И вот потерявший идет и плачет. Старец отвел его в сторону и отдал ему кошелек. Тот ухватил старца и хотел дать ему что-нибудь из денег, но старец не принял. Тогда потерявший закричал: «Пойдите, посмотрите, что сделал человек Божий!» Но святой уже скрылся и вышел из города, не желая обнародовать своего поступка и прославиться.
3. Некоторые из греков пришли однажды в г. Остраци-ны24 раздать милостыню. Они взяли с собою людей, чтобы показывали им, кто в чем особенно нуждается. Те привели их к одному изувеченному25 и предлагали ему подаяние, но он отказался:
— Вот я тружусь, плету эти молодые прутья и ем хлеб от трудов своих.
Потом привели их к хижине одной вдовы с семейством. Когда они постучались, откликнулась изнутри дочь ее. Она была нагая. А мать уходила в это время на работу — она была портомоя (прачка)26. Они предлагали дочери одежду и деньги. Но та не хотела принять, говоря:
— Когда пошла мать моя, то сказала мне: будь покойна, по милости Божией, я нашла ныне работу, теперь мы имеем пищу.
Когда пришла мать, они стали ее просить принять подаяние, но и она не приняла и сказала:
— Мой Промыслитель — Бог, и вы теперь хотите отнять Его у меня!
Видя такую веру, греки прославили Бога27.
4. Следующий случай показывает, как грешно и бесполезно «копить денежку на черный день».
Один садовник трудился и весь свой труд употреблял на милостыню, а себе оставлял только необходимое. Но по-мысл внушил ему: «Скопи себе несколько денег, чтобы под старость или в болезни не потерпеть тебе крайней нужды…» И он, собирая, наполнил горшок деньгами. Случилось ему заболеть (у него стала гнить нога), и он истратил деньги на врачей, не получив никакой пользы. Наконец приходит один опытный врач и говорит: «Если не отнять тебе ногу, сгниет все тело твое», и он решился на операцию. Ночью же, придя в себя и раскаявшись в том, что сделал, сказал с воздыханием: «Помяни, Господи, дела мои прежние, которые совершил я, трудясь в саду своем и доставляя потребное братиям!» Когда он произнес это, предстал ему ангел Господень и сказал: «Где деньги, скопленные тобою? И где эта надежда, которую ты питал на них?» Тогда, рассудив, он сказал: «Согрешил, Господи, прости мне! Отныне я ничего подобного не буду делать». Тогда ангел коснулся ноги его, и он тотчас исцелел. И встав утром, пошел в поле работать. Врач, по условию, приходит с инструментами, и ему говорят: «Он утром ушел в поле работать». Тогда врач, изумившись, пошел туда, где тот работал, и, увидев его копающим землю, прославил Бога, даровавшего ему исцеление28.
Таковы заветы нестяжания, оставленные древним старчеством. А те, кто упрекают нынешних монахов в нарушении ими иноческих обетов, напрасно усматривают в этом свое особое достоинство (воображая, что они видят то, чего не замечают духовные люди). Если они хотят знать, то об этом предсказано было за 1500 лет до них отцом монашества Антонием Великим.
«Однажды некоторые ученики божественного аввы Антония, видя в пустынях бесчисленное множество монахов29, прилежащих всем добродетелям, спросили его: «Отец! Долго ли будут продолжаться эти ревность и усердие к уединению, к нищете, к смирению, к любви, к воздержанию и ко всем прочим добродетелям, которым так тщательно прилежит все это множество монахов почти без исключения?» Муж Божий так отвечал им, воздыхая и проливая обильные слезы:
— Наступит некогда время, сыны возлюбленные, в которое монахи оставят пустыни и вместо их устремятся к богатейшим городам. Там вместо вертепов и хижин, которыми усеяна пустыня, они воздвигнут, стараясь превзойти одни других, великолепные здания, препирающиеся пышностью с царскими палатами. Вместо нищеты вкрадется стремление к собиранию богатства [продолжу и дальше слова Великого, хотя они и не относятся к теме параграфа], смирение сердца превратится в гордость; многие будут напыщенны знанием, но чужды добрых дел, предписываемых знанием; любовь иссякнет; вместо воздержания явится угождение чреву, и многие из монахов озаботятся о доставлении себе изысканных яств не менее мирян, от которых они будут отличаться только одеждою и клобуком. Находясь посреди мира, они не устыдятся неправильно присваивать себе имя монахов и пустынников30. Не престанут они величаться, говоря: Аз есмь Павлов, аз же Аполлосов (1 Кор. 1, 12), — как будто вся сущность благочестия заключается в значении предшественников, как будто позволительно и справедливо хвалиться отцами, как хвалились иудеи предком своим Авраамом! Однако между монахами тех времен некоторые будут далеко лучше и совершеннее нас, потому что блаженнее тот, кто могл преступити, и не преступи, и зло сотворити, и не сотвори (Сир. 31,11), нежели тот, который увлекается к добру примером многих добрых»31.
§ 2. О совести к вещам.
Ничего не иметь своего, совлечься и самой воли своей — такова заповедь истинному христианину. Если же он проходит еще первые ступени подвижничества и живет посреди братии, в монастыре или в миру, и пользуется по необходимости вещами, то, естественно, и в этом случае он должен стараться, чтобы путь спасения его ни в чем не был опорочен. Поэтому он должен, живя в общежитии или отдельно, хранить совесть к вещам.
Об этом делании авва Дорофей так учит: «Хранение совести в отношении к вещам состоит в том, чтобы не обращаться небрежно с какою-либо вещию, не допускать ей портиться и не бросать ее как-нибудь, а если увидим что-либо брошенное, то не должно пренебрегать сим, хотя бы оно было и ничтожно, но поднять и положить на свое место. Не должно также обходиться нерассмотрительно со своею одеждою. Ибо случается, что иной мог бы носить одежду1 неделю, или две, или даже месяц, а он часто моет ее преждевременно и тем портит ее, и вместо того чтобы носить ее пять месяцев или более, он частым мытьем приводит ее в ветхость и негодность; а это против совести. Так же и в отношении постели, часто иной мог бы довольствоваться одной подушкой, а он ищет большой постели; или имеет власяницу, но хочет переменить ее и приобрести другую, новую или более красивую, по тщеславию или от уныния. Иной опять может обойтись одним покрывалом, а он ищет другого, лучшего, иногда даже и спорит, если не получит его. А если он еще станет примечать за братом своим и говорить: «Зачем у него есть, а у меня нет?», то такой далек от преуспеяния. Также, если кто-либо развесит свою одежду или покрывало на солнце и поленится во время снять их и допустит им от зноя портиться, то и это против совести. Также и в пище, иной может удовлетворить своей потребности малым количеством какого-либо овоща, или чечевицей, или немногими маслинами, а он не хочет этого, но ищет другой пищи, вкуснейшей и лучшей: это все против совести»2.
Вот как надо распоряжаться чужими вещами: «Если не хочешь впадать в раздражительность и злопамятность, то отнюдь не имей пристрастия к вещам и не заботься о них чересчур; но и не пренебрегай ими, как маловажными и ничтожными, но когда кто просит их у тебя, давай; если же он случайно или по небрежению разобьет или попортит что, не скорби. Впрочем, ты должен так поступать не по нерадению о монастырских вещах, ибо ты обязан всею силою и со всяким старанием заботиться о них, но из желания охранять себя от смущения и споров, постоянно являя пред Богом посильное твое старание. Достигнуть же сего ты можешь только тогда, когда будешь распоряжаться монастырскими вещами не как своими собственными, но как вещами, принесенными Богу и только вверенными твоему попечению. Ибо первое располагает нас к тому, чтобы не иметь пристрастия к вещам, а второе — к тому, чтобы не пренебрегать ими. Если же ты не имеешь в виду этой цели, то будь уверен, что не перестанешь подвергаться смущению и смущать себя и других»3.
«На седмице одного брата эконом, проходя, увидел на земле три зерна чечевичные, которые у недельного проскользнули между пальцев, в то время как он промывал их
и готовил к варению. Когда донесено было игумену, то последний отлучил недельного, как небрегущего о священном достоянии, от молитвы и отпустил ему вину только по принесении публичного покаяния. Так поступлено потому, что они не только себя самих не считают своими, но и все принадлежащее им почитают посвященным Богу. Поэтому если что-либо однажды поступило в монастырь, то они считают долгом поступать с тем, как со священным, со всяким благоговением; потому что уверены, что Господь воздаст им и за самые маловажные дела, каковы, например: если они что-нибудь с места перенесут или лучше поставят, если кувшин наполнят водою и принесут в нем кому-нибудь пить, если маленький прутик вынесут из молитвенного дома (церкви. — Еп. Варнава) или кельи»4.
Строго древние подвижники относились к вещам, хотя бы они, с нашей точки зрения, были «ничьи», неизвестно кому принадлежали — одним словом, свободны от чьих-либо притязаний.
Так, однажды авва Агафон, столь славный в отцах по подвигам в христианской любви и крайнем бесстрастии, шел со своими учениками. Один из них, нашедши на дороге небольшой зеленый стручок чечевицы, сказал старцу:
— Отец, позволишь ли мне взять его? Старец с удивлением обратился к нему:
— Разве ты положил его тут?
— Нет, — отвечал брат.
— Как же ты хочешь взять то, чего не клал? — сказал старец.
Один брат, пришедши к тому же авве Агафону, сказал:
— Позволь мне жить с тобою.
Идучи же к нему, нашел он на пути немного селитры и принес с собою. Старец спросил его:
— Где ты взял селитру?
— Я нашел ее на дороге, когда шел сюда, и взял ее.
— Если ты шел жить со мною, то для чего взял то, чего ты не клал?
И послал его отнести селитру туда, где он взял ее5.
Глава 9. Целомудрие.
§ 1. О целомудрии вообще.
I. Что оно такое?
В широком или, вернее сказать, в собственном смысле, «целомудрие есть всеобъемлющее название всех добродетелей»1. «Целомудрие, — говорит св. Петр Дамас-кин2, — есть здравый (целый) образ мыслей, то есть не имеющий какого-либо недостатка и не допускающий того, кто его имеет, уклоняться в невоздержность или в окаменение, но хранящий собираемое мудростью доброе и отвергающий все худое; собирающий помысл к себе самому и собою возводящий его к Богу… Невоздержность же разумею не ту только, которая относится к чревоугодию и блуду, но — воздержание от всякой страсти и всякого помысла не по Богу, произвольно помышляемого». В более узком смысле, целомудрие есть чистота и незапятнанность души от блудных
