человек не удаляется от того, от чего сердце его приходит в смятение, 1 врагу всегда есть удобство напасть на него. И если немного (задремлет он, враг легко погубит его. Ибо, когда душа охвачена вредными встречами с миром, самые встречи эти делаются для нее острыми рожнами; и она как бы естественно побеждается, когда встретит их. И потому древние отцы наши, проходившие сими стезями, зная, что ум наш не во всякое время возможет и в состоянии будет неуклонно стоять на одном месте и блюсти стражбу свою, в иное же время не может и усмотреть того, что вредит ему, премудро рассуждали и, как в оружие, облеклись в нестяжатель-ность, которая, как написано, свободна от всяких борений (чтобы таким образом своею скудостью человек мог избавиться от многих грехопадений), и ушли в пустыню, где нет житейских занятий, служащих причиною страстей, чтобы, когда случится им (отцам) изнемочь, не встречалось причин к падениям, разумею же раздражение, пожелание, злопамятность, славу, но чтобы все это и прочее соделала легким пустыня. Ибо ею укрепляли и ограждали они себя, как непреоборимым столпом. И тогда каждый из них мог совершать подвиг свой в безмолвии, где чувства во встрече с чем-либо вредным не находили себе помощи для содействия нашему противоборнику. Лучше нам умереть в подвиге, нежели жить в падении»*. (* Вот почему на монаха сильнее нападают блудные помыслы, как будто у него их больше. А на самом деле, их меньше числом, но они сильнее по качеству. А те, мирские, даже и не замечают и не хотят замечать греха, так как у них в голове калейдоскоп и кавардак. Каждый мирянин, если уединяется, испытывает то же. И вовсе не природа, как говорят врачи, требует, а страсть, чуждая природе. Какая природа, раз страсть нас мучает? А раз мучает, это неестественно; добродетель и алкание добра (Мф. 5, 6) не замучивают человека. А что «мучает» — это выражение сам мир употребляет.)

Еще сказал:

«Нужно, чтобы монашеская келья была в скудном и недостаточном состоянии, чтобы келья у монаха была пуста и не содержала в себе ничего, возбуждающего в нем вожделение покоя. Ибо, когда удалены от человека причины расслабляющие, нет ему опасности в двоякой брани — внутренней и внешней. И таким образом человек, который вдали от себя имеет служащее к удовольствию, без труда одерживает победу, в сравнении с тем, у которого вблизи возбуждающее его к вожделению. Ибо здесь сугубый подвиг»49.

То же самое пространно излагает блаженный Нил, отшельник Синайский, в своем поучении «О том, что пребывающие на безмолвии в пустынях преимуществуют пред живущими в городах, хотя многие из неопытных противного сему мнения»50. «Что не впечатлелось посредством зрения, то, может быть, не дает занятия мысли и не приведет к худому о сем размышлению, — говорит он здесь, — а над чем не остановилась мысль, то не переходит и в дело и не имеет возможности обнаружиться каким-либо признаком»51.

Еще сказал:

«Если человек не познал ничего такого, что есть в мире, то нет в нем и борьбы с этим. А если зрение этого было соединено с познанием, то имеет он память, которая доставляет ему ту же пищу, как и видимые вещи. И в нем происходит непрерывная борьба, потому что страсти на безмолвии имеют свободу больше зрения тревожить мысль, как уже неразвлекаемую ничем внешним. Один видится и обращается с людьми, у него и взор, вдруг имея пред собою многие лица, равнодушнее к соблазнительному, и помысла едва стает, чтобы ночью перебрать дневные встречи; другой непрестанно борется с одним только образом или понравившегося некогда лица, или опечалившего облика, между тем как первый распаляет еще похоть, а последний воспламеняет раздражительность, и он употребляет все старание отогнать от себя мысль о том, что беспокоит, и уничтожить в себе памятование о том, что приводит в движение страсти. Конечно же, со временем одержит он верх, с каждым днем умаляя силу с ним борющегося и увеличивая свою собственную, так что последняя от упражнений ежедневно преспевает в зрелости и навыкает одолевать противников. Так привычка переходит в навык, а навык обращается в природу»52.

«…Какая польза самым испытанием вещей возбуждать страсти к борьбе и этою борьбою давать им возможность не иначе быть подавленными, как с большим затруднением; когда безмолвие каким бы то ни было способом обыкновенно приводит их в невозмущаемое состояние и бездействие мало-помалу уменьшает силу каждой страсти в той же мере, в какой борьба с нею придает ей большую и большую силу? Ибо и раздражительность, оставаясь в покое, бывает умереннее, и похоть, безмолвствуя, навыкает быть менее стремительною — одним словом, всякая страсть, если не возбуждать ее, с каждым днем приходит в большую умеренность и впоследствии совершенно прекращается, забывая со временем деятельность свою. И когда страстное расположение минуется, остаются наконец одни голые воспоминания о вещах»53.

Если не избегать в течение дня поводов к страстям, то, пребывая в последних, можно не заметить их разрушительного действия; но зато если уединиться, то тотчас же оно и выявится. В дополнение к вышесказанному еще прибавлю: «Страсти, как скоро напряжение чувств кончится, восстают из упокоившегося во всей своей силе и возбуждают в нем великий мятеж, обратившись в привычку, вооружают к борьбе с ним те образы, которые думал он безвредно окинуть взором, не имея времени вспомнить о вреде их. И тогда только начинает он чувствовать вред, когда имеет досуг* (Вот почему мир цепко держит своих людей за «работой», не давая «досуга» для божественного. И они трудятся ради мира и его «развлечений», но уединенный и церковный человек — наоборот.) узнать и изведать могущество его, пленяемый нелепыми мыслями и принуждаемый останавливаться на помыслах, исполненных стыда»54.

Авва Пимен Великий так учил о том, чтобы человек отсекал поводы к обращению ко греху.

«Должно удаляться всего плотского. Человек, близкий к плотскому искушению, подобен стоящему над глубокой пропастью. Враг человека, в какое бы время ни захотел, легко низвергает его в эту пропасть. Но удаляющийся от всего плотского подобен стоящему далеко от пропасти.

Хотя враг повлечет его, чтобы низвергнуть в бездну, но доколе будет влечь его с принуждением, Бог пошлет ему помощь»55.

«Если увидишь зрелище и услышишь разговоры, не пересказывай о том ближнему своему. Чрез это приходит искушение»56.

Тому же учил и авва Сисой Великий.

В «Достопамятных сказаниях» рассказывается:

Брат спросил авву Сисоя: «Почему страсти не оставляют меня?» «Потому что сосуды их внутри тебя, — отвечал старец. — Отдай им задаток их, и они удалятся»57.

Преп. авва Дорофей говорит в связи с этим местом:

«Чему удивляется страстный, когда тревожит его страсть? Зачем смущается? Ты образовал ее, имеешь ее в себе и смущаешься? Принял залоги ее и говоришь: зачем она тревожит меня? Лучше терпи, подвизайся и моли Бога, ибо невозможно, чтобы тот, кто исполнял страсти, не имел от них скорби. Сосуды их, как сказал авва Сисой, находятся внутри тебя; отдай им залог их, они отойдут от тебя. Сосудами он назвал причины страстей: так как мы их возлюбили и привели в действие, то и невозможно нам не пленяться страстными помышлениями, принуждающими нас и против нашей воли исполнять страсти, потому что мы добровольно предали себя в руки их»58.

И в другом месте:

«Должно подвизаться… не только против страстей, но и против причин их, которые суть корни; ибо когда не исторгнуты корни, то терние необходимо опять вырастет, тем более что некоторые страсти ничего не могут сделать, если человек отсечет причины их. Так зависть сама по себе ничто, но имеет некоторые причины, в числе которых есть и славолюбие; ибо кто хочет прославиться, тот завидует прославленному или предпочтенному»59.

Вот еще место из св. Исаака Сирина с перечислением и самых причин, по крайней мере основных из них:

«Кто не удаляется добровольно от причин страстей, тот невольно увлекается в грех. Причины же греха суть следующие: вино, женщины, богатство, телесное здравие; впрочем — не потому, что это суть грехи по самому естеству, но потому, что природа удобно склоняется этим в греховные страсти; и поэтому человек должен тщательно остерегаться сего»60.

Удалять вещи, разжигающие страсти, нужно потому, что может настать момент, когда человек перестанет владеть собой. Плотина прорывается, и шквал воды сметает все на своем пути. Ювенал, которому окружающая среда давала тысячи примеров подобного, со свойственным ему опытом в этом отношении последнее и отмечает. Но кто знает, кто такой был Ювенал и каков язык его сатир, тот меня извинит, если я не приведу соответствующие места из него даже в латинском подлиннике61.

Вместо Ювенала я приведу цитату из автобиографии графа Алексея Толстого, которая показывает, какое гибельное влияние производят на впечатлительные души приманки мира, называемые произведениями чистого искусства.

«Та или другая картина, или статуя, или хорошая музыка производили на меня такое впечатление, что у меня волосы буквально поднимались на голове»62.

Причины возгорания страстей некоторые святые отцы делят на внутренние и внешние.

Так, авва Серапион Арсиноит говорит63:

«Некоторые пороки принимают причины возбуждения отвне, например сребролюбие и гнев, а некоторые от внутренних причин происходят, например уныние и печаль». (Речь здесь идет о том состоянии, которое испытывают уединившиеся в пустыню и не видящие никого и ничего, а не та разумеется печаль, которая рождается непосредственно от потери имущества, исчезающего на глазах, например при пожаре.)

Из всего вышесказанного следует, что причины страстей, будучи удалены от человека, делают страсти последнего вялыми и наконец сводят их к бледным воспоминаниям и чистым представлениям (Нил Синайский). Причины эти находятся иногда вне человека, иногда внутри него (авва Серапиои), и то действуют чрез помыслы, переходя на чувства, то, зарождая страсть в чувствах телесных, переводят ее на душу, загрязняя ум (Иоанн Лествичник)65.

В науке тоже существуют теории, в которых она старается осмыслить подобные проблемы. Об этом бы не стоило и говорить, если бы паучники не искали в аскетике разрешения некоторых вопросов, в которых они окончательно запутались и не могут выбраться на свет Божий. Предъявляют вопросы, понятно, с упреками и пилатовским сомнением, что можно получить разрешение просимого.

Но я, не замечая ни их иронии, ни гнева, ни скептицизма, постараюсь ответить на поставленные вопросы. Но сперва скажу, как известный американский профессор Джемс «открыл Америку» у себя в кабинете, которую он называет «своей гипотезой и даже теорией».

Открытие это заключается в следующем. «Обыкновенно принято думать, что в грубых формах эмоции психическое впечатление, воспринятое от данного объекта, вызывает в нас психическое состояние, называемое эмоцией, а последняя влечет за собой известное телесное проявление. Согласно моей теории, — говорит Джемс,