вместе с Ним, а затем, после периода господства греха, снова возвратится, чтобы вечно править миром. Попытки увязать эти пророчества с геополитическими событиями 1960–х и 1970–х (их кульминацией стал бестселлер Хэла Линдси «Великая последняя планета Земля»[128]) потеряли свою популярность, но им на смену пришли фантастические сценарии из серии книг Тима Ла Хэя и Джерри Дженкинса. Их первый «труд» под названием «Оставленные на земле» (Left Behind) дал название серии из двенадцати книг, причем большинство из них прекрасно раскупаются и занимают звездное положение в списках американских бестселлеров. Там говорится о моменте, когда все верные христиане уже были «восхищены» с земли, а «оставленные» борются за выживание в безбожном мире. Это захватывающий сюжет для легкого чтения, и специалисты по социальной и политической психологии могут размышлять о феномене влияния такой якобы богословской популярной литературы, хотя я этого не стану делать. Данный феномен отмечают не только в США: книги неплохо расходятся и в Великобритании, хотя я с трудом могу представить, кто же именно покупает их в моей стране.[129]
Одержимость (мне не кажется, что в данном контексте это слишком сильное слово) американских христиан вторым пришествием, а точнее — одной определенной и, как мы увидим, крайне искаженной его версией, — не ослабевает. Впервые я столкнулся с этим явлением, когда читал лекции в Тандер–Бее (Онтарио) в начале 1980–х. Я говорил об Иисусе и Его историческом контексте, и меня поразило, что после этого почти все вопросы, которые мне задавали, касались экологии: люди говорили о деревьях, воде и злаках, чем богаты те места. И я узнал, что многие консервативные христиане из Онтарио — хотя таких еще больше на юге США — утверждают, что, поскольку мы живем в «последние времена» и уже скоро настанет конец нашего мира, у нас нет причин беспокоиться о загрязнении планеты, кислотных дождях и тому подобных вещах (такую точку зрения я уже приводил ранее). И в самом деле, разве мысли о таких проблемах — это не проявление «бездуховности» или даже недостатка веры? Армагеддон уже приближается, а потому какое нам дело до того, что (и тут–то мы, как я полагаю, и приближаемся к сути вопроса) компания General Motors продолжает отравлять воздух Канады.
Подобные вопросы встают перед нами сегодня. Размышления о конце света, ставшие хлебом насущным для многих «религиозных правых» в США, удивительным образом переплетаются с программами некоторых ведущих американских политиков. К этому вопросу мы еще вернемся. А в целом для миллионов сегодняшних христиан второе пришествие означает, что нынешний мир обречен на уничтожение, хотя избранных при этом заберут на небеса.
Это вызывает обратную реакцию, которая одновременно питается энергией старого доброго либерализма эпохи Просвещения, так что в результате основные церкви Запада изо всех сил пытаются освободиться от мысли, что Иисус «снова придет во славе судить живых и мертвых», или хотя бы избавиться от конкретных образов, связанных с этим событием.
Люди с подозрением относятся к обоим компонентам этого положения: и к самому пришествию, и к суду. Мысль о том, что Иисус «придет» в этот мир как некий инопланетный завоеватель, для многих ассоциируется со старинным богословием «сверхъестественного» и «Божественного вмешательства», с которым они сражались всю свою жизнь или хотя бы пытались найти для него новое понимание. Они не могут себе представить, что Иисус все еще находится в каком–то месте. А потому слова о его «пришествии» понимаются как выражение надежды на обновление мира в целом. В конце концов, говорят такие критики, первые христиане ожидали, что Иисус придет к ним очень скоро, но этого не случилось, а потому нам нужно новое понимание их надежды, которое имело бы смысл и сейчас, две тысячи лет спустя. Кроме того, идея суда наводит многих на мысль о мстительном божестве, исполненном гнева, которое желает отправить как можно больше людей в ад. Мы привыкли с недоверием относиться к людям, которые склонны обвинять и наказывать окружающих. Подобным образом, мы без симпатии и с подозрением относимся к богословским системам, в которых обвинение и наказание занимают центральное место. В конце концов, на еврейском слово «обвинитель» звучит как hasatan — «сатана».
Таким образом, сегодня мы видим две полярные позиции. Я намерен показать, что идея «восхищения на небеса» основана на неверном понимании двух стихов из посланий Павла, а когда мы устраним эту ошибку, перед нами откроется представление о пришествии Иисуса, которое по–прежнему занимает важнейшее место во всем учении христианства. В то же время и старинный либерализм эпохи Просвещения с его ненавистью к любому «суду» сам стал мишенью для критики. Наше поколение насквозь пропитано морализмом и склонно выносить решительные суждения. Мы осудили апартеид и нашли его отвратительным. Мы осудили жестокое обращение с детьми и вынесли ему обвинение. Мы нашли геноцид ужасным и осудили его. Мы снова открыли то, что знали авторы псалмов: Бог будет «судить» мир, чтобы в конце его исправить, сделать прямым, и вслед за этим прозвучит не просто вздох облегчения, но восклицания радости творения: деревьев и полей, океанов и ручьев.[130]
В то же время, хотя в нашей культуре непопулярна старомодная вера в сверхъестественные явления, мы, без сомнения, обожаем духовность в любом доступном виде.[131] Я подозреваю, что если бы сегодня появилась вера во «второе пришествие» не Иисуса, а кого угодно другого (скажем, Кришны или Будды), миллионы людей в нашем постсекулярном обществе приняли бы ее без критики, начисто позабыв о рационализме Просвещения. В современных умах царит загадочная сумятица: мы с радостью принимаем любую иррациональную мысль, которая может дать нам какую–то дозу духовности, но снова становимся рационалистами (в частности, критиками эпохи модернизма), когда хотим отмахнуться от христианской традиции.
Однако именно христианская ортодоксия, при верном ее понимании, помогает нам беспрепятственно пройти по этому болоту и выйти к нужной цели. Но прежде чем мы этим займемся, я хотел бы обратить внимание на одно слово, которое слишком часто толкуют неверно и которое будет нам мешать, если мы не разберемся с его значением. Я имею в виду пресловутый термин «эсхатология».[132]
Под словом «эсхатология» очень часто понимали надежду первых христиан, что Иисус вернется в течение времени жизни одного поколения, а затем — последующий пересмотр этой надежды, когда она не осуществилась. Было принято думать, что эта надежда основывалась на вере иудеев I века в то, что мир подходит к концу.
В 1992 году в книге «Новый Завет и народ Божий» я показал, что первые христиане, хотя и ожидали возвращения Иисуса, не были слишком обеспокоены тем, что этого не случилось в течение жизни одного поколения, что же касается представлений, позаимствованных христианами у иудеев, речь там идет не о конце этого мира, но о драматическом изменении порядка на земле. Мой оксфордский коллега, прочитав ту книгу, сказал: «Значит, вы теперь уже отбросили эсхатологию…» — имея в виду примерно следующее: «Вы отбросили идею, что иудеи и христиане I века ожидали конца света». Я возразил ему — и скажу то же самое сейчас, что никоим образом не оставил эсхатологию. Буквальный смысл этого слова — «изучение последних вещей»; оно говорит не просто о смерти, суде, небесах и аде, как часто думают (и как этот термин все еще описывают многие словари). Оно указывает на крепкое убеждение большинства иудеев I века и практически всех первых христиан, которые верили, что история, под водительством Бога, движется в определенном направлении — к новому Божьему миру справедливости, исцеления и надежды. И переход от нынешнего мира к миру новому — вовсе не разрушение нынешней пространственно–временной вселенной, но ее радикальное исцеление. Как мы видели в предыдущей главе, авторы Нового Завета, в частности Павел, с надеждой всматривались в это будущее событие и видели в воскресении Иисуса его начало, его первые плоды. Таким образом, когда я (как и многие другие) использую термин «эсхатология», то не думаю исключительно о «втором пришествии», не говоря уж о различных связанных с ним теориях, но скорее — о будущем, которое Бог уготовал для нашего мира, а также о вере в то, что это будущее грядет уже сегодня. Вот о чем говорил Иисус и чему учила церковь в самом начале. Первые христиане видоизменили, но не отбросили иудейскую эсхатологию, которую изначально разделяли.
Как же нам следует понимать «второе пришествие»? Как его понимали сами авторы Библии? Этим вопросам будет посвящена следующая глава.
8. Когда Он явится
1. Введение
В двух предыдущих главах я привел набросок великой картины космического искупления, которую предлагает нам Новый Завет. Бог хочет искупить всю вселенную; воскресение Иисуса есть уже начало такой новой жизни — это свежая трава, прорастающая сквозь бетон порчи и распада старого мира. При таком окончательном искуплении небеса и земля навсегда воссоединятся под воздействием творящей силы Бога, прототипом и источником которой является воскресение Иисуса. Что мы получим, когда совместим эту общую картину с тем, что говорили о вознесении Иисуса? Мы увидим, что новый мир означает присутствие Иисуса, тогда как Он отсутствует в нашем мире.
Сейчас нам знакомо иное присутствие: Иисус обитает среди своих в Слове и Евхаристии, через Духа, мы встречаем Его в молитве, Его отражают лица бедняков. Все это, конечно, связано с Его присутствием в будущем, но новое положение вещей будет радикальным образом отличаться от нынешнего. Для тех, кто знал и любил Иисуса здесь, это будет подобно личной встрече с человеком, которого мы знали только по переписке, телефонным разговорам или, быть может, встречали в Интернете. Ученые говорят, что для полноценного человеческого общения одних лишь слов на бумаге недостаточно, важно также слышать интонации голоса. Вот почему телефонный звонок часто значимее, нежели письмо, и это не количественная, но качественная разница. Но в полноценном человеческом общении кроме интонаций важную роль играют такие вещи, как язык тела, выражение лица и тысяча других мелочей, через которые, сами того не осознавая, мы вступаем во взаимоотношения друг с другом. Отсутствующий Иисус уже сегодня присутствует среди нас через Духа, Слово, таинства и молитву, а также в нуждающихся людях, которым мы призваны служить ради Него; но настанет день, когда мы встретимся с Ним лицом к лицу.
Александер отчасти передает именно такое понимание этого вопроса:
И наконец, наши глаза увидят Его,
Благодаря Его искупительной любви,
Ибо этот Ребенок, столь прекрасный и кроткий, —
Наш Господь на небесах.
Если мы не ощущаем того стремления, которое выражают эти строки, мы не поймем, как можно познавать Иисуса в нынешней жизни, и не ощутим того напряжения, которое существует между сегодняшним моментом и тем, что нам обещано
