А может быть, Библия хочет подчеркнуть, что вообще каинитки обладали красотой и роскошными физическими прелестями. Во всяком случае, Ламех первый в мире полагает начало многоженству, вопреки установленному Богом единобрачию (Быт. 2, 18, 24), каковой закон подтвержден и Иисусом Христом (Мф. 19, 5).
Ст. 20. Здесь должно обратить внимание на то, что номадизм, пастушеский кочевой образ жизни, и земледелие (Быт. 4, 2) возникают одновременно, а не последовательно, как хотят нас уверить ученые в обычных, лживых и извращенных, курсах по истории культуры10.
Ст. 21. Установившаяся в городе сытая, привольная жизнь потребовала дополнительных усовершенствований. Из них первой появилась музыка. Слово Божие не скрыло от человечества имени первого композитора и изобретателя музыкальных инструментов, струнных и духовых. Иувал — человек, поистине гениальный, потому что объял все стороны музыкального искусства, — все-таки принадлежал к каинитам, и, следовательно, характер его музыки был чувственный.
Ст. 22. Чтобы ковать железо, надо его еще выделить из руды, обработав ее. В этом сказался гений Тувалкаина. Появились, таким образом, вещи домашнего обихода. Жизнь стала сложнее, «культурнее». Если же с этим сопоставить особый, воинственный и приподнятый, оттенок песни Ла-меха (см. ниже), этого профессионального убийцы и разбойника, то, безусловно, придется заключить, что предметы, вышедшие из первой кузницы Тувалкаина были далеко не всегда мирного свойства. Орудия войны — вот что привело в восхищение его кровожадного отца, когда тот увидел все практические выгоды и преимущества их в деле истребления людей пред прежними неуклюжими изделиями такого рода. В результате первого усовершенствования оружия война стала жесточе и кровопролитнее. С тех пор каждый вносил свою долю в совершенствование братоубийственных орудий, появились газы, разрывные пули, танки и прочее, и трудно представить, до каких еще смертоносных изобретений додумаются продолжатели дела Ламеховой семьи!..
«…И сестра Тувалкаина Ноема». Что это за выражение священного автора, как будто только начатое и неожиданно оборванное? Чем она так отличилась, что о ней упомянули в Писании, где ценится каждое слово и нет ни одной лишней буквы? Ноема значит «прелестная»… Почему же дальше о ней ничего не говорится? Потому что и говорить не стоит. Все уже обозначено в одном имени ее. Ведь и про жен Ламеховых так же было лишь упомянуто? Однако есть и разница. Красота Ноемы была исключительная, она ослепляла людей, и Ноема пользовалась этим, она — продавала ее. Намек на такое понимание дела можно вычитать между строк у св. Иоанна Златоуста11. Таким образом, первобытное человечество в погоне за «культурными» удовольствиями спустилось ниже еще на одну ступень.
Кстати, интересна одна подробность. Некоторые толкователи приписывают Ноеме изобретение ткацкого искусства и выделки материи. Для блуднического ее ремесла это, конечно, было необходимо.
Так первая проституция вызвала к жизни свою непременную спутницу — первую моду.
Ст. 23. Слова Ламеха, обращенные к своим женам, представляют в подлиннике самый древний поэтический отрывок в Библии. И все равно, как их ни понимать — являются ли они сознанием со стороны Ламеха чудовищности (даже в сравнении с самим Каином) своих преступлений, достойных величайшего отмщения, как думают святые отцы Церкви12, или представляют только воинственную «песнь меча», в которой кровожадный каинит, потрясая со злорадством новоизобретенным оружием, выказывает все свое презрение к врагам, теперь уже не имеющим сил противостоять ему, как думают новейшие комментаторы Библии, — все равно, как бы ни понимать эту песню (или национальный каинитский гимн), она показывает, что начало культуры, представляющей собой подлинное царство сатаны, согласуется с ее концом13.
Ст. 26. Наоборот, сифиты являются наследниками Царства Божьего. Насколько каиниты похотливы, сластолюбивы, кровожадны, нерелигиозны, настолько эти целомудренны, воздержанны, кротки, благочестивы. Все их помыслы — в Боге, все их заботы — как бы лучше угодить и послужить Ему. И они развивают богослужебный чин и углубляют самый образ молитвы. Еврейский подлинник, говорящий, что они стали первыми призывать имя Иеговы (которое LXX переводят обычно словом ??????, Господь, и под которым разумеется, в Библии в особенности, Второе Лицо Св. Троицы, Господь Иисус Христос, Единородный Сын Божий, и до своего воплощения действовавший в Ветхом Завете), намекает на подвижнический образ жизни сифитов. Они занимались так называемым «внутренним деланием», нынешней Иисусовой молитвой. Вся разница была только в том, что тогда произносили эту молитву с верою в Грядущего (а не уже Пришедшего) Спасителя, Мессию, и не упоминали Его настоящего имени.
Но что самое главное, имя Божие14, и притом в святейшей форме Иеговы, постоянно поминалось. Эта-то непрестанная молитва (а не внешнее законническое делание) и произвела то, что один из сифитов — величайший монах и христианин до христианства — настолько очистился от страстей и утончил свою плоть, что Бог живым переселил (Евр. 11, 5: ?????????) его из здешнего мира (Быт. 5, 24).
«И ходил Енох пред Богом — ?????????» (Быт. 5, 24). Последние слова Священное Писание употребляет в отношении еще только одного достойного патриарха — великого Ноя (Быт. 6, 9). Еврейское выражение эт — кхаэлокхим, «с Богом», особенно точно указывает на мистическое единение Еноха с Богом в приснодвижимой умно-сердечной молитве. Самое его имя заставляет заключить это, ибо Енох ????, Ханох: от глагола ???, ханах — вперять, запечатлеть в памяти, упражнять) должно означать человека, который «вперил» весь свой ум в Бога, «запечатлел» в сердце Его святейшее Имя и заповеди, «упражняется» и непрестанно поучается в молитве («памяти Божией», как выразился бы здесь глубоко и точно преп. авва Дорофей)15. Чрез это Енох сделался весь «освященным», «обновленным» (иное значение глагола ханах) и, насколько то возможно было, приблизился к новозаветным понятиям (2 Кор. 5, 17).
Так с первых дней своего существования люди пошли двумя путями — путем жизни и путем смерти; путями, такими непохожими один на другой и расходящимися все более и более в противоположные стороны с течением времени. Сам Христос указал на них и предостерег Своих последователей, чтобы последние не сбивались с истинного пути на ложный (Мф. 7, 13-14; Лк. 13, 24).
В субъективном смысле мир есть наши страсти, проявляющиеся в различных формах жизни и взаимоотношений людей, — но страсти, взятые в своей совокупности. «Когда вообще хотим наименовать страсти, — говорит св. Исаак Сирин16, — называем их миром; а когда хотим различать их по различию наименований их, называем их страстями».
Таким образом, не самые вещи мира есть зло, а соответствующее отношение к ним, не самые произведения культуры, а «дух» ее. А вещи что? Ничто; они бездушны.
«Что есть мир? — спрашивает Симеон Новый Богослов17 и отвечает: — Послушай. Не есть он ни серебро, ни злато, ни лошади, ни мулы, ни яства, ни вино, ни хлеб; потому что все, что необходимо для поддержания телесной жизни, употребляем и мы, монахи, едим и пьем, сколько потребно. Не есть он ни дома, ни поля, ни виноградники, ни загородные жилища. А что же есть? Грех, пристрастие к вещам и страсти. А яже в мире что суть? Пусть это скажет нам Иоанн Богослов, возлюбленный ученик Христов: не любите мира, ни яже в мире: яко все, еже в мире, похоть плотская, похоть очес и гордость житейская, несть от Отца, но от мира сего есть (1 Ин. 2, 15-17). Почему если мы, удалившись от мира и оставившие его, не соблюдаем этого, что нам пользы от одного удаления? Из какой бы части мира мы ни вышли и в какую бы страну ни переселились, везде встретим те же вещи и те же нужды; потому, будучи человеками, куда ни пойдем, нигде не можем жить иначе, как живут человеки, яко человеки. Где бы мы ни находились, везде нам необходимо потребное для тела, и кроме того, везде встретим жен, детей, вино, всякого рода плоды и прочее. Так уж устроена жизнь наша. Итак, от всего этого не убежишь. А от чего убежать можно? От пристрастия к сему. Тогда и греха легко избежать. Если мы имеем похоть плоти, похоть очес и парение помыслов, то как, находясь среди всего этого, избежать нам греха и не подвергнуться уязвлению от стрел его? Но я знаю очень хорошо, что многие и в древние, и в нынешние времена сохраняли и сохраняют себя неуязвимыми от него и, находясь среди вещей и дел мирских, среди попечений и забот житейских, проводили и проводят жизнь в совершенной чистоте и святости, следуя указанию св. Павла, который говорит: время сокращено есть прочее, да имущий жены, яко не имущий будут… и купующии, яко не содержаще: преходит бо образ мира сего (1 Кор. 7, 29-31). Посему и о прочем разумевай, т. е. кого бесчестят и обижают и тем подвигают на гнев, тот пусть не гневается; кого хвалят, тот пусть не держит в уме своем того, что говорят в похвалу ему; кто побуждается сделать кому отмщение, тот пусть будет в мире как мертвый всем сердцем своим».
Таким образом, святые живут в мире, а мира «не ощущают», для них его «нет», они «умерли» для него, «вышли» из мира. Все это выражения святоотеческие, показывающие, что самое присутствие мира нисколько не вредит устроению самособранной души.
Итак, значит ли это, что культура со всем своим комфортом и удобными условиями быта должна быть целиком принята в обиход жизни подвизающегося христианина? Нисколько. Правда, в Писании сказано, что невинно вино, но пьянство укоризненно (Притч. 20, 1) и что не богатство губит человека, но лесть — ? ?????), коварство, состояние, когда человека, что называется, за нос водят, «обольщение богатства» (Мф. 13, 22), что не жена — зло, а похоть, испытываемая к ней (Мф. 5, 28), но, как сказал ветхозаветный еще мудрец, ввяжет ли кто огнь в недра, риз же своих не сожжет ли ? Или ходити кто будет на углиех огненных, ног же не сожжет ли?.. (Притч. 6, 27-28). Поэтому-то божественный апостол Павел и говорит: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6, 12). Ведь если святые и дошли до того, что мир перестал на них действовать, когда они соприкасались с ним, то благодаря чему они приобрели такое состояние? Тот же св. Симеон Новый Богослов, рассказав о чудных делах бесстрастных мужей, когда они в миру не возбуждаются уже ни от пения и музыки, ни от смеха и женщин, и подтвердив, что все это действительно возможно (уже в его время сомневались в существовании таких людей), продолжает: «Для сего-то бесстрастия бывает у богочестивых всякое делание подвижническое, всякое лишение произвольное и всесторонняя к себе строгость. Первое дело
