стекол. А раз последнего не было, не было и слуховых ассоциаций. Откуда же им быть, раз их ничто не возбуждает? И мышление вовсе не делается «односторонним». Пожелалось бы демонам разбить стекло (но это был бы материальный ущерб другим, которые могли бы и не перенести его без ропота, и, следовательно, Промыслом не попущено было к свершению), то были бы и «осязательно-мышечные ассоциации».
…Когда почитаешь все эти ученые «труды» и бесчисленные диссертации, приходишь в ужас от той тьмы, которая проповедуется под видом «просвещения» и которая губит человеческий разум в бездне отчуждения от Бога. И таким-то специалистам как экспертам вручается судьба людей, которым на судах грозит пожизненная каторга за чудовищные злодеяния (но они отпускаются па волю, как совершившие преступление якобы «под влиянием аффекта», по выражению психиатров) или которых ожидала бы похвала (человеческая, конечно; а у Бога все равно будет) за исповедание правых убеждений, если бы не приговор врачей, что они (все наши святые и духовидцы) параноики, страдающие галлюцинациями!
Выводы
Раз ум приснодвижен и не может быть праздным и пустым (предполагается, что человек выгнал все помыслы грешные и ненужные, направленные на внешние вещи), то, следовательно, его надо чем-то занять. Но надо сказать несколько слов и о том случае, если человек не выгнал помыслы. Тогда надо противостоять им, насколько силы хватит. Ибо «побеждающих ожидают венцы, — говорит преп. Филофей Синайский1, — а падающих и не кающихся -муки (на том свете)».
Чем же противостоять? Молитвой. В этом и занятие уму будет. Об этом было уже вскользь упомянуто. Об этом будет специально говорено подробно в другом месте. Об этом надо сказать несколько слов и здесь.
Поскольку большинству приходится жить в миру, молитва должна быть посильная. Обязательно при каждом свободном времени ходить в церковь. Но и здесь не столько слушать, сколько учиться внутренней духовной молитве, умной, то есть совершаемой умом, при окружающей молитве внешней.
Делание это состоит в том, чтобы поле нашего сознания всегда было чисто от посторонних помыслов при теплоте чувства. Кому нельзя пойти в храм Божий, то же самое делание должно проходить дома, в дороге, на работе, за письменным столом, в лаборатории, у станка, за шитьем, у печки — где угодно (1 Тим. 2, 8). В монашестве и систематическом подвижничестве обычно этому учатся на Иисусовой молитве («Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного»), но это не обязательно. И даже на первых ступенях вредно — рассеивает, утомляет слабый ум. Надо эту молитву сократить донельзя. Например, «Иисусе, помоги!» (иногда), «Иисусе, помилуй мя!» (всегда), «Марие, Дево, спаси нас!», и другие подобные. Так разнообразие поможет против утомляемости. Хороши Златоустовы воззвания в «Молитвах на сон грядущим» (ночные), но их недостаток в том, что в них нет имени Иисусова, а только Его бесы боятся, ибо несть бо иного имени под небесем, данного в чело-вецех, о нем же подобает спастися (Деян. 4, 12). Поэтому слово «Господи» в этих молитвах надо заменить в своей домашней обиходной молитве словом «Иисусе»*. (* См. ниже: Схолия.)
Бесы боятся малейшего вздоха молитвенного даже без слов, но смотря чьего2. Можно прочесть несколько акафистов Спасителю и только привлечь к себе нечисть, а не отогнать. Слова мои острые, и надо хорошо их понять, чтобы не обрезаться…
Но и настоящие отшельники, многолетним инструктированием и обучением ума достигшие свободы в направлении его на божественные предметы и на Самого Бога, не могут постоянно находиться на такой высоте. (Они не нарушают при этом заповеди апостола «непрестанно -??????????? — молитесь» (1 Фес. 5, 17), они молятся, но в молитве есть свои степени, и то, что для одного кажется верхом всегдашнего пребывания в Боге, для другого уже чуть не падение3.) Поэтому нам, грешным, и вовсе необходимо — и в качестве поучительного материала — заниматься еще чтением Свящ. Писания4, с заучиванием наизусть его текстов, с ежедневным исполнением сего как определенного правила (по главе или зачалу). По крайней мере, Новый Завет и Псалтирь должны быть такой необходимой книгой обучения.
Толковать не нужно (если угодно, это должно быть отдельно делаемо). Нужно читать со вниманием, с чувством, как молитву, с приложением к себе, то есть с постоянным вопросом: а я так ли поступаю?
Нужно читать (кающимся и спасающимся — о лицах, на которых лежит обязанность изучать богословские книги как предметы научных дисциплин, я сейчас не говорю) также подвижнические словеса святых отцов-аскетов: Феодора Студита, Варсонофия Великого (начиная с 249 ответа), ав-ву Дорофея, Симеона Нового Богослова (душеспасительные «Слова», а не «Гимны»), Лествицу и других многих, с выбором, которые, главным образом, учат плачу духовному.
Но нехудо в наш пытливый неверный век — на случай, когда сам ли натолкнешься на каверзный сектантский или безбожнический вопрос (Еф. 4, 14), или от тебя потребуют отчет о твоем уповании5, то есть во что и как веруешь и на что надеешься (после смерти), — читать духовные книги и просто для развития ума, например Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, наших ученых богословов епископа Игнатия (Брянчанииова), Феофана Затворника, Филарета (Гумилевского), архиепископа Ника-нора (Бровковича), если их только можно теперь найти, и других. (У проф. прот. Светлова есть целая книга — «Указатель апологетической литературы», так что у меня нет претензии посредством капли дать понятие о ведре воды. Два-три имени я указал просто в качестве примера.)
Помогает очищению ума и сердца, по заповеди апостола, частное (домашнее) чтение церковных канонов, акафистов, даже пение церковных стихир, тропарей, ирмосов (Еф. 5, 19). Но это для новоначальных6 уже в качестве «святого» рассеяния и отдыха (что лучше разных «псальм» и духовных стихов). Также и насчет акафистов, к которым некоторые имеют пристрастие, надо сделать оговорку. Древняя Церковь оставила нам в наследие только два акафиста (Спасителю и Божией Матери), и они до сих пор не превзойдены. Имеет ли смысл читать наедине вещи не только богатые головной начитанностью и бедные покаянным духом, но и не безукоризненные иногда в догматическом отношении? (А недавно мне попались даже и в стихах современной версификации. Не в последних, конечно, дело, ибо и церковные акафисты Спасителю и Божией Матери в греческом подлиннике если и не стихами написаны в нашем смысле,
то богаты вместо рифмы ассонансами*,(* В акафисте Богоматери, например, много ассонансов, но есть и чистые рифмы, хотя в греческой церковной поэзии было, вообще, метрическое стихосложение.) а в неизбежном снижении духовного вкуса у молящегося, в обмирщении неземных вещей тем, что делается за окном храма, и, повторяю, в простом рассеянии. И кроме того, новые песнопения еще не «обмолены» и не освящены веянием Святого Духа, не жившего в их авторах, а следовательно, духовно маломощны.)
Наконец, богомыслие — на первых порах просто размышления о величестве Божием (оно даже у Ломоносова, Пушкина, Лермонтова было), о Его промысле над собою, чудесах, виденных или слышанных от кого-либо, — лучше, чем праздномыслие, блудные помыслы, мстительные чувства, осуждение.
Но главное, главное — приучение себя к частой внутренней покаянной молитве. Впоследствии она сделается постоянной и из ума перейдет в сердце, а что сие значит, каждый поймет сам, достигнув подобного состояния. После этого… но удерживаю руку и ставлю точку.
Пасха Христова, 1951 год.
Схолия
Конечно, богослову нельзя не упомянуть здесь в связи с этим об имябожничестве. Православному христианину нельзя выводить из слов апостола Петра, что имя Иисус, раз оно так всемогуще, этим самым есть уже и сам Бог.
Это (имя) на философском языке можно бы назвать атрибутом (принадлежностью, свойством), может быть, акциденцией, и даже, включая уже чисто еретические наименования, чем-то вроде модуса что ли, но, во всяком случае, не субстанцией Божества и не Его сущностью или природой.
Так, чудотворную икону, святой Животворящий Крест (какие наименования!) нельзя же как материальные субстраты отождествлять с их духовными носителями, а чрез них ведь человек получает даже благодать Св. Духа, исцеление, помощь против демонов, спасение.
Еще в устах святых, невещественных устах ангела или в устах Самого Господа Иисуса (ср. Откр. 22, 16: «Я, Иисус, послал Ангела Моего…») имя Иисусово можно бы рассматривать как насыщенное Божеством в максимальной степени, а то какой-то там монах, пусть и затворник, пустынник, нередко весь прогнивший заживо от страстей, несмотря на все свои внешние регалии и схимнические доспехи, будет мятущимся от мира и его помыслов умом (который не в состоянии чисто «провести одну четку» — он должен знать на опыте, что значит эта фраза1) — произносить слово «Иисус» (надо и то еще принять во внимание, что это имя ведь человеческое, пусть и богочеловеческое, но временное2, тем самым ограниченное) и думать при этом, что он исторгает вместе с дыханием из своих уст Самого Бога… Да это богохульство и кощунство какое-то!..
Да и потом, что такое слово? Когда я был ребенком, мне дарили на Пасху красное яичко, деревянное. Раскроешь его, а там другое яичко. Снова раскрываешь, а там опять яичко! Еще меньше. Открываешь то, и снова находишь яичко.
Это теперь мне напоминает поставленный вопрос о слове.
Прежде всего, если его написать, оно имеет очень грубую, материальную форму. Что написано пером — не вырубишь топором, так и говорит пословица.
Это как бы телесная его оболочка, соматическая (????). Но и в такой форме в отношении Бога оно имеет и всегда имело страшное мистическое значение. Мир сотворен Богом, Вторым Лицом Св. Троицы, Господом Иисусом в воплощении3. И уже в Ветхом Завете Сам Бог раскрыл или, наоборот, скрыл в Священной тетраграмме чудное (Быт. 32, 22; Суд. 13, 18) значение Своего Святого Имени4 — ????: Сущий, Сый5 (Исх. 3, 14). Оно для верующих евреев так было свято, что никогда не произносилось ими и при чтении Библии. (Вместо него произносили «Адонаи», от этого слова и подставили вокализации к первому.)
Ну, а если слово произносится, то что такое звук? Вибрация воздуха? Но это получается тоже телесно-материальная оболочка слова, только невидимая. Напечатанное слово мы видим телесными очами, в шрифте для слепых его можно даже ощупать руками, здесь же оно хоть невидимо, но действует на слух. Вот, оказывается, мы добрались до второго «яичка»… Но это никак не конец — ни понятию слова, ни его составу.
Еще. Не есть ли оно некий семантический иероглиф, смысловой значок? Тогда это уже будет духовная вещь. В самом деле, в нем, как учит семасиология и подсказывает собственное соображение, как в скорлупе орех, заключается смысловое значение данного слова. Так конец ли здесь? Нет. Под этой оболочкой скрыто еще более глубокое существо слова: Священное Писание, собственно, им и интересуется. До сих пор была
