не только не любят сотворившего и питающего их Господа, но и в числе друзей имеют глаголющих неправду на Бога, одной приобщаются с ними трапезы и при самом вкушении пищи терпят хулы на Питающего?»
Я позволил себе привести эту выписку в большем размере, чем дозволяют то узкие рамки трактуемого вопроса, затем, чтобы дать возможность читателю за один раз познакомиться с понятием о естественных добродетелях и узнать, что последние все же не естественны в том смысле, какой придает этому термину позитивная наука, ибо и они вложены в природу человека и животных Богом.
Всем этим объясняется, почему мы и в язычестве находим высокие образцы добродетели и иногда поразительное предвосхищение христианских идей22. Но все дело в том, что доброделание языческое крайне несовершенно; несовершенно и само по себе, а если дело рассматривать с христианской точки зрения, то оно и совсем никуда негоже. Почти всегда добродетель у язычников делалась не ради красоты ее самой (самый малый из достойных побудительных мотивов), а ради побочных целей. Сколько сюда примешивалось тщеславия, хвастовства, которые претили иногда им самим же23. И ради тщеславия чего только ни делалось: философ Анаксагор предоставляет, например, свои поля топтать верблюдам и овцам, желая показать свое беспристрастие к вещам; Крател обращает свое имущество в деньги и бросает их в море… А чтобы раздать свое достояние бедным голодающим или своим подыхающим от тяжелой работы рабам — до этого их «царственные» умы не додумывались!24
Но язычники меня вовсе не интересуют, а заговорил я о них только затем, чтобы некоторые христиане спросили себя, далеко ли они сами ушли вперед от исполнения добродетели по-язычески. Не увидим ли мы, если хорошенько вникнуть в дело, что в большинстве случаев христиане, совершая добродетель, сами далеко отстоят мыслью от Христа? Подадут милостыню, но лишь из чувства жалости к калеке (всем известны случаи, когда последние, чтобы собрать больше денег и подействовать на нервы сентиментальных барынь, нарочно уродуют себя или подделывают свои уродства, как нищие «Дворца чудес» в «Notre-Dame de Paris»* (*«Собор Парижской Богоматери» (франц.) — роман В. Гюго. —Прим. составителя.) у Виктора Гюго, где можно видеть «les aveugles qui regardent et les culs-de-jatte, boiteux qui courent»**). (**«слепых, которые глядят, и безногих, хромых, которые бегают» (франц.))Примут нынешние христиане участие и в воспитании сироты, но по действию скрытой страсти25. Скроют, подавят проявление и самой страсти (например гнева), но опять-таки только потому, что это — «неприлично»26. В великосветском обществе, для того чтобы скрыть краску гнева или стыда, дамы нарочно белятся, так что лицо делается «эмалированным», «маской», под которой ничего не видно.
Но если бы дело заключалось только в том, чтобы ничего не иметь, то нищие — продолжу словами учителя первохристианской Церкви (II века) Климента Александрийского27,
— «вовсе ничего не имеющие, но, ходя обнаженными, выпрашивающие, что необходимо на день, по дорогам располагающиеся… Бога же и праведности Божией не знающие, единственно из-за этой крайней нищеты своей, из-за этой беспомощности жизни, из-за этого неимения вещей ничтожнейших должны были бы считаемы быть за людей счастливейших и богоугоднейших, и за наследников жизни вечной». Но это не так. «Не всегда нищета похвальна, — говорит св. Василий Великий28, — а только, когда она с евангельской целью принята произвольно. Ибо многие по достатку нищи, а по произволению весьма любостяжательны. Их бедность не спасает, а произволение осуждает. Посему блажен не тот, кто беден, но кто сокровищам мира предпочитает Христову заповедь. Таковых и Господь называет блаженными, говоря: блажени нищий духом (Мф. 5, 3),
— не бедные имуществом, но избравшие нищету сердца».
Таким образом, мы невольно подходим к вопросу о христианской, то есть настоящей, добродетели. Обидно бы было любителю драгоценных камней, купивши бриллиант за дорогую цену, узнать после, что тот фальшивый, но несравненно еще обиднее жаждущему найти бесценный бисер (Мф. 13, 46), Христа, и узнавшему о поддельности и ничтожности мирских добродетелей — лишиться святоотеческого и церковного учения об истинном доброделании. Удовлетворяя желание этих людей, я и перехожу к сему предмету.
III. О сверхъестественной добродетели. В начале своих «Основ»29 я уже имел случай кратко сказать о сущности сверхъестественной добродетели, или вообще добродетели христианской. Но этого мало. Вопрос этот серьезный, ведь от того или иного взгляда на него и его решения зависит направление всей нашей жизни. Как в сказке говорится: «Кто поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а кто поедет в левую сторону, тот будет убит…»30
К этому же — уяснению сущности божественной добродетели и ее отличия от добродетели естественной — христианина обязывает и благодарность Богу за Его просвещение нас грешных: светская наука до сих пор путается в этом вопросе31, желая разрешить его собственными силами — что, конечно, невозможно, — а нам Господь даровал ведение сего даром, благодатию Своею, и вемы вся, и не требуем, да кто из внешних учит ны (1 Ин. 2, 20, 27).
Чтобы представить дело яснее и нагляднее, изложу его схематично, под рубриками.
Внешняя сторона вопроса: в чем отличие добродетели сверхъестественной от естественной?
Божественная, христианская добродетель отличается от всякой другой, прежде всего:
1. По своей цели. У спасающегося все32 должно быть направлено во славу Божию, потому что вся содела Господь Себе ради (Притч. 16, 4). Апостол Его глаголет: Аще убо ясте, аще ли пиете, аще ли ино что творите, вся во славу Божию творите (1 Кор. 10,31). И в другом месте, обращаясь к своим возлюбленным филиппинцам, он говорит: …да будете исполнены плодов правды Иисус Христом, в славу и похвалу Божию (Флп. 1, 11). И сам он ради Бога — ?? ?? — всех отщетихся (от всего отказался), и вменяю, пишет, вся уметы — ??????? (сор, то, что под ногами валяется) — быти (Флп. 3,8).
В силу этих слов, христианину при всяком предстоящем ему деле прежде всего должно ставить вопрос: а согласно ли оно с волею Божиею, со Священным Писанием? И как бы дело ни было мало, не приступать к нему, если не будет получен от него (Писания) положительный ответ33.
Так поступали и великие подвижники. Один брат спросил авву Антония Великого:
— Что делать мне, чтобы обрести милосердие у Бога? Святой старец ответил:
— Что скажу тебе, то сохраняй тщательно: где бы ты ни был, имей пред своими очами Бога и делай только то, на что имеешь свидетельство Писания…34
Следовательно, каждый, что бы ни делал: книжку ли читал, ел или разговаривал, печку растоплял или еще чем занимался — должен чувствовать себя так, как будто все совершает перед Самим Богом, пред Его Престолом. На самом деле так оно и есть, только совесть наша до того огрубела и зачерствела, что мы не замечаем постоянного присутствия Божьего. А святые, имевшие страх Божий, это остро чувствовали, и Енох именно захождение пред Богом был взят живым на небо (Быт. 5, 24)35. Если бы и мы всегда имели в душе подобное чувство, то с помощью благодати Божией смогли бы тонко разбираться в том, какое дело можно делать и какое нельзя, ибо совесть наша, в случае недоброго дела, сейчас бы запротестовала, возмутилась, даже краска на лице выступила бы, в пот ударило, и сердце захолонуло бы. Блажен, кто приобрел такую приснободр-ствующую помощницу!..
Но каждый освободившийся от тяжкой работы князю мира сего хорошо, конечно, помнит, как ему приходилось, связанному по рукам и ногам светскими обычаями и «приличиями», совершать все свои дела, совершенно не имея в виду духовно-божественных целей, и потому быть в странном, если не сказать просто глупом, положении. Окружающие его люди говорили «красивые», «высокие» слова о прогрессе и общественном благе, а на деле получилось только то, что разношерстное по волям, убеждениям и личным вкусам стадо, соединенное общей земной (следовательно, формально, а не органически близкой человеку) идеей, отторгнутое душой от Бога и посему всегда порочное, <озабоченное своими> судами, казнями, войнами, мечется
в смятетт во мраке, не видя просвета… И каждая единица
этого стада, находясь даже в самых лучших условиях, не может до самой смерти освободиться от разъедающих душу и тело страстей (гнева, похоти, зависти, печали), от сомнений, страха за свое благополучие, свою будущность…
У некоторых и таких целей нет, а просто живут серенькой, личной и даже «гаденькой», как фельетонисты выражаются, жизнью. Не исключая и великих ученых, которые тоже, под видом принесения пользы обществу, удовлетворяют только собственную страсть.
Нет слов, в миру, бывает, много трудятся, есть даже свои «мученики», но весь труд этот и мученье не ради Христа. Остановимся и разберем для примера хотя бы работу ученых. Посмотрим, что она собой представляет?
Движущей силой здесь является не любовь к Богу и не стремление прославить Его имя, а собственный интерес (страсть к предмету), или тщеславие (желание прославиться), или выгода (извлечение прибыли и приобретение комфортабельных условий жизни чрез занятия литературой, искусством, наукой), или даже пресловутое стремление к истине, которая в данном случае превращается в какую-то самодовлеющую цель и фетиш. Ученых же, особенно естествоиспытателей, задавшихся мыслью исследовать природу с целью прославить не себя, а Творца, в настоящее время, кажется, нет.
Что касается самого труда, то он иногда, действительно, превращается в настоящее «подвижничество». Но это подвижничество такого рода, что только страсть, ослепляющая ученого, не позволяет ему видеть собственное безумие. А простые деревенские бабы видят это ясно. Можно привести тому пример из жизни знаменитого французского энтомолога Фабра. Он сам сознается, что «наблюдателю жизни, принужденному производить свои исследования на большой дороге, выпадает на долю выносить многое».
«Так, однажды, — рассказывает он36, — я с утра засел в глубине оврага, примостившись на большом камне. Целью моего раннего визита сюда является оса: сфекс-лангдокский. Проходят три сборщицы винограда, отправляющиеся на работу. Мельком взглянули они на сидящего человека, по- видимому погруженного в свои мысли. Они приветливо кланяются и получают приветливый ответ. Проходит день. Солнце закатывается, и те же три сборщицы винограда возвращаются по той же дороге, с корзинами на головах. А человек все на том же месте, сидит на том же камне со взглядом, устремленным на ту же точку. Моя неподвижность, мое упорное сидение в этом пустынном месте должны были, очевидно, поразить их. И когда они проходят вблизи меня, я вижу, как одна из них подносит свой палец ко лбу, и я слышу шепотом произносимые слова:
— Юродивый37, бедняжка!..
И все три женщины перекрестились.
«Юродивый», — сказала она. Идиот, безобидный человек, потерявший разум… Какая, подумал я про себя, жестокая ирония судьбы! Ты с таким усердием стараешься провести границу, где у животного кончается инстинкт и где
