскольку те же слова, если понимать их хорошо, согласны с благочестием и если толковать худо, заключают в себе злочестие, что удивительного, если и Виталиево писание я, убеждаемый в том собственным желанием, принимал в благочестивом смысле, а другие оскорбляются смыслом написанного? Мне кажется, что и сам Дамас, рассмотрев дело вновь и вместе услышав, что они остаются при прежних толкованиях, отлучил их от Церкви и письменное изложение веры их изгладил с произнесением анафемы, огорчившись на них за самый обман, какому подпал по простоте. Посему, будучи так ясно обличены, пусть не гневаются, но усрамятся и сотрут с дверей это свое великое и удивительное предначертание и воззвание Православия, и не станут уже входящих встречать прежде всего вопросом и различением, что должно поклоняться не человеку–Богоносцу, но Богу–плотоносцу. Может ли что быть безумнее сего, хотя и высоко думают о сем речении эти новые проповедники истины? Оно не более как софистическая забава, состоящая в быстроте превращения, проворное перекидывание камней, увеселяющее невежд; на самом же деле оно есть нечто из смешного смешное, из неразумного неразумное. Ибо если кто?нибудь, изменив слова «человек» и «плоть», из которых первое нравится нам, а второе им, в слове «Бог» потом употребит это чудное и боголюбезное превращение, что тогда выйдет? То, что должно поклоняться не плоти богоносной, но Богу–человеконосцу. Какая нелепость! Сегодня только возвращают нам мудрость, сокровенную от времен Христовых, что подлинно достойно слез! Ибо если вера началась только за тридцать до этого лет, а почти четыреста лет протекло со времени явления Христова, то в продолжение столь долгого времени суетно было наше благовествование, суетна была и вера наша, напрасно мученики приняли мученичество, напрасно столь многие и великие предстоятели управляли людьми, и благодать состоит в стихах, а не в вере. Но кто не подивится их учености? Сами они ясно различают касающееся Христа и то, что Он родился, был искушен, алкал, жаждал, утруждался, спал, приписывают естеству человеческому, а то, что Он был прославлен ангелами, победил искусителя, накормил народ в пустыне, и накормил чудесно, ходил по морю, присваивают Божеству; также говорят, что слова: «Где положили Лазаря?» (Ин. 11,34) — свойственны нашему естеству, и сказанное: «Лазаре, гряди вон» (Ин. 11,43), и воскрешение четверодневного мертвеца, принадлежит тому, что выше нас, равным образом то, что Он скорбел, был распят и погребен, относится к завесе, а то, что Он уповал и воскрес, и восшел на небо, относится к внутреннему сокровищу. После этого обвиняют они нас, будто бы вводим два естества, совершенные или противоборствующие, и разделяем сверхъестественное и чудное единение. Им надлежало бы или не делать того, в чем обвиняют других, или не обвинять в том, что сами делают, если бы только умели быть верными сами себе, а не высказывали вместе и собственного мнения, и мнения противников. Таково неразумие: оно в противоречии и само с собой, и с истиной, так что они или не понимают, или не стыдятся своего затруднительного положения. И если кто думает, что пишу и говорю это добровольно, а не по крайнему принуждению, и что отвращаюсь единения, а не особенно о нем стараюсь, тому да будет известно, что он превратно рассуждает и не угадал моего желания. Для меня нет и не было ничего предпочтительнее мира, в чем уверяют самые дела; хотя единомыслие совершенно преграждается тем, что делают и предприемлют против меня.
Св. Епифаний Кипрский. Панарион (фрагменты)[1058]
23. Он же [Виталий, епископ Антиохии, поставленный Аполлинарием] отвечал: пусть они [сторонники Павлина Антиохийского] говорят. И они сказали, что [обвиняют аполлинариан, что те] не учат о том, что Христос соделался совершенным человеком. Но Виталий тотчас ответил: да, мы исповедуем, что Христос принял совершенное человечество. Это было удивительно для слышавших, и они исполнились радости. Но мы, зная смысл таких, прикрытых благовидным предлогом речей, привлекавших к себе умы братьев наших, настаивали на точности, вопрошая: в собственном ли смысле принявшим плоть исповедуешь ты Христа? Он отвечал: да.<…>В действительности ли, сошедши на землю, Бог–Слово Сын Божий принял от Девы плоть? — Он с твердостью согласился и на это. И тогда мы были в великой радости, потому что от некоторых, пришедших к нам в Кипре и раньше упомянутых чад мы услышали, что принятие плоти от Марии ими не всецело исповедуемо было. Когда же сам этот благоговейнейший муж исповедал, что Господь наш Иисус Христос воспринял от Марии плоть, то он еще был нами спрошен о том, принял ли Он и душу. Он и на это с одинаковою твердостью соглашался<…>.
24. Итак, Виталий исповедал, что Христос принял и душу человеческую; ибо он говорил: да, Христос был совершенный человек. Затем, после того как мы вопросили его о душе и плоти, вопросили и о том, принял ли пришедший Христос ум? Но отрекся он тотчас, говоря: нет. Потом мы к нему обратились с вопросом: как же ты говоришь, что Он соделался совершенным человеком? И он открыл пред нами собственный
