нужно за Христа умирать (Ср. у апостола: 1 Кор. 15, 31. — Еп. Варнава). Мы еще живем, и эта жизнь наша есть точно младенческое еще состояние души. Зрелость ее — смерть, и смерть ради Христа. Когда мученики умирали за Христа, тогда они вкушали настоящую жизнь, и эта жизнь для них так сладка, что они забывали страдания и самую смерть! Я, юродивый Максим, и говорю, что без юродства нельзя Царства Божьего наследовать… Ах, дивны дела Божий! Говорят, что я сумасшедший, а ведь без сумасшествия, батюшка, не взойдешь в Царств о- то Божие (Ср. у апостола: 1 Кор. 3, 18 и след. — Еп. Варнава)… Ах, Боже мой, Боже мой! Вот беда, нет теперь христиан; вот горе, все почти стали врагами Христовыми (сам плачет)… Вот будут дни, когда, батюшка, будет страшная война, весь мир будет воевать, а ты из Сибири (автор и в Сибири тогда еще не был. — Еп. Варнава) поедешь туда и будешь на войне. Война— это суд Божий. Это еще не последний суд Божий. Суд этот над христианами за то, друже мой, что попрали Святое Евангелие. Христиане ныне отвергли Святое Евангелие (Максим рыдает). А что будет после войны, я пока, батюшка, тебе не скажу…» После этих слов Максим сразу загрустил и ушел в себя. Минут двадцать он совершенно молчал, а я не сводил с него своего взора… Затем снова стал говорить о том, что Евангелие Святое попрано христианами. «Жить по Евангелию, — говорил он, — надо быть сумасшедшим. Доколе люди будут умны и разумны, Царства Божия на земле не будет… Георгий! Молись и люби Бога и всю Его вселенную и все Его создание. Чего себе не желаешь, того и самому дьяволу не желай… Это моя жалость к творению Божию»…»38
Я выписал слишком длинную цитату, в которой много говорится о молитве и о прочем, что не относится непосредственно к трактуемой мною здесь теме. Но слишком благоуханны и прозорливы слова блаженного Максима, слишком они напоминают речь другого великого нашего святого последних времен, горевшего серафической любовью к Богу, к ближним и ко всей твари, преп. Серафима, Саровского чудотворца. Та же простота, та же благостыня, та же бездна щедрот, все говорит за то, что в них действует один и тот же Дух, хотя дары Его и различны (1 Кор. 12, И).
«Гнев [а следовательно, и жестокость, как его исчадие] происходит от различных причин, и особенно от сластолюбия. О сем упоминает и Евагрий, повествуя, что некоторый святой говорил: «Для того и отвергаю наслаждения, чтобы отречь причины раздражительности»»39.
Переходя к изображению страсти жестокосердия, действующей в человеке, эти слова преп. аввы Дорофея приходится поставить во главу угла. Действительно, если человек рассердился, памятозлобствует, срывает на ком-нибудь зло, то ищи причину сего в том, что он в чем-нибудь не смог успокоить свою плоть. Но особенно часто эта страсть находится в связи с блудной40.
Я не буду в подробности разбирать данный вопрос, в настоящее время психиатры написали о нем гору книг. У них можно найти множество и смраднейших примеров из повседневной амбулаторной практики и клинического лечения сих страстей, ибо они и за это берутся, хотя и не признают существования бесов и души. Я укажу только две главные формы проявления жестокости, в которых продолжается сочетание страстей жестокости и блуда.
В первом случае мужчина, одержимый блудной страстью, не иначе может чувствовать удовлетворение, как только причиняя своей жертве жесточайшие мучения (садизм).
Поэт А. Полежаев так описывает одно из собственных похождений в доме греха:
Как лютый волк, стремится Саша
На деву бледную одну,
И распростерлася Дуняша,
Облившись кровью, на полу.
Какое страшное смятенье,
И стон, и жалкое моленье
Нещадно избиенных дев\..
(«Сашка»)* (*Полежаев А. И. Стихотворения. СПб., 1889. С. 458. — Прим, составителя.)
Таким образом, если всего этого не будет, то и наслаждения не появится.
В другом случае, мужчина, наоборот, чувствует удовлетворение только тогда, когда не он женщине, а она ему причиняет страдания (так называемый мазохизм). Наш писатель И. С. Тургенев, наблюдая у себя эту извращенную склонность, так говорил однажды поэту А. Фету: «Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мое лицо носом в грязь»41.
Стоит только вспомнить, с какой легкостью Тургенев променял родину, свое положение известного писателя, богатого помещика, пренебрег своим самолюбием и достоинством человека, которого так почитало культурное общество на положение всеми пренебрегаемого приживальщика в доме известной Виардо, чтобы понять, что эта страсть не так мала, как может показаться с первого раза.
В заключение приведу слова Лафкадио Херна42 , атеиста, отрицавшего христианство, погрузившегося в синтоизм и буддизм и пришедшего, независимо от какой бы то ни было «мистики», но только посредством биокосмического метода, к следующему выводу в конце своих размышлений над природою и ее законами:
«Но разве эти факты из биологии насекомых [о которых он рассуждал], дающие нам возможность многое предвидеть в будущей человеческой эволюции, не дают нам права делать очень важные заключения об отношении этики к космическому закону? Очевидно, высшее развитие недоступно тем, кто еще не освободился от пут эгоизма, осужденного нравственным опытом всех времен. Очевидно, величайшая сила— сила самоотвержения. И никогда не достигнут высшей власти сладострастие и жестокость».
Это — приговор злу цивилизации от воспитанника самой цивилизации. Здесь можно было бы и закончить наши рассуждения. Впрочем, прибавим следующее.
Христианин, после всего этого, имеет полное право отрясти от ног своих прах, насевший от культуры, сделаться «сумасшедшим» и — бежать. Бежать ко Христу, Его кротости, милосердию, любви. Откликнуться на Его призыв:
Приидите ко Мне ecu труждающиися и обремененнии… научитеся от Мене, и ни от кого другого, потому что никто и не способен научить, яко кроток есмъ и смирен сердцем… и Аз упокою вы (Мф. И, 28-29).
Уныние, тоска, скука, нерадение, леность, праздность (апатия, сплин — в ученых книжках1 и «культурном» обществе) — все страсти одного и того же порядка и различаются между собою только по степени и виду расслабления, вызываемого демоном в человеке: иногда он давит на сердце, иногда на тело, один раз сильнее, а другой — слабее.
Поэтому я скажу только о двух главных страстях этого рода, с преимущественным воздействием одной на душу, а другой на тело. Говорю с «преимущественным», потому что в действительности обе страсти тесно переплетаются друг с другом. Посему есть возможность сразу говорить о них обеих вместе.
«…Из всех восьми предводителей злобы дух уныния есть тягчайший», — говорит св. Иоанн Лествичник2. Действительно, против каждой страсти служит врачевством противоположная добродетель (например, против чревоугодия — воздержание, против сребролюбия — нестяжание, гордость смирением побеждается и т. д.), против уныния же нет такой специальной добродетели. Вот почему у святых отцов она называется иногда «всепоражающей смертью», ибо для своего уврачевания требует многих сил и ведет за собою все пороки и тысячи зол, вплоть до отвержения мирянами самой идеи личного спасения, а у монахов — до снятия мантий и возвращения в мир. Но зато и ни одна страсть не доставляет подвижнику столько венцов, как уныние3. В борении с этой-то страстью и познается, как кто служит Богу — нелицемерно или лукаво и нерадиво; соответственно этому и награждается.
Когда, где и как нападает на человека бес уныния?
Об определенном времени нападения можно говорить разве только относительно монахов-отшельников.
Во времена древних отцов-пустынников4 враг искушал их обычно около полудня, когда солнце стояло в зените и от жара, которым начинала дышать пустыня, тело и ум естественным образом слабели. Особенно после бессонной ночи, проведенной на молитве. А до подкрепления себя пищею было еще далеко, ибо ее вкушали только к вечеру или по заходе солнца. Тогда бес наводил на них уныние, страх, что труды твои бесполезны5, боязнь, что захвораешь и помочь на старости лет некому будет6, и просто омерзение к давно облагоуханному молитвой месту, от которого якобы пользы нет. Не бояться именно этого демона и убеждает Господь, когда через пророка говорит подвижнику: Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящая во дни… и беса полуденного —????? ???? «миккетев цакхарайм», LXX: ????????? ???????????)7 (Пс. 90, 6).
Что же касается грешных мирян, живущих по своей воле и как вздумается, хорошо высыпающихся, с утра наедающихся, в полдень подкрепляющихся, то демон уныния нападает на них в разное время и в связи с другими обстоятельствами. Но бывают случаи, когда демон действует не менее прилежно и с той строгой аккуратностию во времени, что и в предыдущем случае.
Приведу пример.
В письме к своей жене от 18 июня 1871 года Лев Толстой пишет: «С тех пор как я приехал сюда*, (*В степь, на кумыс, где, понятно, ни развлечений не было, ни вечного приема гостей, какие бывают в барской усадьбе, в которой для разнообразия то покосить немножко можно человеку, чтобы застоя благородной крови не было от долгого сиденья, то верхом проехаться и тому подобное. — Еп. Варнава.)
каждый день в шесть часов вечера начинается тоска, как лихорадка, тоска физическая, ощущение которой я не могу лучше передать, как то, что душа с телом расстается»8.
Небезынтересно отметить при этом некоторую подробность. «Врач посещает больных поутру, — говорит св. Иоанн Лествичник, — а уныние находит на подвижников около полудня»9. Так как Толстой далек был от христианского подвига10, то бес выбрал для визита к нему другое время: соответственный11 час, но вечерний.
Нужно еще и то сказать, что мирские жилища и селения он не очень часто посещает, ибо делать ему там нечего. Жизнь общественная так усложнена разнообразными развлечениями и удовольствиями, что при приближении сего беса люди заранее от него баррикадируются всевозможными способами. Самое большее, что ему остается, это искушать людей скукой в промежутках между двумя увеселениями.
Но увидев келью отшельника или человека, желающего посреди людей жить, как в пустыне, то есть мало говорящего, себе внимающего, знакомств не ведущего, демон уныния, — говорит преп. Иоанн, славный досточудный игумен Синайский12, — «улыбается и, приблизившись к нему, вселяется подле него».
Раз напав на человека, бес уныния истощит на нем все свои средства, чтобы отвлечь от доброделания. Действует же в указанных в начале этой статьи направлениях.
Святые отцы живописно рисуют картину искушения этим бесом подвизающихся13. Но нужно быть большим подвижником, чтобы заметить на себе, как справедливы их слова. Каждый из начавших спасаться, после известного промежутка времени, когда ему все удается легко, молится в охотку, в церкви стоится нетягостно (хотя бы службы были ежедневны и очень продолжительны), все вокруг наполнено
