— отпускает их с пустыми руками, ни много ни мало не приобретшими себе чего-либо хорошего. Благодать же Духа не так, а совершенно напротив: немногими словами она внушает любомудрие всем, кто внимает ей, и часто бывает достаточно взять отсюда одно только речение, чтобы иметь средства на весь путь жизни».
Такова польза от чтения или слышания священных книг Библии и святых отцов.
Глава 5. Царство мира с присными его и аскетизм и монашество как явление общеисторическое (продолжение).
Часть 2. Внутренние побуждения принятия на себя иноческого подвига.
§ 5. О подвижничестве вообще и о монашестве в частности
Аскетизм1 (от ????? — искусно обрабатываю, упражняюсь в чем-либо)2, правда в светлой, чистой и славной форме, мы видим уже в раю как заповедь Божию. «И взял Господь Бог человека (которого создал) и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать — ????? (от авад, основное значение — «связывать» себя чем-нибудь добровольно или невольно), заботиться, радеть, обрабатывать — его и хранить его» (Быт. 2, 15). Так говорит Библия.
Это еще не тот мучительный труд «в поте лица» «со скорбию… во все дни жизни», до самой смерти, на который падший человек был обречен впоследствии (Быт. 3, 17-19), но все же труд. Отсечение своей воли, трезвение, внимание, наряду даже с возграждением и возбранением доступа в некоторые заповедные части рая (Быт. 2, 16-17)3 — для души и необременительные, доставляющие удовольствие и укрепляющие, а не обессиливающие упражнения для тела — во всем этом нетрудно усмотреть зерно будущей каторжной работы человечества, если речь идет о подневольном труде, и грядущего подвижничества (аскетизма), если иметь в виду добровольное мученичество.
Чем дальше, тем черты подвижничества намечаются резче; у сифитов мы наблюдаем уже вполне развитую аскетическую практику с чисто созерцательным уклоном4. При Моисее появляется учреждение, еще более схожее с монашеством5, требующее от своих членов известных временных или пожизненных обетов, — я разумею институт назорейства (Числ. 6, 1-21). Пророк Самуил основывает уже настоящие общежития для лиц, стремящихся глубже погрузиться в религиозно-духовную жизнь и служить преимущественно Богу, а не миру. Таким образом появились пророческие школы, с киновиальным устройством, с неуклонным и безоговорочным послушанием своему духовному отцу (1 Цар. 10, 5 и след.; 4 Цар. 2, 3-7; 15-18; 4, 38; 5, 22-26; 6, 8).
С течением времени, чем больше человечество развращалось, тем яснее и резче обозначались объединенные одной общей идеей спасения группы людей, желавших уйти подальше от мирского разврата и организованно противостать ему. Но поскольку без благодати Христовой невозможно было этим группам удержаться часто даже и в исполнении ветхозаветного богооткровенного закона, постольку мы видим большие или незначительные уклонения у них в сторону от истинного пути, при соблюдении, однако, бытовой организации довольно высокого порядка. Оставляя в стороне загадочных рехавитов (Иер. 35, 1-11)6, можно указать на подобные попытки посильного препобеждения грубочувственных жизненных интересов у терапевтов7 и ессеев8.
Нечестивцы первобытного послепотопного человечества, уклонившись в язычество, не могли тем самым совершенно стереть со своей души образ Божий и уничтожить окончательно религиозные запросы своего богоподобного духа. К тому же, уходя из-под родного крова общечеловеческой семьи, сохранившей истинное богопочитание, они, конечно, унесли с собою в уме и сердце обрывки истинных преданий и вероучительных истин. Таким образом, у них должно было сохраниться непременно и аскетическое начало в жизни, но, как и все другое, в искаженном, изуродованном виде. Действительно, это мы и наблюдаем в истории. Душа язычника, в которую Бог, как и у всякого другого человека, вложил непреодолимое влечение к Нему9 за счет подавления чувственности и отречения от всех привязанностей, постоянно порывается удовлетворить коренным запросам своего существа10 — во все времена, во всех странах, у всех народов, — но, лишенная непосредственной помощи Божией, делает это слепо, ложно, иногда в чудовищно грубом виде. Таким образом, тело, которое христианство имеет целью обожить, сделать святым, здесь считается врагом, которого надо уничтожить как злое начало какими бы то ни было средствами, хотя бы посредством страшнейшего разврата или, наоборот, насильственного скопческого целомудрия.
При этом дух попадал в другую ловушку. Желая войти в общение с божеством, после подобного «презрения» плоти он встречался неминуемо со злыми духами и обольщался ими. В таком состоянии он тоже уходил в мистику, но в сатанинскую. Творил чудеса, но ложные, имел созерцания, но прелестные, пророчествовал, но прорицанием бесовским. Так образовались аскетизм жрецов египетского культа Сераписа11, жрецов Кибелы и Астарты12, служительниц Весты и Доброй богини (Bona dea)13, подвижничество у неоплатоников и пифагорейцев14, у индусов и прочее и прочее.
Приведу несколько исторических примеров проявления аскетизма в греко-римском мире. Если их рассматривать с точки зрения строгого христианства, то, конечно, они не имеют никакой внутренней ценности и значимости, так как построены в большинстве случаев на тщеславии или были вынужденными, не являясь плодом добровольно ограничивающего себя человеческого духа, и притом только из любви к Богу, а не из каких-либо побочных интересов. Если же их сравнить, например, с моралью какого-нибудь интеллигента нашего времени, то, без сомнения, таковые могут для последнего явиться хорошей пропедевтикой, подготовительной ступенью для того, чтобы потом ему войти непосредственно в святилище христианского подвижничества.
Подвижниками у язычников являлись, главным образом, так называемые философы. В их сочинениях и поступках встречаются, повторяю, любопытные в указанном отношении вещи.
Так, Сенека, воспитатель императора Нерона, живший в такое время, когда никакой знатный и богатый человек не мог поручиться за завтрашний день и вообще за то, что окончит жизнь свою естественною смертью15, когда и самому философу пришлось испытать ненависть своего царственного воспитанника и покончить жизнь самоубийством, был (как говорит история) страшно пристрастен к деньгам и имуществу; однако, будучи не менее одержим и страстью тщеславия, дает себе и другим неудачникам такой совет:
«Я буду нищим, — но ведь таков удел большинства. Я буду изгнан, — но разве я не могу считать родиной место своего изгнания? Меня закуют в железо, — так что же: разве теперь я свободен? Да и сама природа разве не приковала меня к этому телу, которое гнетет меня?»16
В другом месте он советует богачам приучаться, как говорится, спать «на голых досках» (grabatus ille verus sit), есть «черствый и заплесневелый хлеб» (panis durus ас sordidus), да не только денька по два и по три, а побольше, чтобы это не для прихоти и дурачества было совершаемо, а чтобы в практику и опыт вошло — ut non lusus sit, sed experimentum17.
С подвижнической стороны можно рассматривать и жизнь философа Сократа, так как он, по словам Алкивиада в «Пире» Платона, своими трудами в походе превосходил всех других, и даже от пирушек часто отказывался, «и что особенно удивительно18, — продолжает рассказчик, — пьяным никогда не видывал его никто». В мороз он выходил в той же самой одежде, какую всегда носил, и когда другие обертывали ноги войлоком и овечьей кожей от мороза, Сократ ходил по снегу и льду «босыми ногами… легче, чем другие обутыми»19.
Много подобных вещей собрано св. Григорием Богословом с приличной отповедью, критикой и разъяснениями20.
В заключение приведу, хотя не исторический, а всего лишь литературный документ наших времен, но дышащий такой «художественной правдой», что цивилизованным людям неплохо бы было принять его для поучения.
А поучает в нем краснокожий дикарь — герой рассказа Джека Лондона «Союз стариков». «И я, Имбер, — говорит он21, — раздумывал об этих вещах [т. е. как спасти свое племя, которое погибло от пришествия культурных людей]22. Долго я размышлял. Я говорил с шаманом и старыми людьми, которые были мудры. Я удалялся, чтобы шум деревьев не беспокоил меня, и не принимал пищи, чтобы живот мой не давил на меня и не притуплял моего зрения и слуха. Я просиживал долго без сна в лесу, широко открыв глаза в ожидании знамения и терпеливо насторожив слух в ожидании слова, которое должно было послышаться. И я странствовал один во мраке ночи на берег, где завывал ветер и рыдали волны и где я искал мудрости у духов прежних шаманов в деревнях, и умерших, и ушедших…»
Здесь курсивом мною подчеркнуты главные предметы аскетического делания, хотя в существе своем уже извращенного, но по идее сохранившегося еще в очень большой первоначальной целостности. Здесь присутствуют и старчество, и воздержание, и безмолвие, и пост, и молитва…
Мы находим уже в раю начатки подвижничества (аскетизма). Что же это значит? То, что душа, как ограниченное тварное создание, не имеет самодовлеющего блаженства и самобытности в себе самой, но требует подкрепления и своего рода питания от Божественного Духа, требует Его благодати. Последняя же поддерживается, растет и укрепляется в человеческом существе только при условии известных усилий, тяготения к ней, к этой благодати, точнее сказать, к Самому Богу; созидается посредством забвения самого себя для Бога и в Боге и посредством направления всех сил, душевных и телесных, на приобретение всего «Божьего», «святого», «чистого», «добродетельного»… А подобное делание и осуществление духовных и телесных усилий (Мф. 11, 12) есть аскетизм. И так как греха тогда еще не существовало, подвижничество было сладостно, умилительно, успокоительно, блаженно. Направлять свою волю в сторону божественного, то есть «отсекать» ее (в нынешнем значении слова, употребляющемся у святых отцов), было небольно, потому что пристрастия к чему-либо окружающему еще не появилось. Но все-таки свою волю приходилось отсекать, то есть подвижничать. И поскольку даже ангелы тварны, постольку и они должны также отсекать свою волю пред волею и свободою высшего их Существа, разумею Бога, конечно. Лишь Он — Единый, Всеблаженный, Вседовольный и не ограниченный ничем — не требует для Своего бытия и блаженства внешних, искусственных, вспомогательных средств. Но как только Второе Лицо св. Троицы воплотилось, сделалось совершенным человеком, оставаясь в то же время и Божеством, тотчас же понудило взять на Себя труды и поты человеческие, скорби и злострадания, о чем будет сказано ниже. Иисусу Христу, как Богу, это не нужно было, но Он нам оставль образ, да последуем, стопам Его (1 Пет. 2, 21). Соделал Господь сие для того, чтобы отныне всякий труд и подвиг, через которые человек захотел бы укреплять себя в добродетели и побеждать в своей плоти грех и диавола, был бы благословенным, а не проклятым; сильным и святым, а не немощным и нечистым. Но отменить самый труд и подвижничество, как бы их ни понимать, нельзя.
Требовать уничтожения их — это значит, во-первых, требовать уничтожения самого человека или ангела как таковых и поставлять их на место Самого Бога, Который Один ни от кого ничего не требует и без труда
