которыми можно было не без пользы сойтись; ибо они знали, что легче заимствовать порок, чем добродетель, так как скорее заразишься болезнью, нежели сообщишь другому свое здоровье»**. Они отличались множеством самых привлекательных свойств: «С доверием относились к наставникам, были дружелюбны со сверстниками, убегали от сообществ и бесед с неблагонравными, вступали в теснейшее общение с людьми отличнейшими; никого не было, кто бы был известнее целомудрием более них; они делались предметом удивления целого города», где учились***. Они не растрачивали своего здоровья, не увлекались дружбой с молодыми людьми, если эта дружба вела к опасностям для нравственности, сохраняли целомудрие, вели себя скромно, благочестиво; «часто они стояли выше всех юношеских страстей»****. Случалось, что высокое целомудрие христианских юношей возбуждало ненависть в их языческих товарищах, и последние старались хоть как-то повредить репутации христианских юношей; но это им не удавалось. О жизни Григория Чудотворца рассказывается такой случай: товарищи его по школе, язычники, враждебными глазами смотрели на его целомудрие и решились, по крайней мере, замарать его в глазах сверстников. Они подговорили какую-то публичную женщину к тому, чтобы она пришла к Григорию и сделала вид, что она находится в связях с ним, и чтобы она попросила с него денег, которые она будто имела право с него получить, но не получила. Все так и устроилось. Дело происходило в присутствии многих товарищей Григория. Можно было ожидать споров, неприятностей, но ничего такого не случилось. Григорий хладнокровно попросил одного из товарищей заплатить те деньги, каких она требовала. Тот исполнил просьбу. Клеветники были сильно пристыжены благородным спокойствием Григория. «Возбудив к себе зависть, которая сопровождает все прекрасное, Григорий стал выше нее»*****. Не можем не сказать о той поистине трогательной дружбе, которая завязывалась между христианскими питомцами школ и которая служит одним из лучших свидетельств того нравственного совершенства, какого достигали эти лица. Имеем в виду дружбу двух питомцев афинских школ IV века — Григория Богослова с Василием Великим. Но предоставим самому Григорию рассказать об этой дружбе с афинским сотоварищем. «Оба мы домогались не того, чтобы кому-нибудь из нас стать первым, потому что каждый из нас славу друга почитал своей собственной. Казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела. И хотя не заслуживают веры те философы, которые утверждают, что все разлито во всем, однако же, должно поверить нам, что мы были один в другом и один у другого. У обоих нас было одно упражнение — добродетель. К сей цели мы направляли всю жизнь и деятельность, поощряя друг друга. Можно сказать, мы служили друг для друга правилом и отвесом, с помощью которых распознается, что прямо и что не прямо». Разлука для них всегда была делом тяжелым, невыносимым. «Это было то же, что рассечь надвое одно тело, или то же, что разлучить двух тельцов, которые, будучи вместе вскормлены и приучены к одному ярму, жалобно мычат друг о друге и не терпят разлуки»******.
______________________
* Письмо Никовула-сына к отцу/ /Твор. Григория Богослова. Т. V. С. 277. ** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому/ /Твор. его. Т. IV. С. 75. *** Григорий Богослов. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 246. **** Евсевий. О палестинских мучениках, гл. 4. ***** Григорий Нисский. О жизни Григория Чудотворца//Там же. С. 137-139. ****** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. IV. С. 74-75, 80.
______________________
Каких общих результатов достигали христианские юноши, учившиеся в разных школах? Каковы были их научные успехи? Какого рода характеры воспитывали они в себе? Какие взгляды на жизнь и деятельность они вырабатывали? В заключение нашего очерка скажем об этом, хоть в немногих словах. Дети языческие выходили из школ «с умом незрелым»; они почти не приобретали «никаких положительных сведений»; «о естественном развитии умственных способностей не могло быть и речи»; «с умом незрелым они спешили броситься в жизнь»*. Посмотрим теперь на умственное развитие христианских юношей, учившихся вместе с детьми язычников. Как много разницы между теми и другими! Один свидетель-очевидец, наблюдавший за умственным развитием христианских юношей, с восторгом говорит об одном из них: «Какого рода наук не прошел он? Лучше сказать, в каком роде наук не преуспел с избытком, как если бы занимался одной этой наукой? Так изучил он все, как другой не изучает и одного предмета; каждую науку изучил он до такого совершенства, как если бы не учился ничему другому»**. Тот же свидетель-очевидец почти то же свидетельство дает о другом христианском питомце языческих школ: «Кто был славнее его умом? Какого рода наук не прошел он? Или лучше сказать, в какой науке не успел более, нежели успел другой, занимаясь ей одной? Кто не только из сверстников по учению и летам, но и из старших возрастом и начавших учиться прежде него, мог с ним хотя бы несколько сравниться? Они изучил все науки как одну, и одну как все»***. Христианские юноши по богатству своих познаний представлялись как бы кораблями, наполненными богатым товаром. «Это был корабль, настолько нагруженный ученостью, насколько это вместимо для человеческой природы», — говорили об оном христианском питомце языческих школ****; это был «большой корабль, нагруженный всякими товарами, заключающий все (научные) сведения и возвращающийся в отечественный город, чтобы и других наделять сокровищами своей учености», — говорили о другом христианском юноше*****. Многие из этих последних достигали высокой славы, как между соучениками и согражданами, так и в целом образованном мире. В этом отношении лишь очень немногие из язычников могли поспорить с христианскими питомцами школ. Иные из христианских юношей приобретали великую славу, когда еще учились, среди жителей города, где они учились. Жители Кесарии Каппадокийской громко хвалили ученость одного из христианских юношей, для которого этот город был первоначальным местом образования. Они всегда «свидетельствовали: какую славу этот юноша приобрел в короткое время как среди народных масс, так и у первостепенных граждан, так как он обнаружил ученость выше возраста!» Он казался «ритором между риторами и философом между философами»******. Впоследствии же слава некоторых христианских юношей, учившихся в языческих школах, достигала всеобщей известности. Григорий Богослов о себе и о Василии Великом говорил: «Мы приобрели известность (своей ученостью) не только у своих наставников и товарищей, но и в целой Элладе. Слух о нас доходил и за пределы ее». Ибо там, где знали наставников их, там знали и их самих*******. В особенности прославлялись те из христианских питомцев языческих школ, которые избирали для себя какую-либо одну специальность, например медицину. Имена их делались известны от Востока до Запада. «Восток, Запад и все страны служили знаменитыми памятниками учености» не одного христианского врача, учившегося в языческих школах********. Даже сами языческие ученые не отказывались отдать дань уважения христианским ученым, некогда учившимся в рассматриваемых школах. Так поступает Либаний, один из самых видных представителей учености IV века. До нас сохранились его собственные письма, в которых он отзывается о Василии Великом в самом выгодном для последнего смысле. Либаний, прочитав «Слово» Василия «На упивающихся», писал ему: «Уж не в Афинах ли живешь ты, Василий? Ибо кесарийцы (где Василий был епископом) не могли этого слушать. И мой язык не привык к этому. Это Гомер, или Аристотель, или Платон»*********. В другом письме к Василию, при котором Либаний послал ему свою речь, он высказывает свой трепет, с каким он представляет свое произведение такому замечательному ученому, каким был Василий: «Вот послал я речь, обливаясь потом. Да и как было не обливаться, посылая речь такому человеку, который своим искусством в составлении речей в состоянии доказать, что напрасно превозносится и Платонова мудрость, и Демосфенова стремительность? А моя речь то же, что комар в сравнении со слоном. Вот поэтому прихожу в ужас и трепещу, представляя себе тот день, в который взглянешь на речь, и даже едва не теряю ума»**********. С подобным же восторгом говорит Либаний и об Иоанне Златоусте, своем ученике. Вот как писал первый второму при одном случае. «Когда я получил прекрасное и обширное твое «Слово», то читал людям, которые сами знают это дело: все они пришли в восторг, прядали и восклицали»***********. Известен также факт, что когда Либания перед смертью спросили: кого из учеников своих хотел бы он иметь преемником в преподавании ораторского искусства — Либаний отвечал: «Я избрал бы Иоанна, если бы христиане не похитили его у нас»************.
______________________
* Шлоссер. Всеобщая история. Т. IV. С. 330-331. ** Григорий Богослов. Там же. С. 78. *** Он же. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 246. **** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. IV. С. 79. ***** Он же. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 247. ****** Он же. Надгробное слово Василию Великому//Там же. С. 66 ******* Там же. С. 77. Поэтому-то Юлиан стал питать такую непримиримую ненависть к христианам, когда увидел, что христиане овладевают школами. ******** Он же. Надгробное слово брату Кесарию//Там же. С. 247. ********* Творения Василия Великого. Т. VII. С. 343. ********** Там же. С. 346. *********** Филарет Черниговский. Историческое учение об отцах Церкви. СПб., 1859 Т. И. С. 309. ************ Созомен. Церков. история. Кн. VIII, гл. 22.
______________________
Степень совершенства характера зависит от степени твердости тех убеждений, какими руководствуется человек в своей жизни. Первые основания для создания характера в этом смысле полагает первоначальное воспитание в доме родителей, а окончательному образованию характера в большей или меньшей мере помогает школа. Могли ли школы языческие, под влиянием языческих начал, содействовать твердости убеждений в человеке? На этот вопрос едва ли может быть дан другой ответ, кроме отрицательного. Мы знаем, как много было недостатков в организации языческой школы, а потому понятно, как мало она была пригодна для выработки цельных характеров. С какой шаткостью убеждений, с какой слабостью характера выходили лица из языческих школ, в этом мы ясно удостоверяемся, если возьмем в руки сочинение одного древнего церковного историка и прочтем у него рассказ о некоем софисте (учителе риторики) Экиволии. «Константинопольский софист Экиволий, — рассказывает древний церковный историк, — приспосабливаясь к нравам царей, при христианском императоре Констанции притворялся пламенным христианином, при Юлиане казался ревностным язычником, а после Юлиана, когда снова начали царствовать христианские императоры, он захотел опять сделаться христианином; в последнем случае он распростерся на земле перед воротами христианского храма и взывал: «попирайте меня ногами, как соль обуявшую»»*. И такой «солью обуявшей» был не один Экиволий, а множество языческих питомцев тогдашних школ. Образованные лица из язычников, смотря
