Что они говорили на Соборе, неизвестно. Но весьма вероятно, что по разным соображениям иные из них говорили то, что угодно было собору и предержащей власти. Всех заседаний собора было 13. Из них 12 заседаний (т.е. 12 дней) было посвящено изложению обвинений или, точнее, клевет на Златоуста. Говоря иначе: 12 дней употреблено было на разборку той грязи и сора, которые были свезены из столицы под Халкидон. В настоящее время мы знаем очень мало о тех обвинениях, которые сыпались на соборе на голову Златоуста. Но и того, что мы знаем, слишком достаточно, чтобы видеть, как беспредельно велика злоба людская, восстающая на истинную святость. До нас сохранились две сокращенные записки, которые двумя лицами были предъявлены на соборе в качестве обвинительных актов против Златоуста. Чего тут только не наговорено! Чуть ли не указаны преступления против всех заповедей Десятисловия! Одна из вышеуказанных записок представлена на собор константинопольским архимандритом Иоанном, человеком худых нравов и злобным, который был временно запрещен в служении архиепископом, отстранен от должности, но который при этом, по снисхождению, был снова возвращен в клир. Этот обвинитель изрыгнул 29 обвинений на своего архипастыря. Другим обвинителем Златоуста выступил Исаак, один из тех недостойных монахов, которые больше любят мирские дрязги, чем подвиги благочестия. Этот Исаак-сириец, почтенный от собора саном епископа, источает яд своих клевет на святителя, указывая 17 преступлений Златоуста. Все эти обвинения, представленные архидиаконом Иоанном и Исааком, не заключали в себе ничего истинного, — в крайнем случае, истина в них перемешана с ложью и представлена в извращенном виде; но эти обвинения во многих отношениях характеристичны, почему мы рассмотрим их в некоторой подробности.
Обвинения, возводимые на Златоуста, могут быть подразделены на несколько групп. Первая группа обнимает обвинения, касающиеся его личного характера и поведения. Обвинители утверждали: «Он ест неумеренно, как циклоп, ест всегда один и чуждается гостеприимства». Это странное обвинение возникло, кажется, вследствие того, что он действительно любил обедать один и не любил звать к себе на обеды и ходить к другим на пиршества. Мы имеем точные исторические известия, что обвинение Златоуста в неумеренном употреблении пищи — чистейшая клевета. Здоровье Златоуста всегда было очень слабо, и, тем не менее, он иногда совсем забывал о пище; случалось, что он до самого вечера оставался совсем без пищи. Занятый изучением Св. Писания и делами Церкви, он забывал о пище материальной. Он употреблял небольшое количество легкого мяса, так как тяжелых блюд не переносил его болезненно слабый желудок*. Вина за столом он не пил. Лишь в жаркие дни он принимал немного вина в качестве прохладительного напитка и для утоления жажды. Вот та неумеренность в столе, какую приписывали ему обвинители!
______________________
* Конечно, здесь речь идет о мясоеде, а не о постных днях. При этом нужно помнить, что Златоуст не имел монашеского пострига.
______________________
Другое обвинение, что Златоуст чуждался гостеприимства, возникло из желания представить в дурном свете не заключающую в себе ничего преступного привычку Златоуста обедать одному и не ходить в гости. Он любил обедать один, во-первых, потому, что его стол был беден и нередко бывал очень поздно: к такому столу неудобно будет приглашать гостей; во-вторых, он не терпел продолжительных и бесполезных разговоров, этих необходимых спутников так называемых званных обедов. Не принимая к себе гостей, Златоуст не ходил и к другим в гости на обеды. На это у него было много причин. Он боялся допустить неумеренность, а это при его слабом желудке могло сопровождаться вредными последствиями для его здоровья. Далее, Константинополь был столицей, поэтому людей, желавших видеть у себя в гостях архиепископа, было очень много, и если бы он стал посещать всех приглашавших его, тогда у него тратилось бы много времени напрасно. А если бы одни приглашения он принимал, а другие отвергал, то в этом случае не удостоенные его посещением стали бы считать себя обиженными. Наконец, Златоуст не посещал пиршества других вследствие того убеждения, что никто, и в особенности архипастырь, не имеет права услаждать себя сладким куском в то время, когда в городе есть нищие и голодные, которым мог быть уделен избыток стола богатых. Вот почему Златоуст вкушал пищу один, без гостей и не жаловал хождения по гостям. Упрекнет ли кто Златоуста за то, что он поступал так, а не иначе? А между тем в Константинополе находились люди, которые осмеливались думать, что он потому чуждается общества, что был горд и всех презирает. В этом, главным образом, и заключалось обвинение, что он обедал один и не ходил по званным обедам.
В одном из обвинительных пунктов о Златоусте говорилось: «Он принимает женщин наедине, при каковом случае двери для других лиц бывают закрыты». Понятна сущность обвинения. Обвинитель набрасывал тень подозрения на его целомудренную жизнь. На это обвинение отвечает впоследствии сам Златоуст в одном из своих писем (к епископу Ки-риаку): «Говорят, что я возлежал с женщиной; но обнажите мое тело — и найдете, что тело, влачимое мной, не более как труп»*.
______________________
* Должно заметить, что Златоуст на собор «при Дубе» не являлся и потому не мог дать объяснений по поводу обвинений, как об этом скажем ниже.
______________________
Златоусту ставили в вину нечто такое, что с первого взгляда представляется совершенно непонятным. Обвинитель заявлял: «Баня топится не для одного (Златоуста), но когда он моется, то Серапион (пресвитер, близкий к Златоусту) запирает дверь, так что никто другой не может мыться в бане». Вот удивительное обвинение, предъявленное на соборе! Что оно могло бы значить? С точки зрения теперешних понятий и обычаев, не может быть ничего преступного в том, — моется ли кто в собственной бане один или в общественной бане, но тоже один. Для того чтобы дело было для нас совсем ясно, нужно войти в некоторые подробности, мало кому известные и касающиеся бытовой стороны в древнегреческой Церкви. В древности, начиная с IV века и до позднейших веков греческой Церкви, было обыкновение устраивать при христианских храмах общественные бани, которые назывались то «епископскими», то «церковными». Для тогдашнего времени в этом не было ничего неестественного и странного. Так как люди должны входить в храм, особенно для принятия таинства Причащения, в возможной телесной чистоте, то у христиан с очень древнего времени образовался взгляд на бани как на нечто дополняющее храм, как на нечто к нему прибавочное. А по этой причине вошло в обычай строить бани при самих церквах, в церковных оградах; случалось даже, что бани находились не только при церквах, но даже под самыми церквами, в нижних этажах. Император Константин Великий построил бани при знаменитом константинопольском храме св. Апостолов (который служил усыпальницей византийских императоров, начиная с самого Константина (См.: Евсевий. Жизнь Константина, IV, 59)). Император Феодосии Великий в одном из своих указов причисляет бани, находившиеся при церквах в их оградах, к таким церковным зданиям, на которые распространяется «право убежища»*. Об одной из таких церковных константинопольских бань и говорит обвинитель на соборе «при Дубе». Бани эти, как здания, имеющие отношение к храмам, были украшены несколько похоже на церкви: в них были иконы и кресты. Бани эти были публичными. Доступ в них был свободный, но был ли он даровой или платный — не знаем. Что вход в них был открыт для всех христиан, это несомненно. Впоследствии возникал лишь вопрос о том, можно ли «неверующим агарянам», т.е. последователям магометанского закона, мыться в церковных банях наравне с христианами**. — Когда мы узнали, что такое были церковные бани в древности, для нас становится понятным рассматриваемое обвинение на Златоуста. Слабое здоровье Златоуста требовало как можно более частого посещения бани как укрепляющего средства (Тильмон). Без сомнения, он ходил не в какую другую, а именно в церковную баню. Когда он мылся или брал ванну в бане, он закрывал доступ в нее посторонней публике. Значит, по смыслу обвинения, возводимого на Златоуста, общественное достояние, публичную церковную баню, он превращал в личную собственность, распоряжался по своей воле тем, что не ему одному принадлежало. Есть ли здесь вина со стороны Златоуста или нет? Он, конечно, был бы виновен, если бы действительно существовали какие-либо определенные правила, ограничивающие права епископа на церковную баню; но о таковых правилах не существует никаких известий. Впрочем, сущность обвинения, кажется, заключалась не в том, что Златоуст злоупотреблял своими правами на церковную баню, а в том, что он был так горд, так пренебрежительно относился к другим, что не хотел вместе с другими и брать ванну или мыться в бане. По всей вероятности, в этом случае находили значительную разницу между предшественником Златоуста — Нектарием и самим Златоустом. Прежний архиепископ, как человек светских нравов (он был из сенаторов), любил, вероятно, бывать в обществе, любил жить, что называется, на людях, не имел обыкновения отказывать себе в обществе и в том случае, когда он бывал в бане. Баня в древности, нужно сказать, была тем же, чем сегодня бывает клуб, — местом для бесед и развлечений. Не так стало при Златоусте. Он желал быть и в бане наедине с собой, как и за столом, потому что не терпел праздных бесед, не желал из физической потребности делать развлечения. Все это так естественно в Златоусте; но, однако, византийское общество пересуживало святителя за его самые невинные действия и ставило ему в упрек то, что заслуживало похвалы.
______________________
* Такие церковные бани встречались в Древней Руси. См. «Историю Русской Церкви» проф. Е.Е. Голубинского. Первая половина I тома. С. 566 (здесь же указаны источники, по которым можно познакомиться с вопросом о церковных банях во времена церковной древности). ** Патриарха Константинопольского Арсения (XIII в.) обвиняли в том, что он позволял Иконийскому султану мыться в церковной бане наряду с христианами. В ответ на это обвинение Арсений сообщает некоторые сведения о церковной бане. См.: Пахимер. Церков. история. С. 235-236. Русск. перевод.
______________________
В одном обвинительном пункте говорилось, что Златоуст, «выходя из дома в церковь, — не молился». Как можно допустить относительно такого лица, как Златоуст, чтобы он, так прекрасно понимавший значение молитвы, не творил молитвы при таких случаях, где душа сама невольно напрашивается совершать это дело (Неандер)? Конечно, такое явление представляется совершенно непонятным. Но можно допускать, что Златоуст, при указанных случаях, не обнаруживал молитвенного расположения духа в каких-нибудь внешних, бросающихся в глаза формах, — не падал на землю, не воздевал рук к небесам, а довольствовался хотя и живой, но умственной молитвой: это
