все с избытком, и Бог благословил меня.
Монах пошел к старцу и пересказал ему все случившееся. Старец сказал ему:
— Разве ты не знаешь, что имущество монаха — огонь? Куда оно входит, там все пожигает. Брату твоему полезно от трудов своих творить милостыню, чтобы за него молились святые мужи. Таким образом он наследует благословение и умножится имущество его7.
Отсюда следует, что миру даже выгодно работать на монахов. Ибо, отдав в дар лишь часть заработанного, обратно получают сторицей (Лк. 6, 38). Необходимо, еще раз повторяю, обратить внимание и на граничащее с искусством умение опытных иноков дать нужный совет.
Итак, вопрос не в том, что монастыри должны отдавать все свои силы на пользу общества, об этом и говорить нечего, рассуждения эти лживые и руководствуются бесовской логикой (да потом такие монастыри не монастырями бы уже следовало назвать, а как-нибудь иначе, и к тому же те из их насельников, которые не примирились бы с таким нехристианским порядком вещей, ушли бы и опять основали монастыри в прежнем духе, как настоящие рассадники духовной жизни, строящейся на сокровенном делании и молчании, ибо законы духовной жизни непреложны и душа, как мы видели в предыдущем параграфе, требует аскетического строя и всегда будет к нему стремиться), а вопрос заключается в том, в каких границах дозволяется спасающемуся соприкасаться с миром для косвенного ему служения, когда тот работает в монастыре еще по послушанию и когда уже достигает совершенства.
Чтобы яснее представить себе дело, удобнее всего данный вопрос расчленить на два следующих:
1) о видах послушаний — какие кому позволительны и какие — нет? (В их оценке должно руководствоваться пользой, приносимой душе);
2) о границах послушаний — насколько им можно и должно отдавать свое время и внимание?
Если монахи имеют своей целью очищать себя от смрадных страстей, обуревающих душу человека в мире, то все их поступки и дела должны быть чисты, безукоризненны и служить к удовлетворению самых необходимых потребностей, а никак не для питания сластолюбия. Ничтоже бо внесохом в мир сей, — говорит св. апостол, — яве, яко ниже изнести что можем. Имеюще же пищу и одеяние, сими доволни будем (1 Тим. 6, 7-8). Этим общим замечанием определяется весь характер иноческого труда (результаты этого труда должны служить как для собственного скромного пропитания, так и для отдачи на сторону, если остаются излишки).
В древности — возьмем время египетских монахов — культура была не хуже нашей (а в художественном отношении она до сих пор еще остается непревзойденной), однако святые отцы египетские не считали для себя обязательным выработку предметов роскоши и плотоугодия, а плели, большею частью, корзинки, рогожи, циновки, веревки из пальмовых ветвей, продавали их на рынках (в Александрии) и этим кормились. Странно было бы от людей, оставивших ради Бога свои занятия в миру (как, например, Арсений Великий), требовать тех же самых занятий для того же самого мира еще и в пустыне! Зачем же тогда уходить было из мира?.. Конечно, для того чтобы никогда не видеть его и не соприкасаться с ним.
Да что много говорить, даже труды, приносящие несомненную пользу людям и сами по себе являющиеся добродетелью, а не средним делом8, и то не всегда дозволительны новоначальным, и требовать таковых от них могут только те, для которых нет разницы между подаянием милостыни неверующим или верующим; живущим в нерадении или внимательным к духовным своим чувствам и помыслам; между милостыней ничего или мало понимающего в духовной жизни и благотворением мужа совершенного. То же относится и к устройству школ, больниц, приютов, богаделен при монастырях. Для собственных нужд можно их устраивать (да они и существуют) и по послушанию там прислуживать, но превращать это в самодовлеющую цель — не годится. В уставах святых отцов наших, принесенных ангелами с неба (как в уставе Пахомия Великого), ничего не говорится о служении монастырей миру, хотя сами святые, будучи совершенными, и служили ему.
Но то, что является исключением, не должно вводить в общее употребление. Святые достигли той меры, при которой можно извлекать пользу из чего угодно, даже из таких вещей, которые оказываются для новоначальных и даже для достигших средней степени совершенства несомненно погибельными. В этом заключается ложь общественной «филантропии», требующей от маломощных душ великих подвигов. И беда в том, что миру и доказать нельзя, что монах — немощный человек, для которого даже беседы на душеспасительные темы вредны, потому что рассеивают и отвлекают от умной молитвы. Ибо мир не знает, что такое рассеяние духовное, что такое умная молитва; не поймет, сколько ему ни толкуй, как доброе дело может быть вредным…
Итак, оставим эти рассуждения. Для мира внешние добродетели не только возможны, но и обязательны, но для монахов начертан иной путь, и понять его могут только те, в сердце которых вспыхнула искра Божией благодати и затеплился огонек любви к Богу, а отсюда и к безмолвию, к пустыне… «Бог видит, что я люблю вас, — говорил авва Арсений Великий братии, от которой бежал, — но не могу быть вместе и с Богом и с людьми. На небе тысячи и мириады имеют одну волю, а у человеков воли различны. Нельзя же мне оставить Бога и быть с людьми»9.
Опуская рассуждения о количественной стороне труда и о границах его, о чем скажу в ином месте10, не хочу сейчас оставлять читателя в смущении и приведу случаи из житий святых и истории подвижничества нашей Св. Руси, показывающие, что иноки принципиально не отказываются от служения на потребу ближним, в какой бы оно форме ни выражалось. Но опять замечу, что не для всех это возможно и обязательно, а только для лиц, достигших, по крайней мере, средней степени совершенства11.
Так, преп. Сергий Радонежский «многих научает душеполезными словесами и на покаяние к Богу обращает»12. То же слышим о последующих пустынных отцах. «Преп. Арсений… ни встречного зверолова, ни рыбака не отпускал без благословения, ни одного трудящегося — без призыва на его дело милосердия Божьего. Св. Димитрий Прилуцкий, пользуясь тем, что его обитель лежала «на распутиях многих, мимоходящих от Москвы и даже до великаго окиана — моря», превратил ее как бы в постоянный приют, где странники получали, конечно, не одну только телесную пищу»13.
Таково общественно-просветительское значение святых14.
Рядом с поучением шли дела милосердия, которое русское иночество с самого начала включило в свои существенные обязанности. Заповедь о милосердии преп. Сергия, «никогда не оставлявшего благотворения, никого из неимущих не отпускавшего с пустыми руками», вменившего своей братии в обязанность призрение странников и уход за больными, — эта заповедь исполнялась не только ближайшими его учениками, но сохранилась и до наших времен15. И так было не в одной Троицкой Лавре, но и во многих других обителях, во всех лучших. Нет — да и не могло быть — «ни одного подвижника, основателя или выдающегося руководителя монастыря, который, несмотря на всю личную склонность к «пустынному» и созерцательному житию, не отличался бы деятельным милосердием и не заповедал бы его братии. Нестяжательность для себя и даже для обители, с одной стороны, готовность к помощи нуждающимся — с другой, — вот общая им характерная черта. Таким учителем нестяжательности был, например, преп. Кирилл Белозерский… Во время голода он раздавал народу без остатка все, что было в монастырских закромах, которые, однако, чудесным образом не переставали пополняться…16 Такими же нестяжателями были преп. Стефан Махрищский, преп. Евфимий Суздальский и «великий наставник о страннолюбии и о труде» преп. Димитрий Прилуцкий, отказавшийся от пожертвований на монастырь, внушая благотворителям, что рабов и сирот подобает питать прежде, нежели иноков17. Св. Дионисий Глушицкий на предложение князя Юрия Ивановича просить имения для монастыря ответил: «Иноком достоит молитися. Благий наш Учитель Господь рече Своим учеником: не стяжите ни злата, ни сребра» [Мф. 19, 9]. Братии же своей тот же праведник внушает: «Наипаче подвигнемся помога-ти нищим и сиротам и вдовицам», что в голодную годину и выполнялось в его обители, до последнего мешка муки…18 Преп. Григорий Пельшемский во время Шемякиной смуты кормит множество крестьян и дает им приют в своем монастыре19, св. Корнилий Комельский отказывается от щедрых даров князя Василия III: «не восхоте бо просити ничесоже», кроме «земли мало с лесом», чтобы «от поту лица своего есть хлеб свой и кормить мимоходящих», что и выполнялось до раздачи последнего имевшегося…20
Необходимо при этом отметить общую русским подвижникам черту — их заступничество за слабых, за угнетенных и обездоленных в светском общежитии. Это так называемое «печалование» за «меньшую братию», за «младшую чадь» и даже за осужденных, «опальных», установившееся с древнейших времен…21
Особый вид заступничества — за подневольных, за рабов и холопов, от насилия и жестокосердия господ их…22 Опаснее было «печалование» за провинившихся или попавших в немилость государственных людей, либо за целые города. Однако и перед этой задачей не отступали русские подвижники». Имена Феодорита Соловецкого, блаженного Николы Салоса, святителя Филиппа, митрополита Московского, — все трое «печальники земли Русской» пред Иваном Грозным, — кажется, всем известны.
«Сколько раз, когда, по словам современников, «до облак вздымавшаяся буря» междоусобий переходила в кровавые преступления, из уст подвижников раздавался то жалостный, то грозный призыв к враждующим «престати от таковаго безумия» и вернуться «к любви светоносной»?!.» Опуская славные имена Алексия, митрополита Московского, преп. Сергия Радонежского, напомню только о митрополите Ионе, игумене Кирилло-Белоезерского монастыря Трифоне, Мартиниане Ферапонтовском и Михаиле Клопском, которые «сломили смуту неукротимого Шемяки, обличая его «дьявольское самомнетельство и желание братоубийственного самоначальства»23. …Воистину геройской смелости достигала нередко эта проповедь мира! Юрию Дмитриевичу, возмутившемуся против великого князя, преп. Григорий Пелыпемский говорит открыто: «Не по Божьему строению хощеши власть прияти: примеши здесь укор и досаду и неустроение, поношение, и раны, и бесчестие с чады своими, а онамо — суд!..» Будучи очевидцем ужасов шемякинской смуты, идет к князю и говорит ему, не боясь: «Неси ли чел [т. е. читал], княже Димитрие, Божественнаго Писания? Без милости суд не сотворшим милости [Иак. 2, 13]!.. Дела твориши поганская…»24
…Таково воздействие подвижников на власть. Смотрите, каково оно на толпу! В 1359 году «диаволу, действующу по совету лихих людей, бысть мятеж силен в Новегороде… и сеча бысть… и стояша три дня между себе… И съеха владыка Моисей из монастыря… и благослови и рек: «Дети! не доспейте себе брани, а поганым похвалы, а святым церквам и месту сему пустоты; не сступитеся биться!» И прияша слов его, и разидошася»25». И много, много таких случаев, еще более разительных26.
Таким образом, мы видим,
