стояли вместе с верными всю литургию, только не имели права делать приношения (по-нынешнему: подавать просфоры)36 и приобщаться.
Итак, кающиеся грешники делились на разряды, пребывание в которых обязывало к известному уничижительному образу поведения. Но этого мало. От кающихся всех степеней требовались особые покаянные подвиги, более или менее тяжкие и продолжительные, смотря по роду грехопадения. Этот круг покаянных подвигов назывался эксомологисисом (????????????;)37. «исповедью» в собственном (широком) смысле.
Кающиеся, следуя Писанию (Мф. 11, 21), надевали на тело власяницу и посыпали голову пеплом38. Женщины и девы иногда должны были обрезать себе косы, «которые по причине суетного тщеславия подали [им] повод к разнузданности»39. Кающиеся воздерживались от омовения тела и намеренно содержали его в грязи40. В тех случаях, когда прочим верующим строгость поста ослаблялась, кающиеся не имели этой льготы41, так что они и во все дни св. Пятидесятницы42 молились на коленях43. Они обязаны были, в особенности, соблюдать заповедь милосердия44 и воздерживаться от супружеского ложа45.
Что касается срока покаяния в древности, то он был различен: простирался до 10-15-20 лет и более, даже до самой смерти грешника. Замечательна в этом отношении одна надмогильная надпись 520 года, найденная в Лионе в 1857 году46. Русский перевод ее гласит: «Под сим холмом покоится блаженной памяти богобоязненная Каруза, которая провела в покаянии 22 года, и жития ее в мире было 65 лет. Умерла 19 сентября, при их сиятельствах консулах Русти-ане и Виталиане»47.
Треть жизни — в публичном покаянии!..
Из того, что Каруза здесь названа «богобоязненной», «благочестивой» (religiosa), скорее, следует заключить, что она несла публичное покаяние не по церковному суду, а добровольно, была святая самоосужденница, одна из тех душ, которые нередко в то время ради приобретения крайнего смирения и неизреченных чрез него таинственных дарований, не имея никакой вины, ставили себя на одну доску с разбойниками, прелюбодеями и вероотступниками и таким образом непорочно обесславливали себя для вящей будущей славы48.
Публичное покаяние и разрешалось публично. Грешника, отбывшего срок эксомологисиса (который, в зависимости от глубины покаянного настроения и силы раскаяния, мог быть и сокращен), приводили в пепле и в покаянной одежде (во власянице) к алтарю. Нет нужды прибавлять, что весь вид его являл полное сокрушение, а глаза представляли источники слез. Здесь, у амвона49, после чтения торжественных и умилительных молитв епископ разрешал его, возлагая на главу руки50. Приурочивалось торжество обычно к Великому четвертку, пятку или субботе Страстной седмицы51. Если грешник был предан сатане во измождение плоти, да дух спасется (1 Кор. 5, 5), или сам ему вверялся, то епископ, примиряя его с Церковью, заставлял всех присутствовавших за него молиться52.
После этого грешник — а вернее сказать уже святой -допускался наконец к давно желаемому соединению со Христом в таинстве св. приобщения и становился полноправным членом общины.
В заключение нужно заметить, что от публичной исповеди древних времен надо отличать нашу публичную, или общую, исповедь, которую ради нужды практиковал о. Иоанн Кронштадтский и которую без нужды иногда пытаются заводить в некоторых приходах53. Общего, как видно из предыдущего, у них только одно название, да разве еще гласное исповедание грехов, и то (в последнем случае) единичное (одновременное) и в общей массе народа.
Нынешняя общая исповедь произошла от одной особой формы исповеди (ритуальной) первых христиан. Так как они жили чисто, то и не нуждались в серьезной исповеди. Но так как, с другой стороны, и праведник — по Писанию (Притч. 24, 16) — семь раз (на день?) падает (в грехи неведения, невольные, тайные), то душа нуждалась и у них в очищении совести пред принятием Св. Тайн. Исторические свидетельства об этой исповеди дошли до нас, можно сказать, с апостольских времен54. Но самое красочное и подробное описание ее находится у св. Василия Великого55. Недостаток места не позволяет мне выписать слишком длинную цитату.
Но в настоящее время, когда утерян смысл и понятие о существе даже основной исповеди, ритуальная, конечно, недопустима, и, без сомнения, ее можно встретить только в двух местах: у духоносных пастырей, с великими харизматическими дарованиями56, и у пастырей, не понимающих ничего в духовной жизни.
Теперь уместно привести описание того, как проходил эксомологисис, или публичное покаяние, в одном из древних монастырей Фиваиды, недалеко от Александрии, в Египте.
Предварительно необходимо сказать, что описываемый случай — исключительный в истории покаянной дисциплины. Поэтому, чтобы не впасть в ложное понятие о покаянии и аскетическом подвиге — я не говорю уже в неверие и хулу, — следует отнестись к <нижеследующему рассказу> с должным рассуждением. Насколько и в какой степени необходимо каждому из нас приложить к себе нечто из описываемого, объясняет в конце цитируемого отрывка сам автор. Заранее предупреждаю читателя, что все описываемые жестокости и муки были добровольными. Все они происходили из чувства глубочайшего раскаяния и любви к Богу. Это не самоубийство и не самоненавидение, а та особая нелюбовь к своей душе, которая ублажается в Апокалипсисе (Откр. 12, 11). Это — совершенное исполнение заповеди о той непорочной и не могущей быть понятой прелюбодейным миром ненависти к страстям своей души, которой требует от Своих последователей Спаситель. Тем, кому удалось выкарабкаться из мирских тенет и протереть запорошенные соблазнами культуры глаза, у кого душа уязвилась огненною стрелою божественной любви, все написанное здесь не только будет понятно, но и живительно, сладостно, приятно. Такая душа страданиями питается, а не тяготится. Слезы и подвиги для нее не отвращение, не ужас, не непонятный сырой мрак, а — единственное утешение в тоске и туге сердечной. А порукой в том, что страданием можно увеселяться духовно (а не страстно)57, служат слова преп. Симеона Нового Богослова: «Итак, братия мои возлюбленные, возненавидим мир и яже в мире. Ибо какое общение нам, христианам, с миром и с тем, что в мире? Возлюбим же от всей души то, что любить повелевает нам Бог. Возлюбим нищету духовную, т. е. смирение, возлюбим непрестанный деннонощный плач, от которого ежечасно про-израждается*(*Так в переводе еп. Феофана Затворника. — Прим. еп. Варнавы.) радость душевная и утешение изливается на тех, кои любят Бога. От плача водворяется и кротость в тех, кои подвизаются во истине. Которые плачут, те также алчут и жаждут правды и всеусердно ищут царствия Божия, превосходящего всякий ум человеческий. И не это только, но и то, что иной делается милостивым и чистым в сердце, полным мира и миротворцем, также мужественным в искушениях бывает от непрестанного плача. Плач производит в нас ненависть и ко всякому злу. Им возжигается в душе и божественная ревность, которая hi! на минуту не дает человеку покоя, но не допуская его склоняться на зло со злыми, устремляет на все доброе, исполняя вместе с тем душу мужеством и силою к претерпению всех искушений и скорбей»58. Поэтому, как будет говориться далее, «что для иных неудобно и неприятно, то любезно и приятно для тех, которые ниспали из состояния добродетели и лишились духовного богатства»59. Заметим, что тот круг покаянных подвигов, который описывается ниже, существовал не для рядовых монахов, но для тяжко падших чудотворцев60, или, по крайней мере, для приблизившихся к этой степени духовной жизни. Они и раньше несли немалые подвиги. Должно также отметить, что в нижеследующем отрывке мы найдем поучительнейшую картину и систему покаяния, гораздо более завидную, чем «благочестивое житие» многих непадших. Духоносный автор не постеснялся об этом заявить прямо: «Эти падшие и плачущие блаженнее непадших и не плачущих о себе».
Но пора уже сказать и о самом авторе и месте действия. Автором является знаменитый светильник рассуждения, великий в отцах, св. Иоанн Лествичник. Следовательно, самый неподкупный и истинный свидетель, притом и очевидец: он целый месяц прожил в обители кающихся. Обитель же эта — характерно и название ее: Тюрьма61,-как сказано, была в Фиваиде и существовала уже не менее двухсот лет до ее посещения Иоанном Лёствичником. Во время пребывания там последнего она была подчинена настоятелю одного соседнего, главного, монастыря, мужу равноангельному62.
«Слышал я, немощный, — так начинает с дивным смирением сильнейший подвижник свое повествование, — о чудном некотором и необычайном состоянии и смирении осужденников, заключенных в особенной обители, называемой Темницею… Пришедши в эту обитель кающихся, в эту, поистине, страну плачущих, увидел я то, чего, поистине, если не дерзко так сказать63, око нерадивого человека не видело и ухо унылого не слышало, что и на сердце ленивого не всходило, т. е. такие дела и слова, которые сильны убедить Бога; такие упражнения и подвиги, которые скоро преклоняют Его человеколюбие.
Видел я, что одни из этих неповинных осужденников64 всю ночь, до самого утра, стояли на открытом воздухе, не передвигая ног, и жалким образом колебались, одолеваемые сном по нужде естества; но они не давали себе нимало покоя, а укоряли сами себя и бесчестиями и поношениями возбуждали себя.
Другие умиленно взирали на небо и с рыданием и воплем призывали оттуда помощь.
Иные стояли на молитве, связавши себе руки назади, как преступники; печальные лица их были преклонены к земле; они считали себя недостойными взирать на небо; от недостоинства помыслов и от угрызения совести не знали, что сказать и как проговорить, какие молитвы вознести к Богу, как и откуда начать моление; но только душу немотствующую и ум безгласный представляли Богу и были исполнены мрака и как бы тонкого отчаяния.
Другие сидели на земле во вретище и пепле, лицо скрывали между коленами и челом ударяли о землю.
Иные непрестанно били себя в грудь, воззывая прежнее состояние души своей и невинность своей жизни. Иные из них омочали землю слезами; а другие, не имея слез, били сами себя. Иные рыдали о душах своих, как о мертвецах, будучи не в силах переносить сердечной туги; другие же, рыдая в сердце, глас рыдания удерживали в устах; а иногда, когда уже не могли терпеть, внезапно вопияли.
Видел я там, что некоторые от сильной печали находились как бы в исступлении; от многого сетования были безгласны, совершенно погружены во мрак и как бы нечувствительны ко всему, касающемуся земной жизни, умом сошли в бездну смирения и огнем печали иссушили слезы в своих очах.
Другие сидели в задумчивости, поникши к земле и непрестанно колебля главами, подобно львам, рыкали и стенали из глубины сердца и утробы. Одни из них благонадежно просили совершенного прощения грехов и молились о сем; а иные, по несказанному смирению, почитали себя недостойными прощения и взывали, что они не имеют пред Богом никакого оправдания. Другие молили Господа, чтобы им здесь потерпеть мучения, а там быть помилованными; иные же, угнетаемые тяготою совести, чистосердечно
