рукоделие ради Бога, по послушанию, как одно из средств для преодоления беса уныния11. Ангел в видении указал Антонию Великому на рукоделие как на средство против рассеяния утомившегося на молитве ума12. Святые отцы для сего выбирали занятия, которые можно делать машинально, механически, например плетение корзинок, веревок, циновок (ср. вязание чулок дивеевскими блаженными). Таким образом, и ум после напряженной молитвы на правиле отдыхает, и молитвенное делание совсем не прекращается, потому что подобное рукоделие позволяет упражняться тайно в сердце Иисусовой или какой-либо иной краткой молитве. Да если человек и не стяжал еще умно-сердечной непрестанной молитвы, то достаточно для него и того, что за работой ему срамные и нечистые мысли в голову не лезут.
4. Великая польза от «бесчестного» труда. Собственно, всякий труд честен, если он не соединен с грехом (ср. проституцию, воровство и т. п.). Но в глазах мирских людей некоторые отрасли труда с давних пор считаются низкими.
В одной беседе, приведенной Златоустом, проповедник так разубеждает в этом расхожем мнении своих слушателей:
«Многие говорят с высокомерием: торговец! что тебе нужно, торговец?.. А скажи мне: что такое торговец? Ведь не преступление стоять на рынке и работать? Оставаясь дома, грабить чужое — вот это преступление. Рассуди, что постыдно и что похвально, и не насмехайся: быть на рынке — не преступление, но быть грабителем, предаваться корыстолюбию — преступно. Какая польза, если ты сидишь во внутренних покоях своего дома, но жаден, как волк? Какой кому вред, если бедняк стоит на рынке, подражая быку и землепашцу?.. Нисколько не предосудительно быть ремесленником. А что постыдно? Постыдно — жить в праздности — и о, если бы только в праздности, не работая вместе с тем и пороку!
Ремесленником был Павел и работал в мастерской. И не то, чтобы он был таким до евангелия, а после евангелия изменился. Нет, он и проповедовал, и сшивал кожи; проповедовал и оставался у Акилы и Прискиллы, — зане единохудожником быти им: бяху бо скинотворцы хитростию (Деян. 18, 3). О любомудрие Павла! О высота мысли и непобедимость духа! О разумение, досязающее до небес! О душа, презирающая все видимое! Паутиной почитал он блеск жизни. Он не пошел ни к царям, не пошел к богатым, не обратился к людям состоятельным, но пошел к делателю палаток — по общности ремесла — и не скрывал своего занятия из стыда за него, но объявлял о нем пред всеми…
В ремесле нет стыда… Ведь и Сарра сама замесила тесто, в укор нынешним женщинам, избаловавшим себя золотыми украшениями и шелковыми одеждами; сама же она и муки намолола. Говорит ей муж: ускори и смеси три меры муки чисты (Быт. 18, 6). И она не сказала: «Выносимо ли это? Ты обращаешь меня, свою жену, в хлебопека? Разве я не принесла тебе приданого? Разве я не благородная? Ты помыкаешь мною, как служанкой: о том ли я мечтала, вступая в твой дом?» Ничего подобного она не сказала, но поспешила к делу и замесила тесто…
Это я говорю, смиряя человеческую гордость и, с одной стороны, искореняя неразумие всех богатящихся, а с другой — ободряя бедняков, чтобы никто ни в бедности не падал духом, ни в богатстве не превозносился: ни то, ни другое несовместимо с добродетелью»13.
Деление на честный и бесчестный труд — явление, как я сказал, очень древнее, а неуменье как следует разобраться в этом явлении мы встречаем даже у самых просвещенных народов. Так, у древних греков считалось позорным шить сапоги, продавать соленую рыбу и заниматься сводничеством14. Отсюда, пройдя сквозь даль веков, выражение «сапожник» и сейчас носит презрительный, оскорбительный смысл.
У нас в эпоху крепостного права еще дальше пошли, всякий уже физический труд стал считаться «позором для дворянина и уделом только рабов», хотя, прибавляет современница15, «это дворянское достоинство не мешало им браниться самым площадным образом». Понятно, что труд дворовых ни во что не ценился. У Варвары Петровны Тургеневой крепостного Герасима (того самого, который описан ее сыном в повести «Муму») отправляли пешком из села Спасского в имение, отстоящее на 70 верст, за небольшим горшочком гречневой каши, так как, по мнению Варвары Петровны, в селе Спасском эту кашу приготовлять не умели16.
Но христианство смотрит по-иному на все это (Еф. 4, 28; 1 Фес. 4, 11; 2 Фес. 3, 10-15).
Христианство, как во всем другом, так и в отношении физического труда принесло совершенно новый на него взгляд. Согласно этому взгляду, чем рукоделие унизительнее в глазах мира сего, тем оно полезнее для души, лишь бы не шло оно в разрез с евангельскими заповедями (ср.: 1 Кор.1,26-29).
Приведу два примера из жизни Златоструйного (??????????) — св. Иоанна Дамаскина, как прозвали его потомки17 в соответствии со знаменитым его предшественником, св. Иоанном Златоустом.
Как известно, в миру он был губернатором Дамаска и первым министром сирийского калифа. Но когда однажды старец в монастыре преп. Саввы Освященного, куда он поступил в монахи, заставил его, желая приучить к смирению, снести в Дамаск и продать там корзинки по цене в несколько раз большей, чем они стоили, то Иоанн ни одного слова не произнес вопреки, не сказал, что далеко и что это скорее похоже на насмешку, чем на серьезное поручение… Но пошел, одетый притом в рваные лохмотья, в город, где все, от мала до велика, знали его, когда-то носившего златотканные одежды и делавшего богатые и пышные выезды.
Иоанн сел на базаре, назначил, по послушанию, непомерно высокую цену за корзинки и терпеливо переносил, как над ним хохотали, издевались, укоряли, до тех пор пока один из граждан, бывший когда-то слугою в его доме, не узнал его (ибо он из-за одежды и строгого поста изменился лицом и видом) и, не показывая виду, не скупил у него всего товара. Не из-за нужды, конечно, но по милосердию, сжалившись над его состоянием. Таково было смирение св. Иоанна, равно как и разумное перенесение им бесчестий.
В другой раз за то, что Иоанн — этот божественный поэт, движимый благодатию Св. Духа, — написал по просьбе одного брата те сладостные и божественные надгробные песни, которые мы и до сих пор поем: «Кая житейская сладость», «человецы, что всуе мятемся», «вся суета человеческая» и прочие, старец выгнал его из своей кельи и лишил своего общения (ибо он раньше запретил Иоанну писать и сочинять что-либо). Все отцы просили за Иоанна, но старец согласился даровать ему прощение под одним условием -чтобы он очистил собственными руками все проходы братских келий и запакощенные седалища в отхожих местах всей лавры. Отцы устыдились даже передать эту епитимию Иоанну, а тот, когда узнал о ней, с великою радостью стал ее исполнять, «прикасаясь, — говорит житие, — к нечистотам когда-то выхоленными и надушенными руками и оскверняя сквернами свою десницу, не так давно исцеленную18 Пречистою Девой!»
Таким образом, познавший глубину христианских догматов не одним только изучением посредством ума и памяти, а внутренним таинственным созерцанием и озарением Св. Духа, не посчитал для себя постыдным быть в рабской работе и бесчестном, по мнению окружающих, труде, но, принимая эти сомнительные для многих послушания, приобретал чрез то глубочайшее смирение и уподоблялся Самому Господу19 (Флп. 2, 7-8).
II. Как нужно христианину относиться к рукоделию?
Из всего предыдущего следует очень важный вывод, составляющий один из главных пунктов телесного подвижничества в аскетике: рукоделие должно считать только за поделив, а не за настоящее дело, каковым для христианина является одно лишь спасение. Другими словами, оно очень важно и необходимо для человека, по только постольку, поскольку помогает освобождаться от страстей или приобретать необходимейшее пропитание. Работать же ради корысти, ради славы и по всяким иным основаниям — грех. Да и неразумно, ибо значит отнимать время у более существенных дел.
Новоначальному необходимо принять к сведению и руководству некоторые примеры из жизни святых в этом отношении, а также нечто и из их поучений.
Прежде всего, они брались за самостоятельную, необязательную работу только в том случае, если ум изнемогал и не мог продолжать молитвы. А как скоро он становился чист и легок, снова брались за правило или чтение Свящ. Писания20. На этой почве диавол начинает создавать искушения, и ленивые, «когда видят, что им назначают тяжкие дела, тогда покушаются предпочитать им молитву; а если дела служения легки, то отбегают от молитвы, как от огня», как говорит Иоанн Лествичник21. Но святые угодники не так, говорю, вели себя. Про Алипия, иконописца, чудотворца Печерского, рассказывается в житии, что «праздна николиже бе видети его, обаче и собора церковнаго дела ради николиже отлучашеся»22, то есть ради своего иконописания службы церковной никогда не оставлял. Так же поступали и все истинные подвижники: сперва правило исполняли свое, а потом уже делали дело.
Затем и самые необходимые дела святые совершали так, чтобы как можно меньше ими интересоваться и отвлекаться умом. Сказывали об авве Пиоре, египетском отшельнике, что он ел на ходу. Однажды кто-то его спросил: «Для чего ты так ешь?» «Не хочу я, — отвечал он, — заниматься пищею как делом, но — как поделием». Сказал еще другому, спросившему его о том же: «Хочу, чтобы и в то время, когда я ем, душа моя не чувствовала никакого телесного удовольствия»23.
Наконец, они учили своих учеников, что если у них возгорится спор между собою из-за какого-либо дела, то лучше оставить его не исполненным, чем причинить смущение своей совести. «Поэтому говорю вам, — обращается преп. игумен авва Дорофей к своей братии24, — если и я пошлю кого-нибудь из вас по какой-либо надобности, и он увидит, что возникает смущение или другой какой вред, оставьте дело и никогда не вредите себе самим или друг другу; но пусть дело это останется и не будет исполнено, только не смущайте друг — друга, ибо терпите большой вред, а это явное неразумие».
§ 3. Принятие на себя подвигов.
Как только человек начинает искренно и усердно работать Богу, он вскоре замечает, что многое, на что раньше не обращал никакого внимания, становится ему помехой. Раньше, например, барышня в храм не могла показаться без шляпы, а теперь, наоборот, сделавшись целомудренно-скромной девой-христианкой, не может в ней появиться — стало стыдно за «цветочный горшок» на голове, стеснительно (при низких церковных поклонах) и, просто сказать, неприлично. И вот приходится, без всякого принуждения извне, а в силу только требования внутреннего духа, надевать платок. И душа находит себя и свое место. Смотреть на иконы уже не стыдно, потому что дева на них узнает себе подобных
