оно ни было хорошо изложено, — если расходится с жизнью самого автора, не пользует. Чтобы оно производило нужное впечатление, приходится укрывать от посторонних жизнь писателя, а иначе у читателя появляется невольное смущение и недоверие к нахваливаемому товару, от которого, как он видит, сам предлагающий этот товар отказывается.
Вот пример. Писатель, давший знаменитую и известную из любого учебника по литературе «Аннибаловскую клятву»* (*См.: Тургенев И. С. Сочинения. Ч. 1. СПб., 1880. Литературные и житейские воспоминания. Вместо вступления. — Аннибаловскую клятву бороться с крепостным правом давали А. Герцен и Н. Огарев (см.: Герцен А. И. Былое и думы. Ч. 1). — Тургенев заимствует у них это выражение. — Прим, составителя.) бороться с вековым злом России, каковым он видел крепостное право, написавший не менее знаменитые «Записки охотника», со страниц которых будто бы веет любовью к народу, как известно из отзывов современников, вел себя по отношению к последнему на деле совсем иначе. А. Головачева-Панаева в своих «Воспоминаниях» говорит: «С тех пор как Тургенев получил наследство, он постоянно жаловался, что получает доходов с имения очень мало, и в порыве своих скорбей проговаривался… «Я им не внушаю никакого страха… Прежде мужик с трепетом шел на барский двор, а теперь лезет смело и разговаривает со мной совершенно запанибрата…»»70
В. Семенкович71, вспоминая о Тургеневе, сообщает: «Мужики его родового Спасского-Лутовинова разорены — и разорены при нем — и своим нищенским наделом, и тем, что при выходе на волю они обрезаны во всех угодьях и им буквально некуда курицы выпустить. Спасские мужики — самые бедные во всем Мценском уезде — это подтвердят все знающие положение».
Какой отсюда вывод? — Отвечу словами св. Варсонофия Великого72: «Если кто говорит о сладости слов Божиих [в данном случае по поводу добродетели — милости к крепостным], а сам не вкушает ее, то этим он показывает, что она горька. Не горько ли слово это: аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возьмет крест свой, и по Мне грядет (Мф. 16, 24)? А если оно сладко, то зачем отвергаем его, желая исполнить свою волю? Кто говорит, что он знает путь, ведущий в какой-либо город, и однако спрашивает о сем пути, тот или презирает его, или, насмехаясь, искушает других. Если же кто знает путь и не хочет идти по нем, то такой подвергается осуждению как весьма нерадивый».
Таким образом, хорошее учение должно подкрепляться хорошей жизнью, потому что добродетель в этом случае ручается за истину и чистоту учения автора. А слава, популярность, похвала от людей — что они значат и стоят? — Ничего. Те же люди, которые сегодня кричали о писателе на всех перекрестках, через некоторое время забудут и о самом имени его. Например, прижизненный успех романов французского писателя Эжена Сю был громадный. Вся страна, от простого лавочника до министра, зачитывалась ими, когда в «Journal des Debats» стали печататься его знаменитые «Парижские тайны», все было забыто: политика, финансы, интриги. Все жили новым номером журнала и, в сущности, сказками, простыми «небылицами в лицах». А сам писатель? Да ему это ничего не стоило. Он без всякого труда мог в один день целый том написать. Он писал легко, без задержки, без помарок, как счет из лавочки. Прошла общественная горячка, пронеслось это своего рода поветрие, род литературной инфлюэнцы, развившейся от бациллы в отравленном демонами мозгу писателя, и — все кончено. Все забыли, перешли на новое. Так и у нас в России в свое время, например, нашумела история с «босяками» Горького.
Что же для меня в этой славе убедительного, подтверждающего высоту духа самого писателя и чистоту его идей? И что эти романы сами по себе могут дать обществу для подавления бушующих в нем страстей и приобретения более здравых и глубоких понятий в религии или хотя бы для укрепления чистой непорочной жизни? И течет ли из одного отверстия источника сладкая и горькая вода? Не может, братия мои, смоковница приносить маслины, или виноградная лоза смоквы; также и один источник не может изливать соленую и сладкую воду. Мудр ли и разумен кто из вас? Докажи это на самом деле добрым поведением, — говорит апостол (Иак. 3, 11-13). Так, если жизнь писателей не добра и не благочестива, то мы имеем полное право сомневаться в нравственной ценности и их произведений, как бы блестяще они ни были написаны. А каков был обычный конец их жизни, увидим дальше.
2. Личная жизнь ученого или писателя там, где на нее может лечь какая-нибудь тень и тем повредить его славе и влиянию (читай: дурному) на общество, для широкой публики всячески замалчивается. Ни одного факта из бесчисленного множества страстей и пороков этих людей не приводится в официальных биографиях, приложенных к их сочинениям. Почему? — Потому что этим «слабостям» нечего противопоставить. Святые же, если и случалось им падать при жизни, умели и каяться (ср. Марию Египетскую), а в биографиях «вождей» человечества как раз страниц о покаянии-то, о последующей добродетельной жизни вы не найдете. В житиях святых (например библейских патриархов) эти слабости нарочно выискиваются и подчеркиваются; если бы их не было, то никто не поверил бы и сверхъестественным добродетелям святых: сказали бы, что это не люди, обремененные плотью, а бесстрастные ангелы. Но теперь, когда Промыслом Божиим показаны их согрешения и падения, мы испытываем:
во-первых, страх, оттого что даже и величайшие дары Св. Духа, чудотворения и пророчества не предохраняют человека (дабы не нарушать дарованной ему свободы воли) от ниспадения до скотского состояния, и побуждаемся сильнее чрез это бодрствовать над собой;
во-вторых, надежду, что и нас Господь помилует.
Благодаря этим падениям, мы на чужом горьком опыте сами учимся, как нам не падать и каким образом, упав, восставать. А жизнь светских писателей может научить только одному — как грешить, но не как восставать. Это понимает и сам мир и потому всячески снаружи закрашивает их гробы, которые посему «снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты», как говорит Христос (Мф. 23, 27).
3. Чем подробнее раскрывается жизнь святого, тем для него похвальнее; раскрытие же, во всех мелочах и слабостях, личной жизни наших писателей приверженцы их, конечно, сочтут за оскорбление73, чем явно покажут и свою собственную гнилость духовную, и ничтожество и шаткость величия писателей, авторитет которых колеблется от одного легкого прикосновения критической мысли.
4. Наши святые — бодрые, цельные люди, умиротворенные, смело смотрящие на мир и его скорби, любовно принимающие ежедневно тысячи людей — изверившихся, с опустошенной душой и покалеченным страстями телом, как это делали преп. Серафим Саровский и о. Иоанн Кронштадтский, с их неиссякающей любовью и жизнерадостностью; а большинство писателей и поэтов, которыми хвалится мир как «великими», «учителями», «вождями», — люди, больные и телом и душой (болезнь я разумею, так сказать, благоприобретенную). Где им врачевать других, они не могут справиться с собою. Чтобы не обвинили меня в злостной клевете и неправде, приведу примеры.
Из ученого мира. Реклю, при всем желании возвеличить культуру и науку и их жрецов, все же не мог замолчать, что в личной жизни его собратья не могут явиться учителями. «Конечно, не следует думать, что все ученые — герои; напротив, приходится признать, что большинство носит в себе заскорузлые человеческие привычки… Страсти, частные интересы, низменное искательство пред сильными мира сего, завистливость, вероломство — все это нередко встречается в мире ученых, к великому ущербу для самой науки» — и далее следуют многочисленные примеры, относительно которых сам певец пресловутой науки, берущий под свою защиту всех, кто ее пропагандирует, не знает, что делать — «смеяться или плакать»74.
Из литературного мира. Здесь даже краткий, сухой перечень первых попавшихся имен писателей, всем известных со школьной скамейки (беру русских только), с кратким упоминанием некоторых обстоятельств их жизни и смерти, способен привести в отчаяние человека, слабого по характеру или нетвердого в вере в Промысл Божий.
А. Полежаев (+ 1837) — кончивший Московский Университет, погиб во цвете своих тридцати двух лет, после безумной жизни, которая началась беспросыпным пьянством и развратом, битьем до крови девок, буйством посреди трактиров и публичных домов75, протекла по николаевским казармам (в наказание за переполнившего чашу мерзости «Сашку») и закончилась в казенном госпитале жестокой болезнью. Крысы в мертвецкой госпиталя объели у трупа поэта ногу. Самая могила его (на Лазаревском кладбище) затерялась.
Н. Языков (+ 1846) — имевший от невоздержанной, развратной жизни сухотку спинного мозга (воспользуемся самыми деликатными и стыдливыми формулировками его биографов); наконец умер в нервной горячке.
Л. Мей (+ 1862) — оставшийся в памяти друзей и знакомых «с длинной трубкой Жукова табаку, читающим приятелям стихи за бутылкой вина», на редкость безалаберную и детски легкомысленную жизнь свою закончил бесшабашными кутежами и болезнью в возрасте сорока двух лет, когда его таланту надо бы находиться на высшей ступени своего развития.
И. Тургенев (+ 1883) — прожив за границей известным всем образом свое, более чем значительное, состояние, умер в такой нищете, что слуга ходил по ближайшим квартирам соотечественников его просить супу для своего больного господина.
А. Фет (+ 1892) — от величайшей ненависти к христианству и от совершенного безбожия пришел под конец жизни в полное умоисступление: хотел зарезаться и, когда это не удалось (вырвали нож), то разом, в страшном смятении души, умер, увидав пришедшего за его душой беса.
Н. Помяловский (+ 1863) — жутко читать биографию этого, напропалую, со школьной скамьи, запоем пившего, талантливого писателя с истерзанной, ожесточившейся душой, наконец пришедшего, по его же собственным словам, «в состояние помешанного» (из-за неудовлетворенной — по некоторым не зависящим от него, как говорится, обстоятельствам — блудной страсти, именуемой в миру «несчастной любовью»).
В. Гаршин (+ 1888) — сошел в конце концов с ума (что, впрочем, на некоторых уже его произведениях и раньше было заметно) и окончил жизнь самоубийством, бросившись в пролет коридорной лестницы.
Но довольно этого кошмара…76 Сердце обливается кровью, когда читаешь страницы произведений и биографий этих талантов, отмеченных неким божественным даром и запечатленных часто прекрасными личными душевными качествами, которыми они не захотели воспользоваться, к истинному благу людей и самих себя, и которым среда не дала как следует развиться. Бежать же от среды они не дали себе труда…
Разложение и омертвение русской литературы;
искание новых путей
После всего сказанного выше о русских писателях должно предполагать, что трупным запахом несет от их произведений. И это действительно так.
1. Рассматривая вопрос с внешней стороны, со стороны формы и звуковой оболочки поэзии (фонетики
