и приказал хранить. Но потом, когда собрались к нему епископы, он вынес запечатанные пакеты и сжег их на глазах епископов, утверждая с клятвой, что он не читал ничего тут написанного; не надобно, говорил он, поступки иереев делать общеизвестными, чтобы народ, получив отсюда повод к соблазну, не стал грешить без страха». К этим словам Константин прибавил еще следующее: «Если бы ему самому случилось быть очевидцем греха, совершаемого епископом, то он покрыл бы беззаконное дело своей порфирой, чтобы взгляд на это не повредил зрителям»*. Разумеется, так поступать и так мыслить мог только человек, проникнутый благоговением перед лицами священными, а таким и был этот император. Если Константину приходилось встречаться с епископами, у которых в предшествующее гонение (Диоклетианово) был исторгнут глаз, то зная, что это служит знаком твердости в вере этих исповедников, он целовал избожденный глаз и почитал за счастье для себя поступать так**. О чем другом, как не о глубоком почтении к духовному сану, свидетельствует следующий рассказ, дающий понять, что царь перед лицом епископа считал себя ничем не отличным от прочих мирян, хотя бы самого низшего сословия. «Одобряемый любовью царя к божественному, однажды я, — говорит о себе Евсевий Кесарийский, — просил позволения предложить, в его присутствии, слово о гробе Спасителя, и он внимал моему слову со всей охотой. В кругу многочисленного собрания во внутренних покоях дворца он слушал его вместе с прочими стоя. Мы предложили было ему сесть на приготовленном для него царском троне, но он не согласился и с напряженным вниманием разбирая, что было говорено, подтверждал истину догматов веры собственным свидетельством. Так как времени прошло уже много, а речь еще длилась, то я хотел было прервать слово, но он не позволил и заставил продолжать до конца. Когда же просили его сесть, снова отказался, прибавив на этот раз, что слушать учение о Боге с небрежением было бы неприлично и что стоять для него полезно и удобно» (IV, 33). И другими разнообразными способами царь заявлял свою почтительность к епископам. Одним из самых видных способов этого рода было то, что Константин любил разделять свою царскую трапезу с епископами, особенно по случаю каких-нибудь торжественных событий в его жизни. Один случай трапезования царя с епископами Евсевий описал с живым чувством очевидца и участника. По случаю двадцатилетнего юбилея своего царствования, Константин устроил торжественный пир. Главными гостями на пиршестве были епископы. Пиршество было устроено во дворце; вокруг дворца расположена была почетная военная стража. Часть епископов возлегла с царем за одним столом, а прочие разместились по сторонам палаты. «Случившееся походило на сон, а не на действительность», — прибавляет восторженно историк (1,42; II, 15). Не ограничиваясь сотрапезованием с епископами, царь одарил их различными подарками, как бы на память о своем расположении к ним; причем подарки были не одинаковы, а соответствовали достоинствам одаряемых (III, 16). Выражением благоговения Константина к епископам служит, наконец, и переписка с этими лицами. Константин охотно получал письма от епископов и с удовольствием сам писал к ним письма. В своих письмах к епископам, а таких писем очень много, царь называет их не иначе, как возлюбленными братьями. Он в необходимых случаях писал письма ко всем главным епископам провинций, т.е. митрополитам (II, 46). Но преимущественным своим доверием и уважением он отличал следующих епископов: Евсевия Кесарийского, которого он признавал «достойным епископства над всей Церковью» (слова самого Константина: III, 61); св. Афанасия, епископа Александрийского, которого царь хвалил за «благоразумие и постоянство»***, Макария, епископа Иерусалимского, которого он называл своим «возлюбленным братом» (III, 52). Все эти письма христианского императора сохранились до нашего времени. Нельзя не упомянуть и о том, что царь, услышав о великих подвигах египетского отшельника св. Антония, писал и к нему письмо от своего лица и своих детей; здесь Константин величал Антония своим «другом» и признавал его «отцом» своим. В ответ на почтительное письмо царя Антоний просил последнего об одном (Константин выражал желание удовлетворить всем нуждам Антония), — чтобы царь был человеколюбив, заботился о правде и неимущих****.
______________________
* Феодорит. Церковная история. I, 11. ** Там же. *** Афанасий Великий. Защитительное слово против ариан//Творения. Т. I. С. 278-280. **** Созомен. Церковная история. Кн. I, гл. 13; Афанасий Великий. Жизнь Антония//Творения. Т. III. С. 273.
______________________
Отличаясь глубоким религиозным чувством и имея таких друзей, как епископы, Константин, конечно, должен был устраивать свою обыденную жизнь сообразно с требованиями благочестия и святости. Так действительно и было. Константинопольский дворец, в котором проводил жизнь царь, стал явным отображением христианских расположений Константина. Все в этом царском жилище носит печать новых религиозных начал. «В царских чертогах Константин устроил род церкви Божьей. Личное его усердие к благочестивым упражнениям сделалось примером для других». Он часто совершал молитвословия, приглашая к участию в них и весь свой двор (IV, 17). Из числа прочих дней недели с преимущественным благоговением он проводил день воскресный и пятницу. В пятницу, как и в воскресенье, он оставлял обычные свои занятия и посвящал этот день на служение Богу (IV, 18). Вообще дворец Константина был не похож на дворцы прежних римских государей. Здесь не слышно праздной «болтовни», не видно шумных и суетных увеселений; здесь слышатся теперь «гимны славословия Богу»; тон придворной жизни сообщают священники*. Даже придворная прислуга, лейб-гвардия отличаются правилами христианского благочиния и проникнуты благочестивым настроением. Разумеется, хозяин чертогов сам озаботился о том, чтобы царские слуги и телохранители были взяты из числа лиц, достойных быть вблизи благочестивого венценосца. Это были люди лучших нравственных качеств. «Служителями его (Константина) и споспешниками, равно как и стражами всего его дома, были мужи посвященные Богу, люди украшенные чистотой жизни и добродетелью; самые копьеносцы, верные телохранители руководились примером благочестия царя»**. Христианин — хозяин дворца наложил христианскую печать на всех служащих при дворце. Украшения дворца — и те стали вестниками, что в нем живет христианский государь. Одна из лучших палат дворца украсилась драгоценной мозаикой в христианском вкусе. «Любовь к божественному столь сильно обладала душой царя, что в превосходнейшей из всех храмин царских чертогов в вызолоченном углублении потолка, в самой середине его он приказал сделать великолепное изображение знамения спасительных страданий Христа; изображение было составлено из различных драгоценных камней, богато оправленных в золото» (III, 49). Каждый ступивший на ступени крыльца, ведшего во дворец, сейчас же должен был заметить, что он входит в жилище царя-христианина. Над дверями царских палат была утверждена картина, сделанная из воска и расписанная цветными красками. Картина изображала следующее: лик императора Константина, над главой его крест, а под ногами его дракон, низвергающийся в бездну. Смысл картины такой: «Фигура дракона указывала на тайного врага рода человеческого, которого Константин в лице гонителей христианства — языческих императоров, низвергнул в бездну погибели силой спасительного знамения, помещенного над главой изображения императора». Картина с умыслом была поставлена на внешней стороне дворца, — «напоказ всем», чтобы все знали, что владыка вселенной — почитатель христианского Бога (III, 3).
______________________
* Евсевий. Похвальное слово Константину, гл. 10. ** Он же. Жизнь Константина. Кн. IV, гл. 18; Похвальное слово Константину, гл. 9.
______________________
Множество государственных занятий императора вселенной не отнимали, однако же, у него время, нужное для обсуждения дел, на совершение которых указывало его христианское сердце. В этом отношении заслуживают внимание заботы царя о благосостоянии и украшении христианских храмов. Во многие из христианских храмов он приказывает посылать богатые денежные вклады (I, 42). Весьма значительную сумму денег он распорядился послать на нужды африканских Церквей*. Думы благочестивого царя иногда обращались на такие предметы, о которых до него никто не заботился. Так, его заботами о славе христианского имени открыто в Иерусалиме место погребения Спасителя. Обдуманность, с какой он исполнял это дело, невольно поражает исследователя религиозной деятельности Константина. Царь не просто приказал разрушить языческий храм, построенный на месте Гроба Господня, и копать землю, пока не будет обретена священная пещера, но он дал распоряжение, чтобы материалы разрушаемого храма были относимы как можно дальше от места погребения Христа. Царь, очевидно, хотел, чтобы ничто оскверненное идолослужением не прикасалось священнейшего в глазах христиан места (III, 26-27). А решившись на этом месте выстроить великолепный храм, он следил из своего далека за исполнением дела с такой внимательностью, с какой может следить лишь преданный своему искусству архитектор. Об этом лучше всего могут дать понятие следующие строки из письма Константина к епископу Иерусалимскому Макарию: «Что касается возведения изящной отделки стен (храма), то знай, что я заботу об этом возложил на правителей Палестины. Я озаботился, чтобы их попечением немедленно доставляемы были тебе и художники, и ремесленники, и все необходимое для постройки. Что же касается колонн и мраморов, то какие признаешь ты драгоценнейшими и полезнейшими, — рассмотри обстоятельно, и нимало не медля пиши мне, чтобы из твоего письма я видел, сколько каких требуется материалов, и отовсюду доставил бы их. Сверх того, я хочу знать, какой нравится тебе свод храма — мозаический или отделанный иначе. Если мозаический, то прочее в нем можно будет украсить золотом. Твое преподобие пусть в самом скором времени известит упомянутых правителей, сколько потребуется ремесленников, художников и издержек. Постарайся так же немедленно донести мне не только о мраморах и колоннах, но и о мозаике, какую признаешь лучшей» (II, 31-32). Константин сам придумал, что храм хорошо будет украсить, между прочим, двенадцатью колоннами, наверху которых находились бы вылитые из серебра вазы; таких колонн было поставлено 12 по числу апостолов (III, 38). Всякий слух, какой доходил до ушей царя, и какой в том или другом отношении касался памятников веры, — сильно занимал царя и вызывал его на соответствующие делу распоряжения. Так, до него дошел слух, что под дубом Мамврийским в Палестине совершаются языческие жертвы. Известие это заставило его тотчас же отдать приказ, чтобы впредь ничего такого совершаемо не было на месте, где жил Авраам. Отдавая указанное распоряжение, царь сообщает о нем Евсевию Кесарийскому и замечает: «А если кто будет по-прежнему осквернять то место языческими жертвами, об этом прошу немедленно извещать меня письмами, чтобы обличенного, как преступника закона, подвергнуть строжайшему наказанию». Царь не находит для себя обременительным заниматься письмами, касающимися хотя чего и не важного, но имеющими отношение к предмету его религиозных попечений. Место Мамврийского дуба Константином украшено храмом (III, 52 — 53). Можно сказать, что Константин не пропускал ни одного случая, чтобы выразить свою заботливость о славе христианской веры. На
